Стоять в огне - Богдан Сушинский

— Береги ее, отец, — посоветовал ему Андрей. — Патроны тоже. Стреляй только наверняка.

— Еще ты меня поучи, как воевать, — проворчал в ответ седобородый. — Довоевались вон — плюнуть по-человечески не дают, не говоря уже о всякой другой надобности.

Громов ухмыльнулся, перевернулся на спину, и в ту же минуту пуля счесала выступ камня, порезав его щеку острой зернистой крошкой.

Сдерживая боль, Громов, не поворачиваясь, скосил глаза на то место, где она прошла. Два-три сантиметра от виска!

«Впрочем, какая разница, — отрешенно подумал он. — Минутой раньше, минутой позже. Видно, я действительно отвоевал свое — чего уж там…»

— Федор, — позвал Литвака. Тот не лежал под стеной, как остальные, а почему-то втиснулся в расщелину хребта по другую сторону тропинки. — Ты смог бы подняться по этой вмятине на гряду?

— Смог бы, — не задумываясь ответил тот. — Уже прикинул.

— Что же не поднялся? — перебежал к нему Громов.

— Приказа не было.

— Приказа! — удивленно хмыкнул Громов, внимательно оглядывая путь, по которому Литваку предстояло взбираться. А ведь этим змеиным лазом действительно можно вскарабкаться на перевал, пока полицаи не попытались еще раз оседлать его. Двое немцев уже сумели взобраться на него с другой стороны, но Колар скосил их автоматной очередью. Теперь шмайсер одного из них завис на кустике как раз над этим лазом.

— Так ведь решили бы, что струсил. Струсил и бросил вас. Помните, как мы встретились?

— И мысли не допускаю, что ты мог бы бросить меня в бою. А то, что произошло там, в лесу, в сорок первом… Так зачем старое ворошить?

— А все же вспомнилось, — еще глубже втиснулся между камнями Литвак. — Но мне кажется, что и на этот раз вы что-нибудь да придумаете. Вы — везучий, это все знают. Только бы не погибнуть в перестрелке… Особенно вам. Я за вас очень…

— Прекратить! «За вас, за нас…». Идет бой, думай о бое.

— И все-таки спасибо, что вы меня, полицая, тогда… по-человечески. Мало мне приходилось видеть за войну, чтобы по-человечески… Все больше на жестокости, озлобленности. Сильного понимают все. А ты сумей понять слабого. Слабого-то понять трудно. А простить еще труднее.

— Так ведь и сама война — не для слабых.

— Она — ни для кого.

42

Прошло около часа. Румыны и полицаи еще раз попытались атаковать партизан, но снова откатились со склона, оставив пять-шесть человек убитыми. Тем временем густой фиолетово-серый туман постепенно сливался с лилово-черными лесными сумерками, все надежнее укрывая партизан в их случайной крепости, и Беркут понимал, что медлить больше нельзя.

Первым пошел наверх Литвак. Ветер повернул дым от догорающего дерева на расщелину, заслонив ее от глаз осаждающих. Однако подняться по ней оказалось не так-то просто. Литвак дважды взбирался до самого карниза, за которым начиналась вершина, и дважды срывался, сползая по осыпи вниз.

В третий раз, приказав Вознюку и Колару прикрыть их, Беркут начал подниматься вслед за Федором. И только упершись уже у карниза в плечи Беркута, Литвак сумел наконец выбраться на вершину и залечь там.

— Что наблюдаешь? — сразу же поинтересовался Андрей.

— Небольшая площадка, убитый немец… Другой внизу, в ущелье.

— Хорошо. Сбрось автомат и патроны.

— Зачем? Поднимайтесь сюда, я помогу. Поднимайтесь, лейтенант.

— Потом, Литвак, потом. Сбрасывай автомат. Колар! — негромко позвал он. — Слышишь, Колар?

— Колар убит, — ответил Вознюк.

— Как убит?! О, черт! Ну что ж… Тогда ты, Вознюк. Наверх. Быстро!

Однако осаждавшие уже поняли, что происходит, и открыли огонь. Чтобы не оказаться под градом пуль, Беркут немедленно спустился, буквально свалился вниз.

Но как только вновь поднялся на ноги, прогремел выстрел, и подбежавший к нему Вознюк, цепляясь руками за каменную стену, начал оседать на тропу. Еще не понимая, откуда стреляли, Беркут затравленно осмотрелся и в ту же минуту услышал испуганный голос Литвака:

— Ложись!

И снова выстрел.

Только теперь Андрей заметил в трех шагах от себя, в распадке между камнями, плотную фигуру в короткой шинели.

«Рыжий! — скорее догадался, чем рассмотрел его Беркут. — Дополз-таки!»

Как оказалось, вторым выстрелом Литвак ранил полицая в руку. Тот выронил карабин, схватился за рану и все же разъяренно ринулся на Громова, пытаясь таранить его ударом головы.

