Автор Исландии - Халлгримур Хельгасон

А потом меня разбудили. Чтоб я отмотал еще два года сроку. В более солидных странах в былые времена людей приговаривали к смерти, а здесь – к жизни.

И все же я хочу воспользоваться случаем и сказать спасибо, что мне дали посмотреть шестнадцать немых сериалов о сердечных делах калифорнийских подростков и новейших солнцезащитных технологиях тамошних пляжных завсегдатаев. А некоторые закаты в уголке у телевизора явно подали мне идеи художественных произведений для подушки и полного баллона крови. А еще было приятно ощущать на себе руки Бриндис – руки няньки-сиделки, какие даже самому Хемингуэю не удалось бы создать силой воображения на своей широкой груди. И, без сомнения, еще были милые визиты моей Ранги – хотя они были труднее всего. Глазами всего не скажешь. И да, была эта великая роскошь – мочиться лежа. Однако я знал – и это сильнее всего угнетало меня: это время не было угодно Богу.

Я получил свой приговор, но меня помиловала наука.

По пятницам флаг на флагштоке был приспущен до половины. Нам следовало умирать до наступления выходных. Доктор Халльдоур хотел, чтоб во всем был порядок. Я его за это уважал. Он был здоровой противоположностью этой распоясавшейся эпохе: он носил галстук – единственный во всем доме престарелых, кроме нас со Стейнтоуром, который лежал со мной в последний год. Остальные сотрудники здоровались с тобой, одетые лишь в майку, причем даже по воскресеньям! В основном я смотрел на это сквозь пальцы – как в свое время на плевки: я вежливый культурный человек – и не подымал по этому поводу скандалов, пока в соседнюю кровать не определили тщедушного мужичка в детской одежде. Кажется, это называлось «спортивный костюм» – и эта суматоха донельзя раздражала мои глаза. Вместо него ко мне положили Стейнтоура – щеголя с Залива, страдающего ревматизмом. С сорочками дело явно обстояло как со строчками: что в одежде, что в поэзии господствовала одна бесформенность. Больше ни у кого не было времени проявлять усердие. Завязывать по утрам галстук – значит проявлять уважение к наступающему дню и к жизни, от которой я, по правде говоря, уже давно устал, но Бриндис делала это блестяще, и я не сержусь на нее за то, что в последний день она забыла надеть мне носки. Без нее я наверняка объявился бы в Хельской долине в спортивном костюме ультрафиолетового оттенка.

Доктор Халльдоур Торгильс был человеком респектабельным, и я вполне понимаю его строгие правила. Разумеется, вызов врачей и катафалков в воскресный день обернулся бы для нашего учреждения лишними расходами. Сам я ушел в четверг, и меня немного мучит совесть, потому что это случилось сразу после окончания вечернего дежурства. Я ушел перед самым выпуском новостей. Я собирался смотреть новости. Хотя я и лишен слуха, по старой привычке смотрю безвестия. Предоставляю слово картинкам. В основном это виды интерьеров министерств и залов суда и изображения нового роскошного стола в зале заседаний Центрального банка, красивой входной двери Банка Исландии и шикарной вывески на здании Верховного суда. Все это говорит о том, что в отечественном дизайне стало больше вкуса, а также явно и о том, что жизнь в нашей стране достигла той степени совершенства, что никаких информационных поводов в ней не осталось. Только детали интерьеров. Рекламные ролики, пожалуй, были поживее: машины свободно катились сами по себе, без водителей, по горам, по долам, по пескам, покуда их владельцы бегали, легко одетые, по пескам Испании, а бабушка с дедушкой дома выигрывали в лотерею, и у них было «денег что песку на дне морском».

Весь мир стал одним сплошным песком, и каждая песчинка в равной степени заслуживала внимания: школы для взрослых, миротворческие войска, откупоривание бутылок на вернисажах и голодовка страдающих ожирением – ведь время быстро пролистывало историю, даже бежало впереди истории и не терпело крупных камешков в своих песочных часах. Оттуда ничего не должно торчать! А хуже всего вот что: этот песок позабыл о том, что его создало. Он потерял из виду океан. Глубины прошлого.

А я – старик – сидел у моря и наблюдал информационные приливы и отливы.

Я ушел перед самыми новостями. Как комично! Последнее, что я видел в этом мире: три роскошные негритянки в розовых комбинезонах целуются с микрофоном. Они тряслись и подскакивали – и лоснились от пота от таких неимоверных усилий – но несмотря на это мне удалось удержать на них взгляд. И вдруг меня обуяло желание: как же хорошо было бы погладить эти черные розовые бедра! А потом все кончилось: на трех розовых бедрах.

Моя душа над парковкой, словно белая чайка во мраке, и ее первая мысль: какую машину взять? Но они все были как одинаковые куколки бабочек, я перестал различать марки, и я обернулся за пределы мира – рождественских гирлянд на земле и звезд на небе – и сказал Богу: Ну вот, мол, теперь отброшу я крылья мои и предам тебя в руки неба. Вверх, вверх, душа моя![68] – но нет ответа, а затем – падение, одно лишь падение, на землю, новую землю… и очнулся я на склоне, и мальчик засовывал свои пальцы мне в рот.

Вот как оно было.

Тебе показывают три пары розовых бедер – и вдруг ты оказываешься в голубой долине. Смерть очень проворна. Жизнь движется медленнее.

Мы возникаем как свечи: спокойно, не спеша, собираемся вокруг тонкой нити, а потом она вытягивает нас вон, ее обрезают и поджигают: мы горим. И умираем мы, как свечи: быстро и бесшумно. Смерть устает ждать и вздыхает – задувает пламя.

Остается только тело: остывший черный фитиль.

Глава 15

Там, где прекращается земная жизнь, начинается бумага. И сейчас я живу на той планете, которую мы всю жизнь носим на плечах, которую поворачиваем против солнца и прислоняем к темной подушке. Теперь я брожу в этой голове, словно гость на банкете, который он сам же и задал: бесполезный, как бог, и ответственный, как он же.

Писатель – вошь в читательской голове. А читатель почесывает макушку. А в эту макушку писатель вбил несколько столбов для забора, утыкал травинками тысяч шесть кочек, на одну из них поставил ржанку и расстелил сверху дивно тихий июньский вечер: Иванов день.

Толстая и красивая ржанка стоит на кочке и читает стихи. Это своего рода стихотворный репортаж о путешествии, исполняется он с