Сестра Ноя - Александр Петров

— Отец мне дал телефоны своих ювелиров. Они бы дали настоящую цену.

— Да знаю… Но мне нужно было срочно… А ты думаешь, на какие деньги я два года ремонтировал дома и платил людям? Проданной квартиры моей хватило лишь на год.

— Так ты еще и меня обокрал на два миллиона? Ты же знаешь, отец именно тебе передал ключ от сейфа, потому что верил тебе, как самому себе. Думаешь, я бы отказал, если бы ты попросил камни? Да я не думая отдал бы!

— Да я знаю… Но не смог…

— Так хотелось быть крутым паханом?.. Всё. Прощай. Уйди, пожалуйста.

Юра сгорбившись засеменил к выходу. Глаз на меня он так и не поднял.

Домой шагал пешком, не замечая ни дороги, ни крапающего дождя. Такого предательства мне переживать еще не доводилось. Меня словно придавил огромный жернов. По языку разлился сладковато–соленый железистый привкус крови, внутри черепа сильно пульсировал крупный сосуд, угрожая инсультом. Я шлёпал по грязи, скрипел зубами и, не разжимая губ, вопил в небеса о помиловании Юрия и меня, о вразумлении нас всех. В кармане раздался звонок. Я достал трубочку телефона и услышал скучный голос:

— Простите, Арсений Станиславович, – время! Необходимо услышать ваше решение.

— Макарыч, прости, крепко задумался. Ты вот что, поступай по слову Виктора: уволь Юру по–тихому. Он все деньги направил на бараки. Эдакий наш заводской Робин Гуд, защитник нищих. А бараки необходимо взять на баланс – это жилье заводское, и люди там живут наши.

— Всё понял. Спокойной ночи.

— Прощай.

ЧАСТЬ 4. ПРОЩАНИЕ С СОБОЙ

Мистическое путешествие по лабиринтам сердца

Начинается новая жизнь для меня,

И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня.

Больше я от себя не желаю вестей

И прощаюсь с собою до мозга костей,

(«Я прощаюсь со всем…» А. Тарковский, 1957 г.)

Проснувшись утром, я протяжно застонал, завыл, как раненый пёс. Бегающие глаза Юрия, пустые оправдания, и самое противное чувство, что самый родной человек предал тебя и предавал не раз и не два, а много раз на протяжении полугода, каждый день встречаясь с тобой на работе, каждый день лгал. И ради чего? Ради денег, которых мне никогда не было жаль ни для него, ни для кого вообще.

Что дальше? Как жить сегодня и завтра, ведь надо идти на работу… И в тот миг я понял одно – мне уже никогда не переступить порог заводской проходной. Я взял в руки коробочку мобильного телефона, набрал SMS: «Я увольняюсь. Меня не ищи, нужно побыть в одиночестве. Прости!» – и отправил сообщение Виктору. Мобильник спустил в унитаз, принял душ и собрал в дорогу рюкзак. Заскочил в сбербанк, оплатил коммунальные счета на год вперед. Купил провиант на первое время и вернулся домой.

Невольно задержался у фотографии Маши, покинувшей меня, улетевшей далеко и надолго – так улетают ангелы, святые и любимые.

— Ты собрался в путешествие? – раздался из гостиной голосок Маши, пока я переобувался.

— Да, Маша, мне нужно побыть одному. Я задыхаюсь в мире жадности и обмана. Это не для меня. Лучше умереть под забором в нищете, чем видеть бегающие глаза родного брата, который предал тебя ради каких‑то денег.

Я, наконец, поднял глаза на Машу и невольно залюбовался: она сидела в кресле в свободных белых одеждах наподобие туники, на неё из окна упал луч солнечного света – и вся она сияла неземной красотой. От её помолодевшего лица, такого родного и красивого, от её глаз и рук – исходило то самое теплое сияние любви, которое я заметил в первый день нашего знакомства. То сияние, которое она пронесла сквозь годы нашей дружбы, нашей высокой любви, не растеряв его в повседневной суете, не рассеяв «на мрачных стезях мира сего». На душе стало покойно и чуть грустно.

— Ты, пожалуйста, не удивляйся, Арсюша, – сказала она, – теперь у меня появилась возможность прилетать к тебе в любое время, когда я тебе буду нужна. Я только на минутку… Только навестить тебя и успокоить, а еще навестить папу, сестричку – и сразу обратно.

— Но ведь это такой долгий перелет, столько часов!.. Ты не устала?

— Вовсе нет, – улыбнулась она своей лучезарной улыбкой, которая меня всегда будто обливала потоком света.

— Слушай, Маша, ты так прекрасно выглядишь! Видимо, этот переезд на край земли на самом деле пошел тебе на пользу.

