У каждого своя война - Виктор Тюрин

– Я хочу знать, что произошло.

– Вы могли бы послать слуг, чтобы узнать обо всем. У того же Джеффри. Зачем пришли сами?

– Я… Впрочем, это не важно. Я уже здесь и хочу все узнать от вас.

– Хорошо, графиня, но если вы не против, мне бы хотелось привести себя в порядок.

– Хорошо, только недолго. Я жду вас у себя!

Наскоро вымывшись и сменив одежду, я отправился на доклад к графине, но, проходя мимо временной тюрьмы своего знатного пленника, решил завернуть к нему на минуту. Измученный вид и темные круги под глазами говорили о том, что все утро тот провел в нелегкой борьбе со своими мыслями.

– Мое почтение, господин маркиз.

– Скажите, вы дворянин?

– Прошу прощения, что сразу не представился. Томас Фовершэм, сын рыцаря и барона Джона Фовершэма.

– Хоть это меня как-то успокаивает. Сознание того, что я попался в ловушку какому-то грязному английскому леснику, мучило меня все это время! Что вы намерены дальше делать?

– Вы отдаете приказ, и ваши солдаты уходят. Иначе вам грозит голодная смерть!

– Дева Мария! Если вы собираетесь меня убить, то почему таким способом?!

– Вы меня не так поняли! Мне почти нечем кормить своих людей, а значит, пленники для меня – это лишние рты!

– Хорошо! Я напишу письмо с приказом для своих людей.

– Вот и отлично! Теперь идемте, хочу представить вас графине, хозяйке этого замка. Хотя, подождите! У меня есть к вам один вопрос.

– Если он не уронит мою честь, мессир, я готов ответить вам на него!

– Что был за знак, по которому вы пошли на штурм?

– Как… вы не знаете?! Подождите, Чезаре не мог меня предать! Не мог! Он рос в моем доме с детских лет и был мне предан…

– Я спросил про знак! – нетерпеливо повторил я свой вопрос, так как переживания маркиза меня абсолютно не волновали.

– Знак? Шлем, сорванный с головы. Чезаре жив?!

– Насколько я знаю, среди живых его нет.

Проводив маркиза в кабинет и представив его своей госпоже, я сделал короткий доклад о событиях нынешней ночи. После чего удостоился легкой похвалы и был отпущен небрежным движением изящной ручки. Маркиз остался, так как выяснилось, что у него и графини есть общие знакомые, а значит и общие темы для беседы. Оставив у ее двери охрану, я спустился по лестнице и вышел во двор. Мое появление встретил радостный рев луженых глоток лучников и латников, основательно подогретых вином из подвалов замка. Впрочем, я не возражал – людям надо расслабиться. Звать командиров не было нужды – как только они меня увидели, сразу поспешили ко мне.

– Сэр, с победой вас!

– Спасибо! На этом праздник закрывается, у нас на сегодня еще одно неотложное дело.

Черный Дик криво ухмыльнулся в ответ на мои слова, а Том Егерь, от которого разило свежим перегаром, непроизвольно икнул и прикрыл рот своей ладонью-лопатой. Я спросил, оглянувшись на стоящих за моей спиной Джеффри и Игната.

– Джеффри, все готово для казни?

– Да, господин.

– Сообщите всем, что казнь состоится в два часа пополудни. Теперь доложите, какие у нас потери?

– Семеро убито и девять раненых, сэр – ответил Дик, – из них пятеро убитых и трое раненых – мои люди.

– Твои люди – отличные бойцы, Дик! Они еще раз показали всем, как умеют сражаться англичане! Но самое главное, что их смерть была не напрасна – она оправдана нашей победой!

– Вы хорошо сказали, сэр! Я передам ваши слова моим парням.

– Сколько пленных?

– Где-то два десятка, сэр!

Услышав эту цифру, я криво усмехнулся. У меня осталось столько же солдат, способных держать оружие, сколько было захвачено пленных.

– Том, держи письмо от маркиза. В нем он приказывает своим людям снять осаду. Пусть один из твоих парней переправит его в лагерь противника.

– Будет сделано, сэр!

– И еще. Палача нашли?

– Среди людей Черного Дика, господин. Джон Милтон. Малый из Суссекса. Одно время он был подручным у городского палача.

– Это тот парень, у кого борода лопатой, а в бою предпочитает секиру?

– Он, сэр!

– Сам вызвался?

– Он столько раз хвастался своим ремеслом, что ему сам Бог велел показать, на что он способен.

