Круг иных (The Society of Others) - Уильям Николсон

Он указывает на запертые двери, которых в этом коридоре множество. Мы еще не дошли до балконов, и уже отсюда слышны сотрясающие зал овации.

– Вышли солисты, – говорит священник. – Мы как раз вовремя.

– Я вас потом отыщу.

– Да-да, конечно. – Он протягивает мне пухлую руку и устремляет на меня невыносимо печальный взгляд.

– Властвуйте бережно, – роняет он.

За балконной дверью наступает тишина: зал смолк, заиграла музыка.

– Идите. – Он подталкивает меня к двери. Я вхожу на балкон как раз в тот самый миг, когда хор выдает первое крещендо:

– Кирие!

От могущества звука дух захватывает. Я даже не заметил, что священник не последовал за мной на балкон. Смотрю вниз, выискивая в зрительном зале знакомые лица – Экхарда с Илоной, Петру с компанией, которые собрались здесь будто бы специально для меня. Вокруг много тех, кого я не знаю, слишком много. И музыка. Величие момента на миг вытесняет из головы страхи о будущем.

Я уступаю напору звука, бьющего через край, отдаюсь музыке Моцарта, не пытаясь предугадать, куда он меня поведет, покорно несясь по течению, как рыба в бурном горном потоке. А когда хор внезапно смолкает и над притихшим залом поднимается пиано солистки, протяжное и чистое, а потом внезапно возрастает до густого крещендо: «Кристе!» – я вместе со всеми затаиваю дыхание и взлетаю с певицей, выше и выше: над балконами, над приземленностью собственной жизни, взирая на нее с небес с любовью и нежностью, но без привязанности.

Музыка общается со мной, она точно говорит: посмотри на себя, ты такой маленький, тебе нечего бояться. И в то же самое время я прекрасно понимаю, что оказался в центре событий. От меня мало что зависит и вместе с тем меня затянуло сюда бесповоротно, и происшествия последних дней были отнюдь не случайны. Постепенно, по мере того как тающие звуки находят свой путь к завершению и возвращаются в главную тональность, в голове разворачивается план, и моя задача – пройти свой путь до конца. Это чувство и дарованное мне понимание никоим образом не связаны ни с общим разумом, коему подчиняются земные умы и жизни, ни с Богом, ни с Моцартом. Просто я вдруг понял, что мне самой природой предназначен свой путь, который надлежит пройти – так камень, который падает со скалы, подпрыгивая на склонах и приземляясь словно бы в случайных местах, следует единственно верным для него путем. Он, путь этот, полон препятствий, но препятствия, с которыми я сталкиваюсь, задают мне новое, единственно возможное направление.

– Глориа ин эксельсис Део!*

* Слава в вышних Богу! (лат.)

Мне тоже хотелось славы. Я герой приключенческого романа, но не его автор. Меня формировали и огранивали, и занимались этим те, кто произвел меня на свет, небольшая группа родных, подобранных по воле случая, чьи лица много лет воплощали для меня лицо человечества. Я рос, и мой дом уменьшался, пока не стал для меня слишком тесен и мне не захотелось пуститься в дорогу, проложить свой собственный путь.

Собственный путь! Смешное безрассудство! Да у кого из нас есть собственный путь? Давным-давно не осталось нехоженых троп, дороги забиты транспортом. А я все-таки ушел, даже не обернувшись. И как-то мало-помалу, день за днем, чем сильнее я удалялся, тем отчетливее представлял себе то, что осталось позади – можно идти по горной гряде, замечая только мелкие спуски и подъемы, и лишь взобравшись на вершину, получаешь обзор всего в совокупности. И вот наконец, измотанный долгой дорогой и не уверенный в благости того, что ждет впереди, я оборачиваюсь и, к собственному потрясению, вижу вздымающийся под облака величественный оплот, мой собственный дом. И пораженный, я спрашиваю себя: неужели я пришел оттуда?

Большая Месса набирает обороты. Гремят сольные басы.

– Кредо ин унум Деум!*

* Верую в единого Бога! (лат.)

Хор откликается триумфом веры:

– Кредо! Кредо!

Вспоминаю своего друга священника, которому приходится ежедневно повторять эти слова на богослужении, и спрашиваю себя: а верит ли он в того самого, единого Бога, отца всемогущего, творца неба и земли и всего сущего, видимого и невидимого? Если, как он сказал, я действительно Бог, тогда мне было бы приятно думать, что я явился создателем всего видимого и невидимого – не душ или ангелов, а веры, дружбы, благодарности и любви. Вот что я подразумеваю под невидимым сущим. И пока я об этом думаю, как бы исподволь приходит осознание чего-то нового: я меняюсь. Я изменился.

