Золотое дно. Книга 1 - Роман Солнцев

— Нет-нет, с ним Люда-хакаска! — перебила его смущенно Таня.

— Хорошо. Ты слышала также про графомана по фамилии Шекспир, — прошептал Хрустов. — Так вот, нет у них таких стихов, таких трагедий про такую любовь, как у меня! Веришь, Танька?

Она опустила ресницы и снова вскинула, глаза ее засияли, словно Таня перед лампой зажженной стояла.

— Да?

Хрустов, кусая губы, обнял ее. «Какой идиот… господи! Какой идиот! — мелькало в голове. — И как хорошо, что не уехала, не отчаялась».

— Ты не разлюбил меня? Почему хмурый? В лицо не смотришь.

— Стыдно.

— Нет, ты хороший… А флаг лазил вешать — из-за меня?

— Возможно, — уже дерзил Хрустов, прижимая девушку к себе. — Но так же во имя родины.

Кроватная сетка упала. Услышав грохот и звон пружин, из коридора заглянули. Кто-то хихикнул. Лева и Таня сконфузились и отошли вглубь комнаты, к окну. Им бы догадаться да просто взять и захлопнуть дверь. Но отчего-то сделать это было неловко, и за них это сделали другие — дверь медленно закрылась.

— Ты… будешь моей же-же-женой? — шепотом спросил Хрустов.

— В мыслях я уже давно.

— Она — моя жена! — негромко воскликнул Хрустов, оглдядываясь на дверь. Он иначе не мог. Он радостно смеялся и словно со стороны на себя смотрел. — Она — моя жена, граждане судьи! Майн фрау! Что за волшебная жизнь?.. — Лева протянул руку к белым облакам и птицам в окне. — Дала мне в жены одну из сестер… думаешь, точно — она, а ночью проснусь в холодном поту — вдруг не она? Другая? Судьба моя, почему двоишься? Жизнь моя, почему двоишься, как язык змеи? Все передо мною вроде бы похоже на то, что должно быть: леса, реки, жизнь вот эта… любимое лицо… А вдруг это подмена? И любимая моя далеко, тоскует без меня… и лес передо мною — совсем другой лес… и река — другая река… Ты плачешь?

Хрустов давился смехом и не мог не говорить — выходило нервное возбуждение ледовой ночи. Он гладил по голове приникшую к нему Таню, целовал в глаза.

— Жизнь моя, зачем искушаешь, страхом пробираешь? Я смешон? Смейся, Таня… милая моя, фея, грация, богиня… как там еще в операх? Нет, ты правда — не Вера?! И никто больше, а сама? Ну и ладно! Рви меня жизнь, пополам! Ха-ха-а! Согласен! За! Принимаю! Голосую! Все прекрасно! Как там Алеша Бойцов фокус-то показывал?..

Хрустов сделал нарочито глупое, баранье лицо, накрыл кепкой руку, сдернул кепку — а там кукиш… и залился счастливым смехом, и продолжал говорить, и Таня тоже смеялась до слез…

И не знал Хрустов, что через неделю приедет еще одна девушка из тех, кого он позвал когда-то зимой от тоски и одиночества, Нэля, и он, Хрустов, будет отчаянно ругаться, ожидая поезд на вокзале:

— Мир потерял чувство юмора! Это что же — я пошлю телеграмму Софи Лорен — и она тоже явится спасать меня?! Да они просто издеваются, красные девицы, над честными строителями!..

И не знал Хрустов, что ему летом напишет письмо и Галинка-малинка, его первая любовь, она думала всю весну, прежде чем ответить, она замуж было собралась — и вот, затосковала, засомневалась… и для Хрустова ее письмо будет серьезным испытанием… Но все это будет еще не скоро.

А сейчас мы оставим наших героев в комнате кастелянши, где на полках до самого потолка стопы серых одеал с коричневыми уголками от утюга, белые простыни и наволочки, где к стене прислонены ржавые кровати, облупленные спинки с шариками. Оставим в ту минуту, когда Лева и Таня, наконец, счастливы, смеются и обнимаются, и показывают друг другу «фокус» Бойцова… Они так молоды! Не осуждайте их!

