Вороново Крыло - Андрей Марченко

– оно почему-то свелось к ее голубым глазам. «Никогда больше…» – кричал ворон.

– Жарко тут, – проговорила она. Она поднялась со стула и сняла китель. Под ним была блуза кажется из батиста – такая чистая и белая, что я даже вздрогнул. Тут я понял, что еще немного и я рухну. Тогда я сделал то, чего никогда не делал раньше. Я ударил женщину. Ударил не пощечиной – это было слишком просто. Я сжался и с разворота отвесил ей в челюсть правым. Она упала и закричала. Сразу появилась охрана – они повалили меня на пол и били. Было больно, но это было неважно – наваждение исчезло. Меня поставили на колени, заломив руки за спину. Кто-то, кажется дежурный офицер бросил:

– Смотрите-ка, он еще улыбается… Прикажете его убить, сударыня? Я увидел ее – она уже успела подняться и даже одеть китель и теперь прикрывала левую щеку белым платком.

– Нет, – сказала она, – оставьте нас…

– Но он же…

– Я приказываю… Он не будет драться. Охрана отпустила меня и вышла – вместо того чтобы подняться я присел на пол. Саднила грудь – кажется, они сломали мне ребро.

– Я оставлю тебе жизнь, а знаешь почему? Я не знал.

– Потому что твоя смерть ничего не меняет. Только жизнь может что-то изменить. Она прошла мимо меня. Когда она была у двери, я не выдержал:

– Сударыня, я прошу прощения – иначе я не мог. Она не ответила, а только улыбнулась. Из-за платка улыбка казалась кривоватой. Платок в ее руке стал карминовым – я, кажется, рассек ей губу.

Я проснулся от желания напиться. Стояла глубокая ночь – где-то час по полуночи. Но я проснулся легко – мгновение назад я спал и вот сон исчез. Я встал и подошел к окну – на улице было темно и очень тихо. Из-за панели я достал флягу – там было еще на половину дистиллята. Я открыл, налил в пробку и выпил – запах спирта обжег ноздри, но саму жидкость я даже не почувствовал. Недавно я пообещал себе, что буду экономить жидкость, но сейчас подумал: а стоит ли? Для чего ее беречь – в страну теней багаж не берут. Я сделал глоток из горлышка и вышел из комнаты. Школа спала. Я тихонько открыл окно и присел на подоконник. У Стены была странная особенность – обычно туманная, ночью она становилась чуть прозрачней, предметы за ней – ясней. Я смотрел на улицу – пытаясь разглядеть что там твориться – на воле… Но ночью жизнь в городе замирала – он жил тихой жизнью. Я сидел и прихлебывал из фляги. Становилось легче. Я убеждал себя прекратить, и спрятать флягу. За сиюминутную легкость мне придется расплачиваться часами похмелья. Но в бою с собой всегда выходишь побежденным – я пил глоток за глотком. С улицы тянуло холодом и сыростью и я подумал, что неплохо сделать себе чего-то горячего. Флягу я оставил на подоконнике, заклинив ей раму. Я шел по коридорам и мне вдруг захотелось закричать. Заорать благим матом

– перебудить всех в школе, а если удастся, то и кого-то за Стеной. Прода, сама того не зная, сделала свое дело – мне было жутко одиноко. Я понял, что мир огромен, я же нет. И эти стены мешают мне стать большим. За Стеной я бы смог стать большим – как смерч. Я чуть не бросился на дверь за замками – я бы ломал их, грыз, царапал. Делал бы хоть что-то… Но я ничего не сделал – только большую чашку отвара. С ней я вернулся к подоконнику. Фляга была там же где я ее оставил – в былые времена днем ее бы наверняка бы стянули, или хотя бы выпили содержимое. Но была ночь и времена были не те… Другое время – другие дела… Я взял флягу и поднялся на крышу – подоконника было уже мало. Чутье обострилось – как птица чует в ветре запах будущей добычи, я различал в отваре запах каждой травы. Я знал, что вода, на которой он заварен, текла через меловые пласты – я даже почувствовал запах медной ложки, которой я размешивал, даже запах керамики чашки – чуть сладкий, чуть пыльный. Запах неразличимый для человека. Объяснение было простым – я переставал быть человеком. Там было зябко – дул ветер. Несколько минут я стоял, вдыхая запах ветра – он был свеж и почему-то пах морем. В кружку я плеснул на два пальца дистиллята и присел за трубой. Будто комета по краю неба пролетела луна. Ее поспешность меня рассмешила. Она торопилась, будто опасаясь не успеть до рассвета. На востоке темень ночи уже была разбавлена светом. Рождался рассвет цвета молодой стали. Когда над горизонтом появилась яркая аура нарождающегося солнца, я поднял в его честь флягу. Что-то начиналось. Я не мог больше оставаться на крыше – скоро школа должна была проснутся. Я допил содержимое фляги и спрятал ее за трубу. Вернувшись в комнату я прилег на кровать и закрыл глаза. Сон не шел.