Но вот оркестр и хор смолкают, и в охватившей величественный зал тишине вдруг оживают скрипки и флейты. Нежные спиральные перекаты мчатся вниз, предваряя что-то очень большое. Зал замирает в напряженном ожидании. Вступает соло сопрано.

Звуки, плывущие со сцены, затягивают, точно в омут, ты не в силах вырваться и взмываешь ввысь, в дальнее поднебесье, где чувства насыщаются красотой. Тончайшие переливы голоса исполнены бесконечной легкости и безграничной силы. Зал в экстазе, охвачен прелестью такой мощи, что невозможно верить в плохое.

Мое сознание улавливает слоги и слова в последних тактах мелодии, слова, которые я уже слышал: «И был он создан во плоти». Это кульминационный момент воплощения Бога в человеке. Мы со священником совсем недавно про это говорили, и он убедил меня в том, что я – Бог; фраза будто адресована именно мне, и звенящие нотки словно перекликаются с трепетом таящегося во мне духа. Роль моя двойственна: я и слушатель, воспринимающий это чудо, и Бог, воспеваемый и создатель. Сопрано поет обо мне и для меня. Я влился в музыку.

И по мере того как я слушаю, наполняясь силой и легкостью, расширяясь до самых облаков, чтобы стать огромным и пустым, как небо, начинаю понимать, что со мной произошло во время этого странного путешествия. Здесь я нахожу и вопрос, и ответ. «И был он создан во плоти»: не только божественный дух материализовался, но и мои страхи и стремления, все, что происходило в моем рассудке овеществилось. Мечты и воспоминания, все создания, видимые и невидимые, обретают материальную форму. В моем доме полно комнат, и во многие я даже не заглядывал.

Я пробуждаюсь. Я и не догадывался, что обладаю такой силой.

Но вот бессмертное соло смолкает, и время возвращается. Многоголосие хора победно ликует.

«Санктус! Санктус!»*

* «Свят! Свят!» (лат.)

Слух уловил щелчок. Я весь ушел в музыку и смотрел только на сцену, и лишь теперь поднимаю взгляд и вижу: в распахнутую дверь в дальнем конце галереи входят люди в черных куртках с автоматами в руках. Трое, четверо, пятеро, все больше и больше. На меня не обращают внимания: они пришли не за мной, но из-за меня. Они занимают позиции у бортиков балкона, откуда открывается отличный вид на зрительный зал. На галерее бесшумно появляются новые и новые стрелки, а завороженные последними тактами музыки зрители не замечают происходящего сверху. Последний из вошедших держится ближе к входу, оставаясь в тени. И все-таки, хотя я и не вижу его лица, да и не узнал бы, если бы увидел, я полностью уверен, что это ОН. Я чувствую на себе его взгляд.

Теперь уже точно зная, что я обнаружу, сую руку в карман и достаю конверт, который мне вручили на выходе из телестудии. Вынимаю из него карточку, затем билет, который сунул мне в руку Экхард, и прикладываю их друг к другу: они идентичны. Вот так. Значит, все это время у меня было личное приглашение. Меня ждали. Убегая от своего преследователя, я все равно вернулся к нему.

Зал взрывается аплодисментами. Представление окончено. Люди встают и, подняв руки над головами, дружно хлопают. Почему они не смотрят вверх?

Глава 17

Зрители не спешат расходиться. Дирижер спускается с высокой трибуны, и его место занимает человек с микрофоном. Конферансье звучно обращается к зрителям. Все сидят на местах. Похоже, ведущий объявляет какую-то знаменитость, потому что в зале вдруг поднимается радостный гомон, люди начинают крутить головами.

Так, значит, я попал на тайное собрание Круга иных. Тайное – сильно сказано: позади меня стоят автоматчики, за происходящим наблюдают люди из службы госбезопасности. На этом торжестве мне отводится особая роль: повлиять на ход обсуждений. Надо же, я сюда не собирался и все равно оказался там, где было предназначено судьбой. Осматриваюсь: в зрительном зале вижу Магдалену; прочесываю ряд за рядом – а вот и Петра. Ближе к выходу – Экхард с Илоной. Итак, все возвращается на круги своя.

Стану ли я говорить? А что тут скажешь? Я чужой на этой войне и сюда даже не собирался. Это моя война, я сам решаю, где мне находиться. Куда бы я ни подался, все дорожки ведут в этот зал, на эту церемонию, к этому решению.

Тут по зрительному залу прокатывается шквал восторга: люди вскакивают с мест, кое-кто забирается на сиденья, чтобы лучше видеть. Бурные овации предваряют появление объявленной знаменитости. И вот виновник торжества в окружении толпы почитателей проходит между рядами, прямо под моим балконом. Он направляется к сцене и, дойдя до подмостков, разворачивается лицом к залу, принимая бурные рукоплескания зала. И тут я отчетливо вижу его лицо.