94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Я собирался здесь показать только, как различаются между собой, отражая степень внутреннего единства слова, законы благозвучного слияния соприкасающихся букв. Нам надо, однако, остерегаться усматривания здесь какого-то специального намерения, равно как и вообще слово намерение применительно к языкам надо принимать с оговорками. Если подразумевать тут как бы предустановлен- ность и чисто волевое стремление к ясной предначертанной цели, то намерение языкам чуждо, и об этом надо непрестанно помнить. Оно выступает всегда лишь в виде какого-то изначально инстинктивного предощущения. Так или иначе, именно подобное ощущение понятийного единства, по моему убеждению, перешло в звук в рассматриваемом нами случае, причем не всюду в равной мере и на с одинаковой последовательностью именно потому, что было ощущением. Нередко применение в каждом случае разных законов вытекает, правда, фонетически из природы самих букв; и кроме того, поскольку все грамматически оформленные слова демонстрируют одинаковую связь конечных и начальных букв своих элементов, тогда как у отдельных и даже у сложных слов соприкосновения одного и того же рода повторяются бессистемно и нечасто, то в первом случае, естественно, легко складываются свои произносительные навыки, теснее сплавляющие все элементы, так, что, стало быть, ощущению словесного единства здесь можно приписывать и совсем другие причины, чем названные мною выше. Но все-таки первичным оказывается инстинктивное чувство единства — ведь только благодаря ему грамматические приставки вообще срастаются с основой, а не остаются, как в некоторых языках, обособленными. На фонетические же процессы заметно влияет то, что как падежные окончания, так и суффиксы начинаются только с определенных согласных и потому могут вступать лишь в определенное число сочетаний, которое для падежных окончаний всего ограниченней, для суффиксов kritи глагольных окончаний значительнее, а для суффиксов taddhi- taеще более увеличивается.

Помимо особых правил для присоединения согласных, соприкасающихся в середине слова, языки располагают еще и другим приемом звукового оформления слова, еще отчетливее обозначающим его внутреннее единство: всему строению слова они предоставляют влиять на изменение отдельных букв, особенно гласных. Это происходит, когда присоединение более или менее весомого слога оказывает влияние на уже имевшиеся в слове гласные, когда приращение в начале слова вызывает слияние или выпадение звуков в его конце, когда гласный добавочного слога ассимилируется гласным слова и наоборот или когда за счет усиления или изменения звука одному слогу дается перевес, делающий его для слуха господствующим в слове. В любом из этих случаев, если дело не сводится к чистой фонетике, правомерно видеть символическое обозначение внутрисловесного единства. В санскрите такой фонетический прием выступает в разнообразных видах и всегда показывает примечательную заботу о прозрачности логической и красоте эстетической формы. Недаром санскрит не ассимилирует окончаниям слоги основы, сохраняя их прочность, но легко допускает расширение гласного основы, причем ввиду регулярной повторяемости такого расширения в языке ухо легко угадывает первоначальный образ. Подметив это, Бопп обнаружил тонкое чувство языка и очень правильно сказал, что это изменение гласного основы — не качественной, а количественной природы Качественная ассимиляция проистекает от небрежности произношения или от пристрастия к однообразному бренчанию слогов; в количественном варьировании меры долготы дает о себе знать более высокое и утонченное чувство гармонии. Там важный гласный корня прямо-таки приносится в жертву звучанию; здесь, расширяясь, ОН не исчезает для слуха и для понимания.

Для придания одному слогу фонетического перевеса и господства над всем словом санскрит располагает в гуне и вриддхи двумя федствами, так искусно устроенными и так связанными с осталь- ЯОй областью звукового родства, что в своей стройности и системности они остаются уникальной особенностью этого языка. Ни один ИЗ языков-собратьев не усвоил себе этого фонетического перехода В том, что касается его системы и принципа; некоторые языки заимствовали только отдельные его фрагменты в качестве готового результата. Гуна и вриддхи вызывают удлинение а, из iи и образуют соответственно дифтонги ё и о; гласный г изменяют в аг и аг [52];

