Наследница Дестроера - Уоррен Мерфи

– Вполне в духе белого человека! – саркастически заметил Чиун. – Не под силу ждать и искать решения своей проблемы! Нет, лучше пойти на самоубийство, чем жить в неопределенности!

– Все не так, Чиун, ты это знаешь.

– Да что ты говоришь! Тогда как же? Убить этого человека ты не можешь, Римо. Пускай идет зализывать раны. Ты сильнее его, он в этом убедился. Может быть, ему не захочется больше возвращаться.

– Ты забываешь, что он убил Ма Ли.

– А ты забываешь, что рядом с тобой стоит твое дитя и женщина, которая произвела его на свет.

– Именно поэтому я и хочу разобраться с Голландцем, – сказал Римо. – Как ты не поймешь? Пока он жив, они подвергаются опасности. Он не остановится, пока не убьет всех, кто мне дорог. Я иду за ним! Может, скажешь, в какую сторону он пошел? Или я опять буду зря терять время?

– Отлично, – сказал Чиун, горделиво приосанившись. – Он пошел вдоль берега.

– Тогда пока!

– Иди, если хочешь. Кстати, ты пропустишь похороны! Но это неважно. Человек, который так стремится навстречу смерти, что позволяет себе уйти, не простившись ни с собственным ребенком, ни с матерью этого ребенка, безусловно, не станет задерживаться, чтобы отдать последнюю дань женщине, на которой едва не женился. И которую, как он утверждает, любил.

Римо встал как вкопанный и, не оборачиваясь, сказал:

– Отложи похороны!

– Закон Синанджу. Мы хороним в тот же вечер, как человек умер. Закон Синанджу я нарушить не могу, даже ради тебя. Но ты иди! Людям я скажу, что ты на похороны не придешь, поскольку на самом деле ты ее не любил. Я тебе давно об этом говорю, а теперь ты и сам это подтвердил.

Римо повернулся к Мастеру Синанджу. Прежней решимости на его лице уже не было.

– У тебя на все готов ответ, да, Чиун?

– Нет, – ответил Чиун и повернулся спиной. – Зато у тебя всегда какая-то проблема. Но это мне в тебе и нравится. Это делает жизнь куда интереснее! А теперь идем и предадим девушку земле.

Глава 30

Луна холодным, вязким светом заливала сцену похорон юной Ма Ли.

Процессия началась у Дома Мастеров. Все селение было одето в белое – традиционный цвет траура у корейцев. Селяне несли гроб розового дерева на паланкине. Впереди шагали Римо и Чиун, а остальные с курильницами в руках тянулись сзади, храня такое же безмолвие, как поднимающийся с залива туман.

Джильда шла позади. Руки у нее были перевязаны. Рядом с ней вышагивала маленькая Фрея.

По прибрежной дороге процессия дошла до кладбища селения Синанджу, укрытого в тени сливовых дерев. Каждая могила представляла собой небольшой холм земли, на котором был установлен скромный надгробный камень или плита с надписью.

Рядом со свежевырытой могилой паланкин опустили на землю. Всем дали несколько минут попрощаться с усопшей, после чего гроб закрыли.

Мастер Чиун наблюдал за выражением лица своего воспитанника, когда крышка гроба навсегда скрыла от него черты его возлюбленной. Лицо Римо не выражало никаких эмоций: ни шока, ни горя – ничего. Чиун нахмурился.

Он вышел вперед.

– Не будем думать, что Ма Ли умерла, – сказал он, в упор глядя на Римо. – Она была как цветок, чей аромат услаждал нам жизнь, но всем цветам, как мы знаем, суждено увянуть. Одним – от старости, другим – от болезни, третьим – от жестокости. Так случилось с Ма Ли. Давайте же так и будем говорить о Ма Ли: это был цветок, который покинул нас, когда ноздри наши еще вдыхали его аромат, и последний взгляд, брошенный на ее лицо, навсегда сохранит в нашей душе воспоминание о ее нежности и невинности. Никто не станет вспоминать это дитя как сгорбленную или сморщенную немощную старушку. Я постановляю, чтобы будущие поколения именовали Ма Ли не иначе как Ма Ли – Юный Цветок. – Чиун замолчал. Все молча всхлипывали, и только Римо проникновенная речь Чиуна оставила безучастным. – Прежде чем навсегда проститься с Ма Ли, я хочу, чтобы в память о ней сказал слово ее возлюбленный, мой приемный сын Римо.

Римо выступил вперед как робот. Он смотрел на гроб.

– Год назад я принял на себя обязанности по защите этого селения и его жителей, – начал он. – Сегодня я клянусь вам: тот, кто совершил это злодеяние, заплатит сполна. Чего бы мне это ни стоило. – С этими словами Римо отошел на прежнее место.

Чувство, с каким Римо произнес свою краткую речь, выбило Чиуна из колеи. Он сделал знак опускать гроб. Заработали лопаты, и с глухим стуком комья земли из насыпанного рядом холма полетели на гроб.