На небе сияло солнце, но особого удовольствия от хорошей погоды, как и от своей победы, я не испытывал. Настроение было испорчено предстоящей казнью. В отличие от собравшихся здесь людей, сцена казни абсолютно не вызывала в моей душе ощущение праздника. Хотя казни в эту эпоху были своего рода спектаклями, с понятным для всех нравоучением: «будешь убивать, грабить или предавать – с тобой случиться то же самое». К тому же муки и страдания преступника в какой-то мере возвышали в своих глазах бедный люд, придавленный нищетой, бесправным положением и налогами.

Суть предстоящей процедуры была проста: преступник с петлей на шее, закрепленной другим концом за зубец замка, сбрасывался с крепостной стены, которая выступала в роли своеобразного эшафота. Предателей, со связанными сзади руками, сначала выстроили в ряд, а затем поставили на колени. Весь простой народ – старики, женщины и солдаты, сейчас теснились толпой на крепостной стене по левую сторону от преступников, в то время как правая сторона была предоставлена благородной части населения замка. Отдельно стояла графиня в окружении служанок и камеристки. Недалеко от них, с несколько потерянным видом, стоял ее возлюбленный. Чуть дальше находился я, со своими телохранителями и офицерами.

На лицах зрителей был написан живейший интерес к происходящему. Некоторые из солдат с нездоровым любопытством вглядывались в лица смертников, хотя знали этих людей не один месяц. Если с нашей стороны слышались, время от времени, отдельные реплики, то солдаты и челядь, сбившись в толпу, говорили громко, иные грубо шутили, не стесняясь и не боясь задеть чувства осужденных. Но как только палач закончил надевать петли на шеи обреченным на смерть и отошел в сторону, чтобы освободить место лучнику, взявшему на себя обязанности священника, наступила тишина. Парня выбрали на эту роль из-за того, что он когда-то был служкой в деревенской церкви. С торжественным выражением лица тот стал медленно обходить одного смертника за другим, читая короткую молитву о спасении души, а заканчивал фразой по-латыни, видно оставшейся в его памяти с того времени:

– Мир вам, дети мои! Аминь! – после чего давал целовать серебряное распятие, взятое им на время из замковой часовни.

Большая часть осужденных в ожидании смерти, настолько измучила себя мыслями о казни, что сейчас находилась в прострации, походя на бездушных кукол. Ко всему, происходившему вокруг них, они обнаруживали очень слабый интерес, захваченные всепоглощающей мыслью о смерти. Зато два из пяти итальянцев впали в другую крайность. Они громко и истово молились, прервавшись только для того чтобы с особой страстью облобызать распятие, после чего один продолжил свои молитвы, а другой же во всеуслышание стал просить господа Бога простить все его прегрешения. Еще один итальянец выделился из своих соотечественников тем, что не стал целовать крест, а вместо этого вскинул голову и, глядя мне прямо в глаза, крикнул:

– Я буду ждать тебя в аду, английский пес!

Это был тот самый часовой, которого был наказан мною за сон на посту, он же и стал организатором заговора.

За процедурой казни наблюдали не только мы, но и вся герцогская армия, привлеченная столь увлекательным для них зрелищем. После того как офицеры получили письмо от маркиза, наступило перемирие, благодаря которому войско герцога сейчас беспорядочно толпилось по другую сторону рва. Я смотрел на оживленные лица солдат противника и подумал, что для большинства ярким пятном в памяти останется именно сцена казни, на фоне ничем не примечательных трех недель осады.

Солдат, изображавший священника, обошел всех приговоренных и отдал распятие одному из своих товарищей. Затем подошел к первому из заговорщиков, возле которого уже стоял палач. Они помогли ему встать на ноги, после чего палач подтащил того к краю стены и выжидающе посмотрел на меня. Я махнул рукой. Казненный, стоя на краю высокой стены, очнулся от своего забытья и дико закричал. Сильный удар в спину оборвал истошный вопль. Новый крик не успел еще набрать силу, как петля, захлестнув шею, оборвала вопль. Тело с тяжелым шлепком врезалось в стену, пару раз подпрыгнуло на спружинившей веревке, после чего осталось висеть почти неподвижно, слегка покачиваясь. Толпа тут же качнулась к краю стены, а в следующий миг воздух взорвался от криков, свиста и грубых шуток. Я бросил искоса взгляд на юную графиню. Судя по ее порозовевшим щечкам и прерывистому дыханию, она была взволнована, но держала себя в руках, в отличие от ее служанок, которые выражали свои чувства с детской непосредственностью, громко ахая и всплескивая руками. Ее избранник старался выглядеть невозмутимо, но ему это плохо удавалось. Бледный как полотно, он учащенно дышал, часто сглатывая слюну.