ё и о через повторную дифтонгизацию усиливают до aiи an. Если после ё и ai, б и аи, возникших благодаря гуне и вриддхи, следует гласный, то эти дифтонги распадаются на ау и ay, awи aw. Так возникает сдвоенный ряд из пяти вариантов звука, которые, однако, благодаря своей четкой закономерности и постоянной повторяемости в речи всегда отсылают нас к одному и тому же исходному звуку. Язык приобретает таким путем многообразие гармонических звукосочетаний без малейшего ущерба для понимания. В гуне и вриддхи всякий раз один звук заступает на место другого. Нельзя, однако, из-за этого рассматривать гуну и вриддхи как простую перегласовку, обычную вообще для многих языков. Важное различие заключается в том, что при перегласовке основание для замены гласного всегда более или менее посторонне исконному звуку изменяемого слога и должно быть отыскиваемо то в стремлении к грамматическому разграничению, то в законе ассимиляции, то еще в чем-нибудь, так что новый звук может быть разным смотря по обстоятельствам, тогда как при гуне и вриддхи он всегда единообразно развертывается из исконного звука самого изменяемого слога, принадлежа только этому последнему. Если, соответственно, взять для сравнения wedmiс гласным в ступени гуна и tenimaс тем же гласным, возникшим, согласно объяснению Боппа, в результате ассимиляции, то источником ё, заменившего собою исконный звук, в первой словоформе оказывается iзамененного слога, во второй — iпоследующего слога.

Гуна и вриддхи — усиления основного звука, причем наподобие сравнительной и превосходной степени они в одинаковой количественной мере усиливают не только простой гласный, но и тот, что уже раз был усилен. Усиление воспринимается на слух как явственное расширение произносимого звука; то же самое с поразительной четкостью проявляется и в значении — например, в образовании причастия страдательного залога будущего времени на — уа. В самом деле, простое понятие требует там лишь гуны, а усиленное и связанное с необходимостью — вриддхи: stawya'достохвальный', sta- wya'необходимо заслуживающий всемерной похвалы'. Однако значением усиления особенная природа этих звуковых переходов еще не исчерпывается. Здесь надо, правда, исключить ступень вриддхи от а, которая, впрочем, входит в этот класс лишь условно, на основании своего грамматического применения, а не по своему звучанию. У всех остальных гласных и дифтонгов характерная черта этих усилений заключается в том, что в ходе их совершается как бы градация (Umbeugung) звука посредством соединения неоднородных гласных или дифтонгов. Действительно, в основе всякой ступени гуна и вриддхи лежит сочетание а с прочими гласными или дифтонгами — все равно, будем ли мы считать, что в гуне краткий, а во вриддхи долгий а выступает перед простым гласным или что а, всегда краткий, выступает в гуне перед простым гласным, а во вриддхи — перед гласным, уже прошедшим ступень гуны 1. Простое удвоение звука при слиянии одинаковых гласных, за исключением одного а, даже индийскими грамматиками, насколько мне известно, не причислялось к вриддхи. А поскольку в гуне и вриддхи всегда возникает звук, хотя и совсем иначе воздействующий на ухо, но имеющий свое основание исключительно в исконном гласном слога, то звуки на ступенях гуна и вриддхи каким-то невыразимым в словах, однако явственно ощутимым образом рождаются из недр самого слога. Так что если бы гуна, столь часто изменяющая корневой слог в глаголе, была той или иной характеристикой определенных грамматических форм, то эти последние даже по их чувственному проявлению можно было бы называть буквально внутренними разветвлениями корня, притом в более полноденном смысле, чем в семитических языках, где происходит просто символическая мена гласных [53]. Но ничего подобного как раз нет, потому что гуна — просто одно из побочных образований, которые в санскрите по определенным законам придаются глагольным формам, помимо их собственных характеристик. Это по своей природе чисто фонетическое явление, которое, насколько мы в силах разглядеть его причины, можно объяснить тоже исходя исключительно из фонетических обстоятельств; взятое само по себе, оно и не значимо, и не символично. Единственный случай, для которого здесь придется сделать исключение, — гунирование удвоительной гласной в интенсиве глагола. Впечатление усиленности, которое язык непривычным для него образом стремится вложить в эти формы, оказывается здесь тем более ярким, что обычно долгий гласный в удвоении, наоборот, сокращается и, кроме того, гуна здесь сосуществует с долгим гласным корня, чего больше нигде нельзя наблюдать.