Грозное небо Москвы - Николай Штучкин

И вот Центральный аэродром. Октябрь. Находясь у своего МиГ-3, я увидел человека, идущего по нашей стоянке. Рослый, хорошо сложенный, несмотря на тяжелую летную одежду, он шел быстро, легко перепрыгивая через осенние лужи. Что-то знакомое показалось а его походке. Увидев меня, остановился и крикнул:

- Слушай, летчик! Где тут у вас штаб? Это был Сергей. Оказалось, что Томилин тоже знает его. Оба они воронежские, там же кончали аэроклуб, только в разное время, не раз встречались в Борисоглебской авиашколе.

- Оставайся у нас, - предложил ему Виктор Матвеевич.

- То есть?.. - не понял Рубцов.

- Обыкновенно, - не сморгнув, ответил Томилин, - будешь служить в нашей эскадрилье.

- Кто же меня отпустит?

- А кого тебе спрашивать? Полк-то твой где?

- В тылу. Пополняется.

- И еще неизвестно, куда пойдет, - продолжил Томилин, - может в тылу и останется. - В упор посмотрев на Сережу, сказал: - Здесь решается судьба Москвы. Великая честь.

- Я бы не против, но меня за дезертира сочтут.

- Чудак, - вмешался комиссар Акимцев, - кто же на фронт дезертирует?

И этим сразил Сережу. Рубцов должен был получить свою машину из заводского ремонта. Три дня он летал с нами на боевые задания на одном из наших самолетов, а на четвертый получил свой и... поставил его на левом фланге стоянки.

И вот мы сидим втроем, дожидаемся, пока вернутся наши товарищи.

- Думали мы, рассуждали... - как бы невзначай начинает Рубцов.

- Кто это мы? - насторожился Томилин. - И позвольте узнать, о чем?

- О составе звена, о боевых порядках... На земле мы частенько спорим об этом, но пока без особого результата. Привыкли к звену из трех самолетов. Впрочем, дело не только в привычке, а в том, что у немцев в звене четыре машины. Брать пример с врага? Но сейчас я говорю не об этом - просто об одном из полетов. Я и Шевчук пришли на линию фронта, чтобы прикрыть наши войска. Шевчук носился то вверх, то вниз, непрерывно меняя курсы. Чтобы не отстать от него, я переходил то вправо, то влево, срезая маршрут в момент разворота. Поэтому держался все время рядом. Он ни разу не смог от меня оторваться, хотя и старался.

После посадки Шевчук спросил:

- Можно ли так маневрировать в составе трех самолетов?

- Очевидно, нельзя.

И верно, нельзя. При развороте на максимальной скорости, например, влево, будучи при этом правым ведомым, я бы, конечно, отстал. Почему? Потому что радиус разворота моего самолета больше, чем радиус самолета ведущего. Чтобы не отстать, мне надо сменить место в строю - перейти во внутрь разворота. Но этого сделать нельзя: там находится левый ведомый...

Так мы рассуждали после того полета. Все вместе. А теперь говорим об этом Томилину. Он слушает совершенно спокойно, чуть усмехаясь. Смущенные, мы умолкаем.

- Какой же вывод?

По тону, каким был задан вопрос, понимаю: Томилин думал об этом не раз. Отвечаю как можно короче:

- В составе пары маневрировать лучше, проще.

- Верно, - соглашается Виктор Матвеевич и продолжает: - А если вас будет не двое, а четверо?

- Наши силы увеличатся вдвое, - отвечает Рубцов. - А чтобы сохранить высокую маневренность группы, четверку можно разбить на пары. И шестерку можно. И эскадрилью. Суть в том, чтобы в звене было не три самолета, а четыре. Чтобы было две пары, а не полторы. Чтобы не было третьего "лишнего", который отрывается при первом же резком маневре. И хуже всего, что третьим "лишним" становится то один, то другой ведомый, который мешает ведущему.

- Все верно, - говорит командир эскадрильи. - Вижу, продумали вопрос.

Ловим командира эскадрильи на слове:

- Какой же вывод?

Томилин хмурится. Нелегко привычки ломать: всю жизнь звено состояло из трех самолетов. А главное, вроде бы у немцев надо учиться, пример брать.

- Причем здесь немцы? - кипятится Рубцов, - вы же сами не раз говорили, что тактика - дело творческое, что она не любит застоя, шаблона, что бои надо анализировать, а опыт систематизировать...

- Понес, понес, - Томилин поморщился, передразнил Сережу. - Анализировать, систематизировать...

Вижу, Рубцов что-то хочет сказать, но никак не решится. Замечает это и Виктор Матвеевич. Наконец, спрашивает:

- Что у тебя там? - взглядом уперся в Сережин лоб. - Давай, выкладывай.

- Мы вот все говорим, - решившись, начинает, Рубцов, - что нам ни к чему, дескать, учиться у немцев. А почему бы и нет? Ведь учиться, я так понимаю, это не значит слепо во всем подражать. Учиться - значит перенимать приемы мастерства, а овладев каким-то приемом, не смотреть на него, как на нечто незыблемое, навсегда узаконенное. Наоборот, развивать этот прием Совершенствовать, применять его в комплексе с другими, думать над новым.

Томилин удовлетворенно и вместо с тем удивленно глядит на Рубцова. Подмигнул мне: гляди, дескать, каков наш Сережа.

За окном порхают снежинки. Очевидно, там, между стеной летного домика и стволами огромных старых деревьев, крутит воздушный поток - снежинки не падают.

- Ладно, еще подумаем, посоветуемся, - как бы нехотя соглашается Томилин. - Вообще-то я с вами согласен, надо внедрять пару.

Он вдруг вскочил, беспокойно взглянул на часы.

- Проговорили мы тут, а нашим пора бы вернуться. - Насторожился и, заметно меняясь в лице, сказал: - Чует сердце, что-то случилось.

Обгоняя друг друга, бросаемся к двери. На пороге - Акимцев.

- Командир, двух не хватает.

На кругу три самолета. Один, неудачно зайдя на посадку, промазал и теперь уходил на повторный заход. Второй и третий - на последней прямой после четвертого разворота.

Один за другим приземлились Бочаров и Хозяинов. Рулят медленно-медленно. Понимаю: случилось несчастье, о котором докладывать страшно.

Кто же еще не сел? Кто никак не зайдет на посадку? Вот он садится, снова с большим промазом. Однако на третий круг не пошел - боится упасть без горючего. Несется безудержно, вылетает с бетона на грунт, к самому лесу. А там столбы, канавы... Туда рванулась автомашина.

Со стоянки идут Бочаров и Хозяинов. Не идут, а плетутся. И Томилин не кричит, не торопит: боится, что последним сел не Шевчук. Томилин любит своего заместителя. Он любит каждого летчика своей эскадрильи, но больше всех Шевчука. За смелость, находчивость, исполнительность. За веселый характер.

Илья и Ганя подходят.

- Где Стунжас?

Тишина такая, что кажется, слышен шелест зависших перед глазами снежинок. Наконец Бочаров отвечает:

- Погиб...

Громыхая, по рулежной дорожке несется полуторка. В кузове - видно уже

- Шевчук. Подъезжает, прыгает через борт, подходит. Томилин смотрит в упор.

- Где Малолетко?

- Погиб...

Первый раз вижу растерянность в глазах командира.

- Дрались?

Молчат. И Бочаров, и Шевчук, и Хозяинов.