У нас это невозможно - Синклер Льюис

– Это последняя капля… это предел! – возмущался Дормэс.

Он читал о раввине Де-Вереце и видел его портреты. Ему пришлось как-то слышать выступление доктора Вилли Шмидта на заседании Государственной медицинской ассоциации, происходившем в Форте Бьюла, а а тем они сидели рядом за обедом. Если они кровожадные евреи, тогда и он, утверждал Дормэс, тоже кровожадный еврей, и, стало быть, пришло время сделать что-нибудь для своего родного народа.

В этот вечер, в последних числах сентября 1937 года он не пошел домой обедать и упорно сидел за своим столом в редакции. Кофе и пирог стояли перед ним нетронутыми; он сидел сгорбившись и писал передовую статью, которая должна была появиться наутро. Статья начиналась так:

«Полагая, что ошибки и преступления правительства корпо объясняются трудностями, неизбежными при самоутверждении всякой новой формы власти, мы терпеливо ждали, когда они кончатся. Мы извиняемся перед нашими читателями за свое долготерпение.

Возмутительное злодеяние пьяного члена кабинета министров, жертвою которого стали ни в чем не повинные и достойные старики – доктор Шмидт и доктор Де-Верец, – свидетельствует о том, что и впредь нам не остается ждать ничего иного, кроме кровавой расправы со всеми честными противниками тирании Уиндрипа и его шайки корпо.

Не все наши правители действуют так зверски, как Макгоблин. Некоторые из них просто невежественны, как наши знакомцы Ледъю, Рийк и Хэйк. Но именно смехотворная невежественность и позволяет этим вождям продолжать свою палаческую деятельность без всякой помехи.

Бэз Уиндрип, пресловутый «шеф» палачей, и вся его шайка бандитов…»

Маленький чистенький седобородый человек яростно стучал двумя указательными пальцами по клавишам ветхой пишущей машинки.

Заведующий наборной Дэн Уилгэс всем своим видом и воркотней напоминал старого сержанта и, подобно старом сержанту, только делал вид, что слушается высшее начальство. Он весь дрожал, когда вошел с экземпляром статьи в руках, и, тыча его в самое лицо Дормэса взволнованно заговорил:

– Что же это, хозяин, вы и впрямь думаете, что мы станем набирать это?

– Конечно! Я в этом уверен!

– А я нет. Черт возьми! Вас бросят в тюрьму, а может быть, и расстреляют на заре, но раз вас устраиает такой вид спорта – пожалуйста; а у нас было общее собрание, и мы решили, что не станем рисковать головой.

– Ладно, трусливый щенок! Ладно, Дэн. Я наберу сам!

– Не делайте этого! Я совсем не хочу идти за вашим гробом, когда минитмены расправятся с вами, и говорить: «Бедняжка! Как они его разделали!»

– Это после двадцати лет работы у меня, Дэн?! Предатель!

– Послушайте! Я не Энох Арден и не… черт, как их там звали… И не Этан Фроум и не какой-нибудь Бенедикт Арнольд! И я не раз бил морду какому-нибудь сукину сыну, который распространялся в кабаке, что вы самый дрянной и заносчивый редактор в Вермонте, хоть я и думал при этом, что, может быть, они отчасти и правы, но вместе с тем… – Попытка Дэна быть остроумным и убедительным сорвалась, и он жалобным голосом взмолился: – Ради бога, хозяин, не делайте этого, прошу вас!

– Я все знаю, Дэн. Возможно, что нашему другу Шэду Ледью это придется не по вкусу. Но я больше не могу спокойно наблюдать такие вещи, как убийство старого Де-Вереца… Ну-ка, дайте мне статью!

Наборщики, тискальщики и мальчишка-рассыльный стояли и смотрели, как неуклюжий Дормэс, взяв впервые за десять лет в левую руку верстатку, в нерешительности поглядывал на кассу. Она представлялась ему лабиринтом.

– Забыл расположение. Ничего не могу найти, – пожаловался он.

– Вот черт! Давайте сюда! А вы, щенки, проваливайте! И вы ничего не знаете и не видели! – заорал Дэн Уилгэс, и все скрылись, правда, не дальше двери уборной.

Дормэс показал гранки своей отчаянной статьи Доку Итчитту, предприимчивому, но незадачливому репортеру, и Джулиану Фоку, который собирался вернуться в Амхерст, но который все лето работал для «Информера», сочиняя неудобочитаемые статьи об Адаме Смите и весьма удобочитаемые заметки о состязаниях в гольф и танцах в местном клубе.

– Черт, мне и хочется, чтобы у вас хватило духу напечатать это… и вместе с тем я надеюсь, что вы этого не сделаете! Ведь вас же заберут! – разволновался Джулиан.