Мы оставим и Серегу Никонова с Ладой в комнате общежития, где они танцуют возле стереофонического проигрывателя, от мощности которого дрожит пол и стучат зубы, и рядом с ними танцует Алеша Бойцов с Людой-хакаской, и парень в армейской форме с Машей Узбековой (когда познакомились?! Явный просчет автора!), Люда (бывшая подруга Васи-вампира) с комсоргом котлована Маланиным, который, смущаясь, что-то говорит ей и рассматривает заусенцы на своем пальце… А в общем, очень милый парень!

А где, куда делись Аня и Нина из стройлаборатории? Я упустил, простите меня, уважаемые марсиане и сириусане! Нина, тоскуя, вполне могла уехать… хоть и хохотушка, хоть и рыжая, но и таких ломает жизнь… А вот Аня, серьезная девушка, вряд ли бросила стройку… (Она со временем перешла работать в поселковую библиотеку. — Приписка Л.Х.)

(нет нескольких страниц — Р.С.)

…Варавва, Тюрин, Иванов, Михеев, Волынко, Валеваха, Караганов, Паклин, Антонов, Филькин, Жданов, Фуреев, Суриков, Красиков, Ефименко, Андрошина, Гусев, Ройзман, Овчинников, Хренков, Батыгин, Семина, Куржаков, Майнашев (вернулся, прилетел!), Тузлаков, Лапа, Харламов, Рожкин, Петров, Байбасов, Куликов, Шварцбург, Таштыпов, Прохоренко, Галкин, однофамилец Васильева — Иван Васильев без ноги, Выжбин, Файзуллин, Куприянов, Сагдеев, Жамов, Бузукин, Ивкин, Ерин, Андреев, Евг. Попов, Шапошников, Звонарев, Тихомиров, Баскин, Лемехов, Митрофанов, Шахов, Колупаев, Романова, Збруев, Танаев, Черепков… можно перечислять фамилии страницами, и нужно бы это сделать, я всех помню, но вот какая мысль меня сейчас мучает: а может быть, вся моя летопись — романтическая блажь??? И все, что происходило в 1978–1979 годах, можно было описать в миллион раз короче? Например: ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ПОСТАНОВИЛО. И КОМСОМОЛ ОТВЕТИЛ: ЕСТЬ. В ТОМ ЧИСЛЕ, И ЖЕЛАЮЩИЕ ИЗ ЛАГЕРЕЙ…

Но простите, простите!.. любая юность — а это была наша, моя юность — история нежная и подробная!!!

И еще такой вопрос. Терзает ужасное сомнение: а стоила ли сия каменная стена до небес стольких слез и волнений, столько погубленных молодых жизней? Я ведь о многом не смог рассказать, не нашел слов — настолько нелепы были смерти, предательства, увечья, трагедии…

Простите меня. А сейчас прочтете самое интересное: свидетелями какого феерического действия стали к утру мои… (Далее сгорело — Р.С.)

(Приписка сбоку на последней сохранившейся странице — красным фломастером: «Плотина не погибла. Но всё, что случилось далее, понять невозможно… был поражен поведением некоторых моих друзей… оскорблен тупостью высших властей… переписывать текст отказываюсь — в огонь!» Л.Х.)

Перед вылетом в Саяны

Я дочитал летопись к половине пятого утра. Конечно не спал. В шесть тридцать уже собрался ехать в аэропорт. Что, что ныне происходит с Левой, с его бывшими друзьями, самыми замечательными на белом свете людьми?! Скоро я это узнаю.

Но вновь грянул междугородний телефонный звонок.

Звонил Илья Хрустов, голос был глухой, через силу:

— Папе не стало лучше. Врачи перевозят его в Сараканскую клинику. Ваша родственница настояла. Взяли слово, что недели три не будет ни с кем контактировать. Даже меня не будут пускать. Только маму. — И молодой Хрустов добавил извиняющимся тоном. — Так что можете пока не прилетать. О папке не вспомнил… но, если вдруг вспомнит, чтобы не беспокоился, вышлите, пожалуйста, ее… пусть будет под рукой…

И в трубке раздались короткие гудки.

1978–2005

«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения © № 3–4 2005 г.