И тогда я понял – это произойдет сегодня. Почему-то сразу стало легче и спокойней. Открыв глаза я сел в кровати, осматривая комнату. Конечно же это была тюрьма, но надо отдать должное – довольно обжитая. Я был в комнате один, а после того как Радель с первого этажа перегрыз горло Орану, я остался один на весь этаж. Без малого год – порядочный срок. Когда-то нас здесь было четверо, сегодня… Люди уходили, вылетали в трубу крематория, их уводили конвоем в другие места, наконец кто-то переставал быть человеком. Но оставались их вещи: вот книги, что завещал мне граф Громан, вот пресс-папье которым убили Давора из десятой камеры: когда убирали то место с молчаливого согласия остальных, я оставил его себе… С первого дня пребывания в этом здании, в этой комнате, я мечтал о том, что я отсюда выберусь. Сперва надеялся выйти победителем, но потом оказалось, что это невозможно – нас разгромили дальше некуда. В минуты слабости, казалось, что можно пойти на сделку с самим собой – что ж хоть тогда я оказался сильней. Теперь оставалось только бегство, но ведь несколько месяцев назад у меня не было и этого. Но мне никогда не приходило в голову, что все вещи – мои и не очень придется оставить здесь. Мой план побега не предусматривал ноши – что ж, это была моя цена свободы. Но оставлять их тут тоже не хотелось. Я поднялся с кровати и бросил на пол покрывало и принялся перебирать бумаги: тетради и отдельные листы, вырезки из книг, даже какие-то обрывки. Я вытаскивал ящики, высыпал содержимое на столешницу. Большая часть возвращалась обратно в стол. Но что-то оставалось на покрывале. В конце концов получилась стопка с дюйм толщиной. С книгами было проще – их было немного и взять все я не мог: пустые полки бросились бы в глаза. Я отобрал «Историю войн» Дагния де Даземира, «Ночь приходит» Табараке и «Пустыню» Паат-Гейза. Последняя была без обложки, но мне она нравилась и я сомневался, что смогу достать еще хоть один экземпляр. Сверху книг я положил шеврон с руной «Кано». Только книги и бумаги – ни одной вещи я не взял, наверное потому что ни одна из этих вещей не была моей – сюда я попал даже без ремня. Книги тоже пришли позже, но книга не сколько вещь, сколько мысли, заключенные в бумагу. А мысли единожды принятые, остаются нашими, вне зависимости, чья это книга. Ну да ладно. Сверток получился небольшой. Я взял его и по черной лестнице спустился в подвал. Одна из плит пола была сорвана с раствора и закрывала лаз в подкоп. Подкоп этот начали рыть с первого дня пребывания в школе. Вернее продолжили, поскольку он существовал до нашего появления. Его, наверное, начали рыть наши предшественники, но не им, ни нам не удалось его закончить. Не знаю как у них, но у нас копать его стало некому. Грунт был тяжелым, много камней и продвижение нашего курса было не таким уж большим. Я в подкопе не участвовал, поскольку считал, что ничего из этого не выйдет. И ведь действительно – не вышло… Вряд ли ректорат не знал о подкопе, но рыть не мешал: изнурение подопечных было им на руку, да и туннель бы скорей всего уперся бы в стену Поля. Может, следующее поколение будет копать дальше, но меня это не интересовало. Я поднял плиту и пролез в шурф. Через щели проникало немного света и я подождал пока глаза привыкнут к полумраку, а затем полез вниз. Саженей десять шурф снижался, но пройдя фундамент выравнивался и шел прямо. В самом конце стояла кирка, две лопаты и фонарь. Я зажег огонь и в боковой стене вырубил нишу, куда положил свой сверток. Затем я залепил землей нишу и вернул инструменты на место. Выбравшись на верх, я вернул плиту на место и притрусил стыки пылью. Дела были сделаны – пора бы и в дорогу. В комнату я возвращаться я не собирался, но мне вдруг захотелось последний раз пройти коридорами школы. Решетка в подвальный коридор была закрыта на висячий замок, который изрядно проржавел от сырости и старости – его не открывали по крайней мере месяца полтора. Первый и свой второй этажи я видел каждый день и я поднялся на третий. У дальнего окна, почти возле парадной лестницы стоял Сиглет. Когда я вступил в коридор, доски под моими ногами заскрипели, но он не стал оборачиваться. Нас разделяло почти двести саженей. Два человека на огромный этаж – когда-то давно, полгода назад здесь было людно и шумно. Здесь много чего происходило – все больше плохого, но бросать все это разом было… Тяжело, что ли. Дурацкое чувство – ведь не может же заключенный привязаться к своей тюрьме. Но все таки грустно, хотя и грустить было не от чего. Я подошел к Сиглету и стал за его спиной. Тот не сменил позы, будто его ничего кроме окна не интересовало.