– Ерунда! Смело печатайте! Они не посмеют ничего сделать! Они могут куролесить в Нью-Йорке или Вашингтоне, но здесь, в долине Бьюла, вы слишком сильны, чтобы Ледью и Штаубмейер осмелились поднять на вас руку! – визгливо кричал Док Итчитт, а Дормэс, глядя на него, думал: «А не рад ли этот Иуда от журналистики утопить меня с тем, чтобы захватить «Информер» и передать его корпо?»

Он не стал дожидаться, пока газета с его статьей пойдет в печать, рано ушел домой и показал корректуру Эмме и Сисси. Когда они ее читали, громко выражая свое неодобрение, пришел Джулиэн Фок.

Эмма волновалась.

– И не думай… Не смей этого делать! Что тогда будет со всеми нами? Честное слово, Дормэс, я не за себя боюсь, но что я буду делать, если они изобьют тебя, посадят в тюрьму или еще что-нибудь в этом роде? Я просто не переживу одной мысли, что ты в тюрьме! И без смены белья! Еще можно приостановить это? Не поздно?

– Нет. По правде сказать, не поздно: газета идет в машину не раньше одиннадцати часов… Сисси, а ты что думаешь?

– Я не знаю, что думать! Черт возьми!

– Что ты, Сисси? – автоматически остановила ее Эмма.

– Раньше все было просто: ты поступал как надо, тебе еще давали за это лишнюю порцию сладкого – сказала Сисси, – а теперь все наоборот: что правильно, то неправильно. Джулиэн, а что ты думаешь о том, что отец собирается дать Шэду по его волосатому уху?

– Я… – Джулиэн задумался, потом выпалил:

– Мне думается, было бы ужасно, если бы никто не попытался одернуть этих молодцов. Я сам бы рад это сделать. Но как я могу?

– Вы, кажется, своим ответом разрешили всю проблему, – сказал Дормэс. – Если человек присваивает себе право руководить мнением нескольких тысяч читателей… что было очень приятно до сих пор… то на нем лежит священная, можно сказать, обязанность говорить правду. «О воля злых судьбин!» Ну, ладно! Сейчас я, пожалуй, заеду еще в редакцию. Вернусь часов в двенадцать. Не ждите меня никто… ни ты, Сисси, ни вы, Джулиэн, это, собственно, относится к вам двоим, полуночникам! Что касается нас, то мы соблюдаем закон божий… а в Вермонте это означает спозаранку ложиться спать.

– И ложиться одному! – пробормотала Сисси.

– Прекрати, Сесилия!

Когда Дормэс выходил, Фулиш, все время с обожанием смотревший на хозяина, вскочил в надежде на прогулку.

Преданность собаки сильнее Эммииых слов дала Дормэсу почувствовать, что значит попасть в тюрьму.

Он солгал. Он не вернулся в редакцию. Он поехал к Лоринде Пайк.

Но по дороге он остановился у дома своего зятя, деятельного молодого врача Фаулера Гринхилла; он заехал не с тем, чтобы показать ему корректуру статьи, а для того, чтобы унести с собой – может быть, в тюрьму? – воспоминание о своей семье.

Он тихонько вошел в прихожую гринхилловского домика, являвшего взору легкомысленное подражание архитектуре Маунт Вернона; все здесь дышало уютом и довольством: мебель орехового дерева с отделкой из бронзы, раскрашенные русские ларцы, которые обожала Мэри Гринхилл. Дормэс услышал голос Дэвида, оживленно болтавшего с отцом (но ведь Дэвиду уже пора быть в постели! В котором же это часу ложатся спать в нынешнее идиотское время девятилетние мальчики?), и голос старого доктора Маркуса Олмстэда, компаньона Гринхилла, уже почти отказавшегося от практики, кроме акушерства, глазных и ушных болезней Дормэс заглянул в гостиную, украшенную светлыми занавесями желтого полотна. Мать Дэвида писала письма – хрупкая, изящная фигурка за кленовым письменным столом, на котором стояло желтое гусиное перо, календарь и пресс-папье с серебряной ручкой; Фаулер и Дэвид примостились на широких ручках кресла, в котором сидел Олмстэд.

– Значит, тебе не хочется стать доктором, как папа и я? – шутливо спрашивал доктор Олмстэд.

Мягкие волосы Дэвида растрепались, он был полон возбуждения – ведь взрослые разговаривали с ним всерьез.

– Ох, конечно, хочется. Наверно, это так здорово – быть доктором. Но ведь я решил стать газетчиком, как дедушка. Это же блеск! А, что нет?

– Дэвид! Где это ты научился так говорить?) – Понимаете, дядя доктор; доктор – это… ну, доктору приходится не спать, вставать ночью, а редактор, он себе сидит в конторе, и ему на все плевать, и никаких забот!

В этот момент Фаулер Гринхилл увидел в дверях тестя, подававшего ему знаки, и сказал сыну:

– Ну, не всегда это так! Иногда редактору приходится очень много работать, например, когда случается крушение поезда, или наводнение, или что-нибудь в этом роде. Я тебе это все объясню. А ты знаешь, что я обладаю магической силой?

– А что это за «магическая сила», папа?