Любимчик Эпохи - Катя Качур

имею, — ответил я, — а если и женат, то точно не на этой женщине, — я обнял за плечи Ленку, чья маска на лице засохла и, обагренная кровью, стала выглядеть крайне зловеще.

— Оставь его в покое, шмара, — взвизгнула Ленка, — у него таких, как ты — вагоны! Не про тебя ебарь!

Фаина с тощей подругой, вытирая размазанные лица, задом вышли за порог. Ленка бросилась вперед и в агонии захлопнула дверь перед носом девиц.

— Фу, Лена, совсем не комильфо, — покачал головой я. — Ты вела себя как грязная шлюха. Неужели так ревнуешь Илюшу?

— Иди к черту, — фыркнула Ленка, подходя к зеркалу, и тут же, увидев отражение, завизжала: — Они порвали мне щеку! Мои нити!!!!!

Звонок пластическому хирургу, и жену экстренно увезли на операцию. Я в очередной раз был потрясен. Ради меня она бы никогда не потеряла лицо. В прямом и переносном смысле.

Через пару недель явился и сам виновник потасовки. Ленка, уже залатанная, но еще в повязках, дулась на него пять минут, пока он разувался в коридоре. А потом бросилась кормить и восторгаться каждым его ленивым словом. Впрочем, на этот раз он был еще разговорчив. История про Фаину его развеселила. Смеялся Илюша необыкновенно. Сверкая новыми циркониевыми зубами, задирая голову, закатывая глаза, откидывая назад белые кудри. Даже ненавидя его, в этот момент я тоже начинал хохотать. Потом он утирал слезы и сморкался в салфетку, заботливо протянутую Ленкой. И снова утыкался в борщ, как ненасытный енот.

— В-вкусно, Ль-ен. Не то что у Ф-фаины.

— Ты жрал ее борщ? Вы с ней так далеко зашли? — негодовала Ленка.

— К-крайне далеко, не п-поверишь! — хрюкал от смеха Илюша, и жена кидалась на него с кулаками, не стесняясь ни сыновей, ни меня.

Глава 25. Мозаика

Кусочки матового малинового стекла со звоном падали в деревянный ящик. Перчатки были в красной пыли, мелкие осколки отражали свет на бетонном полу цеха. Дядя Володя, папин друг, вместе с тремя товарищами сидели на табуретках и на маленькой, словно игрушечной, наковальне, кололи молоточком заводские бруски смальты для будущей мозаики. Десятилетний Илюша в огромных защитных очках, замерев, открыв рот, наблюдал за процессом с восторгом Ивана Царевича, поймавшего Жар-птицу. В перекур он втихаря подходил к ящикам, двумя ладонями в перчатках брал пригоршню цветных квадратиков и выпускал их через большой и указательный пальцы звенящими струйками. К варежкам прилипала мелкая крошка, он обтирал ее о штаны и мечтал, что в будущем тоже, как эти славные мужики, станет повелителем стекла и создателем завораживающих мозаик. Дядя Володя, москвич, крепкий, бойкий мужик, был художником-исполнителем. Он работал на комбинате монументально-декоративного искусства и претворял в жизнь идеи своих собратьев — художников-монументалистов, которые по заказу заводов, домов культуры, городских и сельских администраций украшали неприглядные стены, глухие фронтоны и прочие малопривлекательные части зданий исполинскими мозаиками. Будучи бригадиром, Володя под каждый отдельный заказ набирал себе ребят и ездил по всей стране с контейнерами колотой смальты, драпируя серые задворки социализма нарядным разноцветным стеклом. Несколько раз на объекты брал с собой Илюшу, и тот жил вместе с мастерами в одном вагончике, официально ухаживая за лохматой Перушей — собакой одного из художников, а неофициально — наблюдал за тем, как на вязкий цемент с песком и глиной мужики ловко выкладывали десять оттенков красного — от бордо до розы, — чтобы оживить колышущееся знамя СССР, или восемь градиентов синего для имитации мирного неба над головой. Благодаря дяде Володе с его бригадой десятки тысяч квадратных метров убожества по всей стране превращались в искусство — монументальное, востребованное и, казалось, вечное. Со временем Илюша тоже научился мешать в ведре раствор, наносить его на стену и, стоя на лесах, словно в тесто вкраплять в цемент двухсантиметровые кубики смальты, шаг за шагом «расшивая» каменный ковер. Впоследствии, уже отслужив в армии, подобным навыком он зарабатывал себе на хлеб в перерыве между экспедициями, где этот самый хлеб активно проедался. Дядя Володя, уже старик, передавал Илюшу из рук в руки своим коллегам, и те брали его на разнообразные проекты — от художественной мозаики до витражей.

В начале двухтысячных дядя Володя позвонил Илюше и спросил, как у него с деньгами.

— Как всегда, ж-живу за счет Р-родиона, — признался тот.

— Есть халтура на две тыщи баксов, но заказчица — вздорная баба, кукуха сорвана напрочь, — предупредил Володя.

— Да похрен, п-первый раз, ч-что ли?

— Я тоже подумал, что ты справишься. Там нужен всего один исполнитель. История прямо для романа. Частный коттедж в провинции. Хозяева — местные олигархи. Жена росла в детдоме или интернате, из окна видела панно на каком-то доме культуры. И тут вдруг разбогатела, дожила до полтинника и топ ножкой — хочу из окна спальни видеть такую же точно мозаику. А дворец культуры этот сраный давно снесен. Куды бечь? Стали искать, расспрашивать, документы поднимать. И оказалось, что там была работа Славы Польского, помнишь, по его эскизам мы ставили памятник в Петрозаводске? Слава в маразме, ему за восемьдесят, но сын порылся в его бумагах и нашел этот проект. Там ни много ни мало Гагарин на фоне звездного неба и советского флага. Короче, два на четыре метра — стена бани или что у нее там. Смальту итальянскую уже закупили, готовую, кубиками. Нужно выложить по эскизу.

— Я на с-старте, — сказал Илюша.

— Тебе передадут смету, рисунок, колор. Она подо всем подписалась. Это и будет твоей библией. Потому что баба склочная, каждые полчаса свое решение меняет. Если что, ты ей прямо в морду подпись — ничего не знаю, вот здесь все вами заверено. Стекло, цемент, песок — все привезут на место. Езжай и делай.

Илюша поехал. Элитный коттедж находился на краю Тольятти в сосновом лесу. Его встретил управляющий, угрюмый, неразговорчивый, и поселил в маленькой конуре дома для прислуги. Помещение было холодное, хмурое, впрочем, как и все его обитатели. Полотном для мозаики служил торец личного спортивного комплекса с бассейном и сауной. С утра Илюша вышел осматривать объект и делать разметку стены. Стоял ноябрь, беспросветная тоска грифелем расчертила небо. На участке около сада возились таджики в грязных фуфайках. Воздух был рыхлым и ощущался в легких разодранными на куски облаками. Единственным лучом света во всем этом пессимистичном наброске были две тысячи баксов. Илюша вдохнул полной грудью, почему-то непроизвольно ухватился за сердце, замер, но через минуту приступил к работе. Спустя пару часов из главного дома вышла женщина. Если бы она была скульптурой, то