Жители Синанджу почтительно дожидались, пока последний ком земли ляжет в свежую могилу, и только Римо Уильямс, не говоря ни слова, решительно зашагал прочь.

Чиун грустно поник головой. Ему казалось, что сегодня наступил конец очень многим вещам.

Римо двинулся по прибрежной дороге; ветер трепал полы его белого траурного костюма. Никакой конкретной цели у него не было: он просто шагал куда глаза глядят.

Он дошел до дома, который начал строить своими руками, но закончить не успел. Дверной проем зловеще зиял, как глазница черепа. В одной стене была пробита брешь: тут ему нанес удар Голландец. Крыши не было вовсе – за нее он еще не принимался.

Римо вошел. Внутри дом представлял собой одну квадратную комнату, которая сейчас была залита ярким светом звезд. Он опустился на корточки посреди комнаты и поднял лицо к небу – оно сверкало бесчисленными звездами. Это были гирлянды и озера звезд, как алмазы, залитые небесным светом. За всю свою жизнь в Америке Римо ни разу не видел такого красивого звездного неба. От этой красоты хотелось плакать. Но он знал, что если заплачет, то слезы его станут данью не красоте создания, а печали о несбыточных земных мечтах.

В дверях показался Мастер Синанджу. Он безмолвствовал. Римо не подал виду, что заметил его, хотя оба чувствовали присутствие друг друга.

Первым нарушил молчание Чиун.

– На похоронах принято говорить о том, что мы будем помнить безвременно ушедших, а не давать клятву мести.

Если Чиун рассчитывал получить ответ, то его ждало разочарование: Римо продолжал его не замечать.

Поняв, что уловка не сработала, Чиун спросил более мягким тоном:

– Что ты здесь делаешь, сын мой?

Римо сглотнул. Слова не шли у него из горла, они казались слишком вязкими.

– Пытаюсь вообразить, как бы все могло получиться.

– А-а, – понимающе протянул Чиун.

– Пробую представить себе мебель, – продолжал Римо далеким голосом. – Как горел бы очаг, как во дворе сушилась бы лапша, а в больших корзинах лежала редька. Вот здесь были бы расстелены циновки. Каждое утро жена будила бы меня поцелуем. И все пытаюсь представить себе детишек – тех, которых у нас уже никогда не будет. И знаешь, что, Чиун? – спросил вдруг Римо надтреснутым голосом.

– Что?

– Я не могу! – он задохнулся.

Чиун нахмурил лоб.

– Я не могу этого себе представить! Как ни стараюсь – не могу! Не получается! Я целый год денно и нощно только о том и мечтал. Я точно знал, как это будет выглядеть, какой будет запах и вкус, а сейчас даже эту мечту свою не могу вызвать в памяти.

Римо зарылся лицом в ладони. Чиун вошел внутрь и в позе лотоса опустился рядом со своим воспитанником. Он ждал.

– Почему, Чиун? Почему у меня не получается это вообразить? Это единственное, что у меня осталось!

– Потому что ты знаешь, что это была только мечта, а теперь ты от нее пробудился.

Римо поднял глаза. Впервые после похорон на его лице отразились какие-то чувства. Это была мука. Глаза его стали похожи на старые монеты – тусклые и невообразимо печальные.

– У меня было столько планов, Чиун! Моим домом должно было стать Синанджу. Никакого Смита, никакого насилия. Все должно было уйти в прошлое! Разве я не могу быть счастливым? Хоть один только раз! Напоследок! После всего дерьма, через которое я прошел.

– Римо, позволь мне тебе кое-что объяснить, – тихо сказал Мастер Синанджу. – То, что ты называешь дерьмом, – это и есть жизнь. Жизнь – вечная борьба. Неужели ты думаешь, что такой человек, как ты, может быть счастлив, живя мирно в убогой деревушке в окружении отсталых крестьян? Нет! Это не для тебя! И не для меня. Как ты думаешь, почему я уже двадцать лет живу в Америке? Мне что, нравится дышать выхлопными газами? Жить – означает бороться. Продолжать жить – значит принять вызов.

– Моя жизнь кончена, – сказал Римо.

– Ты – самое замечательное воплощение человеческих возможностей нашего времени! После меня, конечно. А говоришь, что твоя жизнь кончена. Твой удел – не я, не Ма Ли, даже не Джильда и не малышка Фрея, ты заслуживаешь куда большего! Ты ведешь себя так, словно жизнь прожита, тогда как она только-только начинается.

– Я вырос в детском доме. Самой большой моей мечтой всегда было иметь семью, которую я смогу назвать своей. Я бы бросил Синанджу ради того, чтобы жить нормальной жизнью обычного человека – иметь свой дом с белой оградой, жену и детей.

– Нет, не бросил бы. Ты так говоришь, но в глубине души ты этого не думаешь.