Вороново Крыло - Андрей Марченко

Это были дни крепкого сна и удачной охоты – так кажется говорят… На следующий день я проснулся ранним утром. Так рано, что еще немного и я смог увидеть как умирает ночь в нарождающемся утре. Я проснулся выспавшимся и отдохнувшим. Огонь уже потух, но пепел еще хранил тепло. Я вышел на воздух – над полем висел низкий туман. Воздух был чистым и пьянящим. Таким он бывает только ранним утром, пока его не выжгло солнце и не осквернил человек. Трава была мокрой то ли от росы, то ли от ночного дождя. Если от дождя, то это был его единственный след – тучи что вчера закрывали все небо сегодня пропали без следа. Я разбежался и ушел в небо. Сперва просто кувыркался в воздухе, как ребенок кувыркается в морском прибое. Я летал, вспоминая старые времена – взмывал и падал вниз. С высоты земля казалась залитой молоком и только вершины деревьев торчали из пелены будто зубья огромной щетки. Но налетел ветер и порвал ткань тумана, согнав его в овраги и лощины. И я начал охоту. Я бил сусликов, ящериц, ломал крылья птицам слабей меня. И к тому времени, когда устал, у порога моего жилища лежала кучка моих жертв. Я превращался в птицу, но был и человеком. Мне приходилось есть сырое мясо – тогда нам запретили жечь костры. Теперь огонь у меня был – я запек в углях несколько своих жертв. мне не хватало только соли и хлеба. Но соли – больше. Хотелось есть, и я съел все без хлеба, приправ и соли. У меня было сырое мясо, мясо подгорелое и мясо обугленное – не самый широкий выбор, но бывало и хуже. После полудня я опять поднялся в небо. Но в этот раз я не скользил над землей, а карабкался вверх, перебираясь из одного восходящего потока в другой. Я знал с точностью до полусотни миль, где я нахожусь, но сейчас это было неважно. Меня интересовало, что было рядом – и кто был рядом. В высоте было два преимущества: во-первых с высоты было дальше видно. А во вторых , здесь высота превращалась в расстояние. Так я становился недосягаемым для магических алармов, даже находясь над ними. Не знаю, насколько необходимо было последнее – вокруг меня простирались поля, порезанные на неравные куски оврагами и пролесками. Сейчас они были пусты – некоторые под паром, на остальных урожай был уже убран. К югу от моего жилища шла дорога. Тогда она была пуста, но позже я узнал, что так было не всегда. Иногда по ней проносились хоругви кавалерии, пылила пехота, неспешно катились фуры с продовольствием, ездили крестьянские телеги со своим нехитрым грузом. Они проезжали всего в двух милях от меня, но они были слишком заняты своим движением. Река на востоке была явно несудоходна: все ее русло за исключением нескольких окон чистой воды, она была затянута камышом. В месте, где дорога пересекала реку стояла деревня. До нее от моего убежища было миль восемь –десять по прямой. Она была слишком далеко, чтобы что-то рассмотреть, но ближе спускаться не решился. Позже я появлялся в деревне часто. В первый свой визит я украл ржавый топор и погнутый лом.. ночи становились все холодней, и я нуждался в дровах, чтобы согреться. Конечно, я мог наломать дрова простым заклинанием, но месяца пребывания в школе ослабили меня, и мне нужны были физические нагрузки. Лом мне нужен был для тех же целей – я упражнялся в фехтовании. Для оружия он был отвратительно сбалансирован и неудобен, но по весу был немногим тяжелей двуручного меча. Из куска украденной же мешковины я сделал подобие плохоньких перчаток. Они совсем не походили на мои старые, сшитые под заказ из змеиной кожи, но выбирать мне не приходилось. Мой дом был маленьким – пожалуй самым маленьким из всех, в которых мне приходилось останавливаться. Пожалуй, чуть больше камеры в крепости Бар – но то была тюрьма, а здесь я был волен уходить и возвращаться. Чтобы добыть одежду, мне пришлось стать вором. Я выбирал дом на окраине, ждал, когда его покинут все хозяева. Потом, превратившись в птицу, забирался в дом. В огромных фамильных сундуках, что стояли в самых темных углах люди хранили… Я не знаю как это стоит назвать. Можно назвать это хламом – как правило эти вещи хранили, но никогда не пользовались. С другой стороны они были в довольно неплохом состоянии, если не считать жуткого запаха лаванды, которой перекладывали одежду от моли. Я думаю, что эта одежда принадлежала давно умершим людям – она давно вышла из моды. Но мода – вещь относительная и она волновала меня меньше всего. Несколько раз я находил деньги, а один раз – саблю. Она была в отличном состоянии и я вытащил ее из ножен и сделал пару взмахов. Мне хотелось взять ее с собой, но я опять спрятал ее в сундук. Я взял только одежду и обувь, и думаю их пропажу не обнаружили до сих пор. Все наворованное я выбрасывал в окно, а потом вылетал из дома сам. Как оказалось, выжить в чистом поле, оказалось многим проще, нежели в круговерти войны. Когда мы рвались из окружения, никто не думал заметать следы, и мы брали все, что нам было нужно. Здесь все было иначе – никто не думал меня искать, и мне не нужно было бежать. Я спал сколько хотел, ел сколько получалось. Запасов еды я никогда не делал – ведь завтра опять должен быть новый день.