— Да, как любое дело, которое мы выполняем не по самоволию, а по послушанию.

Несколько минут мы провели в молчании. Но это было не отсутствием мыслей, а нежелание проговаривать слова, цена которых именно в их сокрытии. То были слова, которые мы много раз говорили друг другу и сейчас пожелали остаться внутри. То были вечные, как всё божественное, признания в любви и верности навсегда. То были слова нежности, от которой тают льды одиночества и наступает весна.

Наконец, Маша вспорхнула, как белая голубка, улыбнулась на прощанье, взмахнула рукой и ушла. В комнате остались солнечные блики и сладкий аромат, в душе – покой и тихое счастье внезапного озарения.

Перед тем, как отправиться в путь–дорогу, посидел на любимой скамейке, во всех подробностях рассмотрел наш двор, запоминая каждую мелочь. Потом зашел в храм и встал в очередь исповедников. Отец Сергий принимал покаяние тоненькой девчушки–подростка, рассеянно поправляя крупными пальцами складки на её платочке, кивая большой седой головой. Сказав несколько напутственных слов, он прочитал разрешительную молитву и отпустил девочку, смущенно промокавшую порозовевшее личико.

— Арсений, подойди, – сказал священник, остановив мужчину, шагнувшего было к нему, первого по очереди.

— Благословите, отец Сергий, в путь шествующего, – произнес я не без волнения.

— Куда собрался и зачем?

— Да вот понял, что не могу больше работать в бизнесе. Нужно походить по дорогам странствий и в молитве поискать свой путь в этой жизни.

— Понятно, – кивнул он. – Что ж, Ангела хранителя тебе в дорогу. Бог благословит. – Осенил меня широким крестным знамением и сказал: – Вернешься, приходи. Расскажешь, что нашел. Помолчим, помолимся, обсудим.

Ну вот и всё. Отсюда, от ворот храма, начался мой путь в неизвестность.

Вообще‑то ощущения нахлынули непростые, прямо скажем, головокружительные! Свобода, она как молодое вино, приносит сладость, легкое опьянение и тонкую тревогу. Наконец, прошагав с километр асфальта, я нащупал в кармане куртки четки и заставил себя сосредоточиться на Иисусовой молитве. И сразу всё изменилось…

Лишь самым краешком сознания я замечал изменения окружающего ландшафта, смену городских строений на широкие загородные поля, мимо проплывали автобусы, дома и облака, вдалеке протекали реки и леса, а внутри затопляла огромное пространство моей персональной вселенной живая пульсация самой простой и самой таинственной молитвы, в которой заключалось всё Евангелие и Предание святых отцов.

В последний раз Иисусова молитва так мощно вращалась во мне, когда я умолял Господа привести в храм Машу. Но, увы, с течением времен неминуемо навалилась усталость, теплохладность сковала душу осенним ознобом – и молитва превратилась в дежурную скороговорку без былого огня и пронизывающего света. …А тут вернулось то, почти детское чувство близости возлюбленного Иисуса, Который всегда стоит у сердца каждого человека и стучит: отвори, если хочешь. Видимо, захотел – отворил потаённую дверь души и впустил Спасителя и пал Ему в ноги: помилуй, Господи, гибну ведь, бездна разверзлась под ногами, держусь за тонкую веревочку молитвенного плетения и из последних сил молю: спаси от бездны преисподней, воскреси из мертвых, верни мне, падшему созданию своему, человеческое достоинство сына Твоего!

Ночь застала меня в крохотной деревеньке, где на единственной скамейке сидели в рядок две старухи и две женщины помоложе. Я остановился перед ними, выбрал старушку поскромней и обратился к ней, не обращая внимания на приставания молодух.

— Бабушка, вы не можете пустить меня переночевать?

— Да ночуй, сынок, жалко что ли, – только и сказала она, смущенно потупив очи.

Тимофеевна показала комнатку со старинной кроватью, периной и горкой подушек, да и посадила за стол щи похлебать. Стоило мне задержать взгляд на семейных фотографиях, она принялась рассказывать историю своей семьи. Там были все круги ада, которыми прошла наша страна: раскулачивание, голод, ссылка, война, возвращение на пепелище, жизнь в землянке, каторжный труд в колхозе, бегство детей в город, смерть мужа, одиночество, старость, болезни, ожидание «смертыньки», как избавления от мук земной жизни. Мне и раньше доводилось выслушивать подобные истории, полные трагизма, только эта тихая женщина, почти не поднимавшая глаз на меня, рассказывала о страшных событиях без обычного надрыва, пожизненной обиды и слёз. Тимофеевна говорила тихо, напевно, будто народную былину рассказывала. В этом неспешном повествовании прозвучали такие слова: «Богу было угодно», «так Господь повелел», «Бог дал, Бог взял»…