Уже понимая, что к автомату ему не успеть, Андрей кулаком левой дотянулся до головы полицая, но рыжий сумел устоять и, не разгибаясь, выхватить из-за голенища нож. Лейтенант едва уклонился от удара, зато, проскальзывая под раненой рукой рыжего, успел сильно толкнуть его плечом в бок.

— Партизаны из болота ушли? — спросил он очумевшего полицая, уже навалившись на него. — Я спрашиваю: партизаны ушли?!

— Ушли, ушли! — понял наконец рыжий, чего от него хотят. — Но только недалеко! Все равно вам хана! Всем!

Просвистев прямо над головой, прошила занавес тумана еще одна пуля. Беркут резко оглянулся и увидел, что в метре от него оседает на землю другой полицай.

В то же мгновение, воспользовавшись тем, что лейтенант отвлекся, рыжий с силой оттолкнулся ногой от каменного выступа и сбросил его с себя. Однако подняться с земли ему не дал все тот же седобородый партизан, который только что успокоил подкравшегося сзади полицая. С силой опущенный приклад карабина буквально размозжил ему голову.

— Спасибо, старик, спасибо, родной, — пробормотал Беркут, подхватывая свой автомат. — Это вовремя. Что-то устал я в последние дни.

— Какой я тебе старик? — беззубо прошамкал седобородый, толкая его впереди себя в расщелину. — Мне всего-то сорок четыре года.

— Ну?! — изумленно уставился на него Андрей.

Несколько полицаев перебежками отошли за дальние валуны. Ни Беркут, ни сорокачетырехлетний старик не сделали им вслед ни единого выстрела.

— Вот так, браток, — продолжил старик, когда полицаи успокоились. — Расстреляли меня фашисты этой весной.

— Расстреляли?

Оба прислушались. Нет, кажется, несколько минут отдыха им все же подарят. Осаждавшие так и не поняли, что партизан осталось только трое, и все еще не решались штурмовать их горную крепость.

— …Вместе с двадцатью другими расстреляли. Ты никогда не видел мертвеца, выползшего из могилы? — вдруг улыбнулся он, приближая свое лицо к лицу лейтенанта и обнажая беззубые изувеченные десны. — Можешь полюбоваться. А заодно спроси, почему я не сошел с ума.

Справа и слева от них одна за другой разорвались гранаты. Осколки зловещим градом осыпали края расщелины, посекли прикрывавший их валун и вызвали целый камнепад по обе стороны пристанища.

— Сейчас они снова полезут, — еле сдерживал все время душивший его кашель седобородый. — И тогда — все.

— Поднимайся наверх. Я прикрою. Станешь мне на плечи.

— Что, даришь жизнь? — снова беззубо осклабился седобородый. — Не откажусь. Однажды побывавший в могиле больше туда не попросится.

— Брось свои дурацкие пророчества. Литвак! — негромко позвал он, всматриваясь в вершину перевала. — Ты слышишь меня?! Литвак!

Ответа не было.

— Неужели ушел? — удивленно посмотрел Громов на седобородого.

— Мог и драпануть, дело такое.

— Не мог он драпануть. Этот не мог. Литвак!

Оттуда, сверху, сначала послышался какой-то странный вскрик, а потом донеслось едва слышимое:

— Здесь. Ранен я.

— Как же тебя, Литвак? Когда? — занервничал Беркут. — А ну быстро наверх! — приказал он седобородому. — Перевяжешь его. Пошел! Я — за тобой.

Но седобородый оказался слишком слабым для такого подъема. Дважды он взбирался на плечи Беркуту, дважды, сдерживая лютую боль в раненой ноге, Андрей, упираясь в каменные выступы расщелины, поднимался вместе с ним во весь рост. Однако преодолеть выступ, на который сумел взобраться Литвак, седобородый так и не смог. А когда, зарычав от ярости, Андрей принял его на плечи в третий раз, протатакала очередь из автомата и, жалобно вскрикнув, старик полетел вниз, увлекая за собой и Андрея.

43

Придя в себя, Беркут затравленно оглянулся. Странно: рядом — никого. Судьба дарила ему еще несколько минут для того, чтобы приготовиться к бою. Попытался встать, но, едва приподнявшись, тотчас же осел.

«Рана открылась, — понял он, ощутив на икре ноги теплую струйку крови. — А может, еще раз ранили? Надо бы перевязать, но нечем. Да и стоит ли тратить на это время?…»

Однако сколько бы ни осталось ему жить, драться он должен до конца. Это Андрей понимал. И понимал, что лучшего места для последнего боя, чем то, где лежит Колар — за выступом, под скалой, — ему не найти. Когда окончательно стемнеет, по склону этой скалы можно будет взобраться на гряду. Если, конечно, он еще окажется в состоянии сделать это.