А однажды ночью мне приснился генерал Рейтер, попавший в тюрьму. Он был единственным заключенным, ибо казематы эти строил вокруг себя он сам. Рейтер был здесь всем – заключенным, надзирателем, конвоиром и палачом. Он спал, укрывшись знаменами своих величайших побед. Просыпался рано утром, чтобы увидеть казнь тишины, ходил на кладбище – чтобы побыть наедине со смертью. Менялся мир, сменялись эпохи – он смотрел на это из окон своей тюрьмы свысока. Но не из-за надменности, а потому что люди всегда смотрели себе под ноги и никогда – вверх. У его ног змеями вились дороги. Они стягивались в кольцо. По ним маршировали войска разных стран и времен, догоняя друг друга, разворачиваясь на контрмаршах, стараясь зайти другим во фланг. А Рейтер хохотал над ними и его смех заглушал крики боя и стон раненых. Он больше не хотел быть богом войны – ему надоело быть богом. Я понял – воздвигнув тюрьму вокруг себя, он заключил в нее и всех остальных. Потому что он всегда мог открыть дверь и войти в мир, но никому не дано было вторгнуться в его обитель. Я проснулся, долго не понимая, что сон сей значил. Тот день прошел как обычно – я летал, охотился, ломал лес топором до тяжести в рука. А вечером стоя на пороге своего дома я смотрел как закатывается за лес солнце…

– Хорошо, что сегодня не было дождя, – сказал я вдруг… Я подумал – а почему хорошо? И вспомнил – мне сегодня снился Рейтер. Покойники снятся к дождю, стало быть генерал жив…

Мне удалось насобирать немного зерна. Я смолол его и смешав с несколькими травами, испек простенькие лепешки. В одном из родников, что я нашел в лесу, вода была чуть солоноватой – как пот. Я пил ее с таким восторгом, будто на свете не существовало ничего вкусней. За все время, пока я жил там, только один раз я оказался на грани обнаружения. Когда я ходил, за водой, к моему жилищу подошли охотники. Наверное, они нашли теплый пепел в очаге и остались ждать моего возвращения. Они разложили огонь и сели у костра. Я стал невидимым и сел за их спинами. То были обыкновенные охотниками – с луками, кривыми охотничьими ножами. Я слушал их разговоры, грелся возле их огня, но они даже не подозревали о моем присутствии. Они говорили о видах на урожай, о ценах на зерно, о погоде, о бабах наконец. Конечно, они меня не дождались, решив, что путник, разложивший здесь огонь, уже ушел дальше. У меня не было причин их разубеждать: топор и лом я прятал под корягой, а одежду – под крышей. Но пока они сидели у костра, я скинул за бревно бутылку, где еще плескалась четверть пинты самогона. Пил я его мелкими глотками, лежа на топчане. Я не прикасался к алкоголю уже год, и он быстро делал свое дело. Мир становился легким и расплывчатым, мысли текли как хотели, вверх, рывок в сторону, бег за спиной, провал вниз. Люди, имена, места – все это бушевало во мне как ураган. И в ту ночь мне вспомнился отец… Один наш разговор…