Корсар. Наваждение - Петр Катериничев

«Умеет считать и перемножать, сволота, прикинул, сколько денег высыпали перед ним и сколько – осталось в сумке, которую нехилый такой угонщик поднимал если и не с натугой, то с усилием… Килограмм семьдесят, оч-ч-чень крупными купюрами… Вот он и – соблазнился… «Не пей из лужицы…»

Первый – поторопился: нож царапнул по ребрам. А вот второй… Только новый приступ, что крутнул тренированное тело Корсара винтом, спас его от рассчитанного удара в сердце. Третий удар водила сделать не успел: Корсар с невероятной скоростью подбил с одной стороны по запястью, с другой – по кисти руки, сжимавшей нож; тот – выпал, словно сам собою, был подхвачен Корсаром, и еще через мгновение – торчал из глазницы нападавшего, загнанный тому в череп по самую рукоять.

«Вот как бывает – бежит за годом год…» Корсар сидел на ступеньке машины, только что потерявшей владельца, щурился на заполнявший Москву свет и – плакал. То ли от рези в глазах, то ли оттого, что жаль ему стало и этот город, и этот мир, и себя – неприкаянного и никому не нужного, попавшего в круговерть чужих разборок и адовы круги чуждых алгебраических и алхимических построений… И – что теперь? Как у классика? «Если правда оно – хоть на миг, хоть на треть, остается одно: только лечь помереть…»

«Ну вот, один уже помер, и что – ему легче?» – вяло забродило в голове Корсара, а он чувствовал только, как озноб сотрясает все тело… Потом начался кашель – и его выворачивало этим кашлем наизнанку, и рыдания сотрясали тело от кончиков пальцев до макушки, и нельзя было понять – где были всхлипы, а где яростная жажда освободиться от чего-то чужого и чуждого, что тлело внутри… Хотя…

Все в общем и целом было ясно как день. При мысли «день» – Корсар зажмурился – настолько нестерпимой стала резь в глазах, хотя солнце только-только забрезжило над горизонтом; надел темные очки.

Он отдышался. Потом невесело усмехнулся, на четвереньках прополз по асфальту, собрал высыпавшиеся из рубашки покойного пачки денег, сунул обратно в сумку и накрепко задернул молнию. Не жадности ради – чтобы не искушать никого больше.

Почему-то считается, что слово «деньги» пришло в русский язык из тюркского. Щас! А как в единственном числе женского рода? «Деньга». А еще проще? «День-Га». День – перевода с русского на русский не требуется, а «га» издревле у русов означало «путь». Гать, настеленная сквозь болота и бездорожье, нога, где в первом слоге «о» легко меняется на «а». И на санскрите, искусственно созданном пришедшими в Индию белыми людьми, составившими касту брахманов, «га» – тоже путь. И великая река там называется Ганга, – и без толкования ясно: отсюда после омовения лежат пути и в любую сторону света, и в любую бесконечность вселенной – пространства и времени, в любой, даже самый потаенный уголок собственной памяти или беспамятства, бездушия или – души. «День-га».

Ну да, ясно как день. Как солнечный, полный света и сияния день! Корсар понял, что чуть не выкрикнул эту фразу, – но изо рта раздалось только сипение. Он вернулся к машине, поискал в бардачке. Початая бутылка виски и другая, полная воды. Он отвинтил пробку, сделал три или четыре глотка виски и стал пить воду, жадно, захлебываясь, чувствуя, как она течет за ворот…

Потом сполоснул лицо, отряхнулся, как выскочивший из потока дождя волк. Ясно. Водитель, да будет асфальт ему пухом, не выдержал искушения, и как только Корсара скрутил неожиданный приступ – когда, как, отчего они будут случаться? – Дима уже не думал… Водитель набросился на Корсара – убить, завладеть деньгами и… И – все. Умер. «Кто смел, тот и съел?»

Ведь наши предки назвали всеобщий и повсеместный эквивалент денег – золото. «Золото» – расшифровать можно двояко: гласные буквы в древних языках не прописывались, «о» легко менялось на «а», читались слова в одних языках слева направо, в других – справа налево, да и порядок слогов менялся, но не произвольно, а строго в соответствии с контекстуальным значением слова. «Золото» – «лоза-то», которую следует бережно растить, чтобы стремилась лоза на встречу с прародителем Ра – Солнцем, дарила радость – ведь «дар» – это «рад» и «род» в обратном прочтении… «Лоза-та» – «золото», доверенное «добрым виноградарям», – оживляла своим теплом, нетлением и блеском мир человеков, давая им уверенность, веселие и пропитание в жизни бренной. А можно в слове «золото» расслышать и другое: то, чем оно и становится для душ нестойких и алчных: «золото» есть «зло-то»! И – «зола-то». Тлен. Смерть. Нежить.

Корсар встряхнул головой. «Самое время» он выбрал для философичных умствований и обобщений. Словно кто-то в этой жизни может что-то для себя выбрать – а время особенно… Хотя… Время – всего лишь то, чем мы его наполняем. Значит, он, Корсар, выбрал правильно.

Ну а то, что он только что убил человека, – его уже не волновало. Устал? Или – стал «измененным», как принято называть «иных» почти во всех нынешних фильмах или книгах… Такого – и убить не грех, а – доблесть.

Или – «измененным» стал этот неведомый водитель Костян, так и не узнавший, кто такой Константин Великий, что был тезкой? И лежал вот теперь бездвижным трупом… И стал он «измененным» – чудовищем, одержимым монстром, поставившим человеческую жизнь в подножие пачки крашеной бумаги! – не прихотью каких-то снадобий или волей колдовства, шаманства, черного чародейства… Нет.

Просто Корсар… оказался вдруг беззащитен! И Костя – набросился на него, скорченного болезнью, судорогой, видениями, а по сути – отравленного и почти убитого неведомым ядом, чтобы убить самому – немедленно, сейчас! Ради мешка с разноцветной бумагой, именуемой деньгами… Но это – не простая бумага: это – символ. Довольства, роскоши, неги, удовольствий, радости, комфорта… Что там забыто для полного счастья? Ну да – бессмертие! Каждый знает, что смертен, наверное, если он обладает в этом мире многим – оставлять это куда горше…

Константин стал «измененным» по своей воле и – в своей обычной жизни… Кому тогда нужен Корсар как культуролог?! Какие тайны он может приоткрыть людям, если никому ничего не нужно, кроме денег – по сути, набора символов, ведущих к удовлетворению чревоугодия, похоти и лени!

Стоп! Значит – все-таки открыл?! Если его, Корсара, или ради сохранения этой тайны, или ради ее уничтожения, то ли вербуют, медленно убивая, то ли убивают, вербуя намертво?! Бог знает.

В любом случае пора делать ноги. Бежать. Но мысль о том, что быть пристреленным на бегу, словно мечущийся заяц, ничуть не лучше, чем…

Да. Дима – просто загрустил, да что загрустил – затосковал, привалившись к сиденью машины. Сидел, не желая ничего делать, никуда идти, да и двигаться – тоже не хотелось. Просто просидеть так оставшиеся семь часов и… Умереть? Нет! Не дождетесь!