Золотое дно. Книга 1 - Роман Солнцев

Она сама удивилась своей уверенности и спокойному тону. Левка подчинился, снова скинул на пол разбитые керзаки и лег. Таня подула ему в ухо и погладила по голове, и он уснул. Таня не могла обмануться — он в самом деле спал. «Что же, Левушка всю ночь работал… а ты дрыхла в чужой постели. Господи, что же это было?! И что будет?!» Она пристально разглядывала спящего, совершенно ей чужого парня. «Он — моя судьба? Надо как-то привыкнуть. А если будут трудности — потерпеть, все наладится».

У Хрустова гладкие пунцовые губы, как у ребенка. Нос с шишечкой. Брови гладкие, почти женские, и тяжелые, в ссадинах и пятнах грязи кисти рук. «Мальчишка еще!» Тогда, три года назад, он показался ей умудренным опытом мужчиной, а сейчас видела — парень старше ее на два-три года, разве это много? Самый раз, чтобы уметь влиять на мужчину. Надо будет почитать Толстого — у него есть о любви и о семье.

Таня сняла с вешалки меховую куртку Хрустова — одна пуговица болтается на длинной нитке, а другой и вовсе нет. Таня достала из чемодана нитку с иголкой, пришила пуговицу. И выронила из кармана куртки тарахтящий коробок спичек. Хрустов зашевелился, открыл глаза — испуганно воззрился на Таню. «Наверное, что-нибудь дурное приснилось, — улыбнулась ему гостья, откусывая зубами нитку. — Мне вот иногда снятся быки с плетнями на рогах».

Она подняла в углу веник и стала подметать пол, брызгая из чайника. Хрустову, видно, не спалось — он медленно сел.

— Ты чего это?

— Чтоб чисто. Как же жить-то тут?.. — отвечала Таня, собирая сор возле двери. — Вот нашла я, Левушка, выключатель… Сейчас поставим — разве можно голыми руками соединять?!

Она мельком оглянулась на Хрустова и оторопела — он шел к ней, и глаза у него были синие и злые. Он резко отобрал у нее веник, швырнул под кровать, вскинул руки.

— Можно! Мы привыкшие! Голыми! Нам это запросто!

Она ничего не понимала.

— Вот! — кричал он, показывая, как можно включать свет — двумя пальцами сводя проволочки на стене. — В-вот!.. — Его ударило, он еще больше рассвирепел или притворялся, что сердит. — Черт знает что! Ничего тут не трогай! Ни соринки на полу! Ни окурка!.. Мы в шахматы ими играем! Все перепутала!

Таня понурилась.

— Ты… ты почему кричишь на меня?..

— Я?! — буркнул Хрустов, нервно зажигая спичку и прикуривая, несмотря на то, что в комнате и так невозможно дышать — пахнет окурками. — Кто на тебя кричит? Ты сама на себя кричишь!.. Где моя авторучка? Уже унесла в ателье для починки? Заменить красные чернила на синие? Ишь, вы какие!.. Сразу!.. Уж и пуговицу пришили!..

Таня ничего не понимала. «Он не любит меня! Он меня не любит! Он зачем на меня кричит? Что я не так сделала? Я что, ему на шею вешаюсь? Он же сам меня позвал?..»

Хрустову, видимо, было совестно, тяжело, он отшвырнул сапоги подальше, грохнулся снова вниз лицом на койку и затих. Таня стояла, прислонясь к двери. В ее спину уткнулся, как кирпич, почти полный, забытый обитателями комнаты настенный календарь этого года.

— Ну ладно… — пробурчал Хрустов. — Иди сюда. Кам хиа! Слышишь? Кому говорю?!

— Слышу, — пролепетала девушка и присела рядом на кровать.

Хрустов, не глядя на нее, протянул руку, обнял, привлек к себе. Одетая в шубу Таня сбросила сапожки и, дрожа от холода, тихо прилегла рядом. Желтый луч солнца, наконец, попал в окно и загорелся на руке Тани, засветился золотым пушком внутри рукава.

Но не суждено им было насладиться одиночеством и тишиной.

С грохотом открылась дверь — на пороге появился лохматый парень. Его пытались удержать товарищи, те самые — с гитарой и фотоаппаратом, но он ворвался.

— Надоело в коридоре, — негромко говорил он, может быть, думая, что Хрустов и Таня спят. — Мне в ночь на работу, ну, отстаньте! Хочу у себя — на лежальном месте!.. — Он лег совсем рядом, на топчане, и отворачиваясь к стене пробормотал. — А этим я не помешаю. Девочки нецелованные сюда не ездят, верно, Левка-морковка?

Таня все расслышала, закоченела от обиды: «Что скажет Левушка? Сейчас он его отмутузит!»

— Точно, — отозвался после паузы Хрустов.

У Тани в голове словно что-то лопнуло. Глаза стали сухими и горячими. Таня медленно встала. В солнечном луче заклубилась пыль.

