Грозное небо Москвы - Николай Штучкин

Громыхая, по рулежной дорожке несется полуторка. В кузове - видно уже

- Шевчук. Подъезжает, прыгает через борт, подходит. Томилин смотрит в упор.

- Где Малолетко?

- Погиб...

Первый раз вижу растерянность в глазах командира.

- Дрались?

Молчат. И Бочаров, и Шевчук, и Хозяинов.

- Ну!

- Нет, - говорит Шевчук, - не дрались. Шли плотным строем. Не видели. А они сзади...

Побелел командир. В глазах боль, бессильный гнев. Дернулись губы. Громыхнул кулаком по плоскости "мига", сорвался на крик:

- Что вы наделали?..

Широко шагнул мимо ошеломленных, убитых горем людей, не разбирая дороги, пошел по кустам, к землянке.

...Штурмовой удар был на редкость удачным. Они сделали четыре захода и, оставив на дороге груды разбитых горящих автомашин, сотни трупов фашистских солдат, взяли курс на свою территорию.

Когда впереди засверкала зеркальная гладь Истринского водохранилища, ведомые Стунжаса вплотную подошли к своему командиру: справа Хозяинов, слева Иван Малолетко. Бочаров и Шевчук, составлявшие группу прикрытия, тоже сократили дистанцию, и пятерка МиГ-3 в красивом парадном строю понеслась над водой. В этот момент и налетели немецкие истребители.

- Будто меня толкнули, - говорит Ганя. - Я оглянулся и сразу увидел пару Ме-109, атакующих справа сверху, и дымную трассу...

Все произошло в доли секунды. Факелом вспыхнул ведущий. Инстинктивно Ганя метнулся влево, туда, где шел Малолетко. Мгновение, и они бы столкнулись. Уходя от удара, Иван бросил машину вниз, в кроны деревьев...

- Доигрались, - сурово говорит комиссар эскадрильи. - А кто виноват? Сами. Предупреждали же вас, и Томилин, и Писанко.

Верно, предупреждали. Да и сами мы знаем, что при полете в плотном строю летчик видит только ведущего. Ему некогда осматриваться, следить за воздушным пространством. Особенно на малых высотах: близость земли настораживает, отвлекает от всего остального.

Но так уже принято в авиации: гордость, радость, восторг - результат успешного вылета, победы в бою, летчик всегда стремится выразить чем-то таким, что выходит из рамок обычного, что обостряет чувства.

Возвращаясь домой с боевого задания, мы нередко проходим сомкнутым строем над окраиной города, над Ленинградским или Волоколамским шоссе, "крутим" восходящие бочки над аэродромом, самолетной стоянкой. И вот "докрутились"...

- Ох, и накажет нас Писанко, - вздыхает Шевчук, - и за дело.

- Едва ли, - говорит комиссар Акимцев, - больше, чем вы наказали сами себя, уже не накажешь.

Прав комиссар: командир полка понимал, что даже самое строгое взыскание ничто в сравнении с той бедой, что свалилась на нашу эскадрилью. Летчики допустили ошибку и расплатились за нее кровью.

Но командир понимал и другое: гибель людей на войне неизбежна. Пройдет какое-то время, и летчики, помня всю жизнь Малолетко и Стунжаса, быстро забудут о том, что послужило причиной их гибели. И опять начнутся бреющие полеты над Подмосковьем, восходящие бочки и боевые развороты над самолетной стоянкой. Чтобы упредить очередную беду, Писанко издал приказ.

Много я видел потом приказов - "разгромных", поощрительных, перспективных, итоговых. Умных приказов, целенаправленных. Но таких, как этот, никогда не встречал. Этим приказом командир разрешал каждому летчику, в случае, не терпящем отлагательства, объявлять тревогу дежурной группе, поднимать ее в воздух... И узаконил для нас сигналы. Но какие сигналы! Бреющим над стоянкой пройдешь - поднимешь дежурную пару. Выполнишь горку - поднимешь звено. Сделаешь боевой разворот - взлетит эскадрилья.

- Вот это приказ! - сказал Бочаров. И действительно, что еще можно сказать? Одно дело - просто пройти над стоянкой без всяких, как говорят, осложнений, и другое - поднять по тревоге пару, звено. Это уже не шутка, здесь отвечать придется. И не просто так, на словах или морально, а по закону военного времени. Поднимешь дежурную группу ради эффекта, а потом, когда она начнет заправляться, появится враг, посыпятся бомбы. Баловство обернется штрафным батальоном, а то и похуже.

Так, одним росчерком пера "батя" прекратил наши вольности.

- Государственный ум, - комментирует Ганя, ставя подпись на поле приказа, - я бы до такого сто лет не додумался.

- Отныне летаем в составе пар, - резюмирует Томилин. - Это во-первых. Во-вторых, надо отказаться от прямолинейных полетов. Полет по прямой - это смерть. Надо всегда маневрировать. Высотой, скоростью, курсом. Видели, как "мессершмитты" летают? БУДТО стрижи. И нам так же надо. А то мы как бомбовозы...

Я стараюсь настроить себя на воинственный лад, но перед глазами стоят мои боевые товарищи, которых никогда не увижу: Федя, Сережа и Николай Ульянович Стунжас. И сердце сжимает тоска.

А Малолетко, как мы вскоре узнали, остался в живых. Ему повезло: МиГ-3 оказался очень выносливым. Он пронесся, ломая деревья, метров пятьсот. Мотор, хвостовое оперение, крылья - все отлетело и все разрушилось. А кабина осталась. Ее монолитность спасла нашего друга. Очнувшись на третьи сутки, Иван обнаружил в кабине ракетницу, начал стрелять. Из деревни пришли мальчишки и забрали его с собой.

Летом 1942 года Малолетко вернулся в полк. С полгода работал в штабе. Тем временем подлечился, окреп, и медицина пошла на уступки, допустила его к полетам. Но Иван у нас не остался, попросился на фронт, не мог примириться с тем, что лечился в самое горячее время. "Вы воевали, а я отдыхал", - сказал он прощаясь.

На Центральный аэродром прибыли двое наших товарищей: младшие лейтенанты Пантелеймон Шпак и Василий Голышев. Их не было с нами три месяца. Они сидели в засаде, на малоизвестной точке возле Калуги. Охраняли сам город, мосты через Угру, элеватор и станцию, не пропускали фашистов к Москве.

Они улетели еще из Алферьево в конце июля, после того, как немцы стали летать на столицу не только ночью, но и в светлое время. Звено возглавлял Павел Набатов. Командир там и остался, а летчики возвратились. Они прибыли только вчера с точки, расположенной километрах в ста отсюда. А сегодня пришли к нам в эскадрилью рассказать, как воевали, как жили.

- Командир, очевидно, прислал, - смеется Шевчук, - сами разве бы догадались.

- Конечно, не сами, - в тон ему отвечает Шпак, - мы люди с понятием: ученых учить - только портить.

Сказал и осекся, вспомнив, какие теперь мы "ученые". Виновато пожал плечами: извините, дескать, друзья, обидеть вас не хотел. И начал рассказывать.

Точка была необжитой, вернее, заброшенной, поэтому сначала приехали техники, подготовили место посадки, потом прилетели летчики. Собравшись все вместе, два дня приводили в порядок рабочую площадь, загроможденную строительным мусором, бункерами песка и земли, а на третий по приказу Москвы поднялись навстречу фашистам.