— И ты лежишь? И в морду не дашь? — сказала она слова, которые раньше никогда бы не решилась сказать. Она сама себя не узнавала. «Испугался, увидев, как я ему куртку штопаю? И с выключателем… Не хочет жениться. Как же я сразу не поняла? Что же я тут унижаюсь? Зачем унижаюсь? Что же он на меня кричит и ни разу не приласкал по-хорошему? Я — девушка, а он, может, думает — женщина?! Я и в самом деле похожа сейчас на обыкновенную б… с мраморного поселка».

— Ах ты, зам-морыш! — произнесла она звенящим, чужим голосом. — Думаешь, тебе на шею хомут — приехала? Сберкнижку завела с утра — будешь деньги переводить на мое имя? Р-разбежалась! Поверила — герой? В медалях — как в чиряках!

Она что-то еще шептала, захлопывая чемодан и никак не умея запереть замок. Никелированная защелка все время, как Ванька-встанька, отскакивала и становилась стоймя. Краем глаза Таня видела, как растерянно садится на краю кровати Хрустов, как он краснеет и дергает за свою бородку. Таня натянула сапожки и мучилась теперь с проклятой правой «молнией», а со дна души вылетали слова, которые, наверное, с рождения даются любой девушке для самозащиты:

— Да знала я… знала — врешь ты… со скуки… вот и я со скуки! Господи, и правда, чё, думаю, в провинции на перине сидеть — хоть ГЭС посмотрю… людей повидаю… тут все целованные — и я целованная! Не ты первый, не ты последний! Мы еще в шестом классе астрономию прошли! Ты, Леня, не горюй!..

«Леню» Хрустов проглотил — только кадык дернулся.

— А мне без разницы — Леня, Леша, Лева… — Таня застегивала желтую шубу, надевала шапку. — Тут на работу меня возьмут? — Она пнула топчан, на котором лежал Леха-пропеллер. — Эй! Ты! Зевластый!

Леха тоже растерялся. Глядя по-прежнему в стену, ответил:

— В бригаду Валевахи можно, девки его во втором общежитии живут. Или в кафе официанткой, там все уехали.

— Устро-оюсь! — пропела Таня. — Подмигну, крутну хвостом — и будет шик! Ты мне только чемоданы вынеси, эй, как тебя?! — Она из-за плеча кивнула Хрустову. — Силы-то есть еще?! А там меня приберут, пригреют. Не впервой! Кадры-то везде нужны. Что Сталин-то говорил? То-то. — Она совершенно изнемогала от гадливого чувства: «Слюнтяй! Никогда не прощу своего унижения! Не обратно же мне ехать, с позором, к маме, к Верке?» — Дай-ка, Вовка, закурить. — Где-то в кино такое прощание видела. Взяла сигаретку у соседа на топчане, прикурила и дунула Хрустову в лицо дымом. Смерила взглядом. — Тебе бы бороду погуще… и росту побольше… цены бы тебе не было! Сейчас многие парни ходят на платформе, учти. Выдаю маленькие секреты. Пепельницы нет? — Таня поискала и бросила окурок на пол. Подняла чемодан и сумку. — Похиляли!..

Все произошло так молниеносно — с момента прихода Лехи до этой секунды — что убитый, ошеломленный Хрустов поднял чемоданы и безмолвно потащился за ней в шерстяных носках. Они вышли на крыльцо барака. Здесь Хрустов опомнился, заискивающе улыбнулся, кивая на ноги, — сбегал наверх, в комнату, возвратился, грохоча сапогами.

Они снова подняли чемоданы. Снег сверкал вокруг и хрустел.

— Ты к-куда?.. — наконец, решился спросить Хрустов.

Таня не ответила. С решительным видом она топала к тому дому, на который ей давеча показал Бойцов. Когда вошли в общежитие, дежурные мигом разыскали Алексея, и опешивший парень в коричневой фланелевой рубашке и широких штанах застыл перед Таней, он не верил своим глазам — снова задумался, как лошадь, чуть склонив голову.

— Ну, беги, мне некогда! — отпустила Таня Хрустова. — Не успел сорвать красное яблочко — сам виноват! Мага’зин закрыт на обед. Верно, Лёша?! Меньше болтать надо… Хотя — что ты еще можешь, Хрустов?! — она сейчас подражала уверенной манерой держаться, голосом своей сестре Вере. Радостно возопила Бойцову. — Алешенька!.. Друг мой забубенный! Наш теперешний Маяковский! Где тут женские курятники? Веди меня туды! И смотри петухом! Рядом с курочкой красивой идешь!.. Где блеск твоих глаз? Где мужественный румянец?

Высыпали в коридор парни. Застыла женщина с красной повязкой.

Бойцов поднял два чемодана, подумал, опустил, сунул под мышку слева сумку, под другую справа — чемодан, присел, освободившимися пальцами зацепил оставшиеся чемоданы и, багровея шеей, потопал по коридору.

«Вот это мужчина!» Таня, высоко подняв голову и улыбаясь всем и никому, зацокала за Бойцовым…

Хрустов остался за порогом. Хрустов остался в прошлом.

Таня даже хотела частушку на прощание спеть, да решила: «Лишнего. Скорее — от стыда подальше! Скорее — забыть и не видеть этого труса! Скорее — хоть замуж, хоть в болото, только не слышать его лживые речи!..»