Почтовый круг - Валерий Хайрюзов

Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.

— Вот! А я-то думал, куда его девать! — воскликнул я. — Таня, у нас есть аккордеон. Давай отнесем Саньке. Ему он просто необходим, может, из него великий музыкант получится.

Я достал из шкафа аккордеон, обмахнул его первой попавшейся под руку тряпкой. Вспыхнула перламутровая отделка, весело блеснули на свету белые клавиши.

— Что ты, зачем? Может, сказать Павлу Григорьевичу, он купит, — растерянно проговорила Таня.

— Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. — Я заглянул под кровать.

— У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, — подсказала Вера.

Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.

Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая пас, прыгала луна.

— Давай помогу, он, наверное, тяжелый. — Таня остановилась, преградила мне дорогу.

— А ну, посторонись! — шутливо двинулся я на нее.

— И не подумаю, — засмеялась она. — Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.

— Тебе показалось.

— Не хочешь говорить? — обиделась Таня.

— Как тебе объяснить все? — Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.

— Ничего не надо объяснять. — Голос у нее дрогнул, сорвался. — Ты рассердился, что я к вам пришла.

— Таня, что ты говоришь! — взмолился я. — И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.

— А ты? — тихо, почти шепотом, спросила она.

Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык застыл, будто приклеился к зубам.

Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое, может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам.

Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.

Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.

— Пошли, чего остановились!

Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.

«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».

Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.

— Вот и пришли, — сказала Таня.

Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.

— Раньше здесь сторожиха жила, — сказала Таня.

Я поискал глазами, куда бы поставить аккордеон.

Таня убрала со стола тетрадки. Из самой нижней выпали и разлетелись по комнате листки с рисунками. Я поставил на стол аккордеон, собрал их в стопку, стал рассматривать. Чего только там не было! Деревья, дома, самолеты, машины, собаки, зайцы. На одном из рисунков я узнал детдом. Рядом с ним крохотные человечки, круглолицая, величиной с дом, воспитательница. Почти на каждом листке старательным детским почерком было выведено: «Татьяне Васильевне в день рождения».

Я вспомнил, как после концерта ребятишки подходили к ней, смущенно совали эти самые листки.

— Что же ты не сказала? — обиженно спросил я.

— А зачем? Мне и так хорошо было.

Таня подняла залетевший под стол листок.

— Посмотри. Вот Саня нарисовал.

Я узнал, вернее, догадался, что на рисунке Санька изобразил свой поселок Бакалей. На переднем плане был нарисован клуб, от него, будто в очереди друг за другом, вниз шел ровный ряд домиков, чуть выше, под самый обрез листа, раскрашенные зеленым карандашом, бугрились гольцы.

— А самолет Наташа Горина нарисовала, — сказала Таня. — Помнишь, она говорила, что у нее отец летчик. Девочка совсем одна. Вот она и выдумала себе родителей.

Таня посмотрела на меня, печально улыбнулась.

— И я тоже когда-то придумывала.

Я заметил, как у нее дрогнули, растянулись губы, захлопали ресницы. Но она все же сдержала себя.

Когда-то у Тани был свой дом, мать. Про отца она почему-то не вспоминала, стеснялась, что ли.

По ее словам, мать была красивая, высокая, с мягкими руками. Больше ничего не помнила, разве что тот день, когда хоронили мать. Было много народу. Утонула она случайно, переправляясь на лодке через Ангару. Где-то посредине реки лодку опрокинуло ветром. Спасти ее не смогли, на роду, что ли, такая смерть написана. Тане тогда было три года. С тех пор она в детдоме.

— Видишь, какие они у меня. Весь мир подарили, — улыбнулась Таня.

И тут неожиданно для себя я понял: вся ее жизнь в этих ребятишках, в этом детдоме, в том, что она делает здесь каждый день, и недаром они так стерегут ее, следят за каждым шагом.

Таня забрала рисунки, аккуратно положила на стол.

— Раздевайся, я сейчас чай поставлю.

— Нет, нет, не надо, лучше ты приходи к нам завтра, — сказал я и замер: согласится или нет?

Таня быстро посмотрела на меня, кивнула головой.

Когда дела у Кости пошли на поправку, я уехал на вокзал покупать билеты. Вернулся вечером и застал дома Таню. Она читала вслух книгу, Костя сидел на кровати, грыз яблоко. На нем был синий в полоску свитер, такого раньше у нас не было. Вера высунулась с кухни, она гладила белье, весело сказала:

— Степа, посмотри, что нам Таня принесла!

Сестра подбежала к столу, развернула большой сверток, достала пальто, примерила на себя. Пальто было зеленое с цигейковым воротником. Точно такое же я недавно хотел купить в магазине, но там не оказалось маленьких размеров.

— Павел Григорьевич выписал два комплекта, — смущенно сказала Таня. — Нет, он не даром, за аккордеон. Говорит: этому инструменту цены нет.

Она, видимо, боялась, что я не возьму или скажу что-нибудь против.

По глазам ребятишек я видел: они довольны, брат нет-нет, да скосит глаза на свитер, погладит его рукой.

— Раз принесла, какой может быть разговор!

Одежда была кстати, особенно пальто для Кости. Старое я исполосовал багром так, что на него было страшно смотреть.

Костя соскочил с кровати, подбежал к столу:

— Куда босиком, а ну марш на место! — крикнула Вера. — Только очухался, снова заболеть хочешь?

Костя на цыпочках побежал обратно, запрыгнул на кровать.

— Я валенки хотел показать, — обиженно сказал он.

— Мы здесь разобрали чемоданы, все перегладили. Смотри, сколько свободного места осталось, — говорила Вера.

Простыни, наволочки, полотенца и все прочее белье было сложено ровными стопками, чемодан легко закрывался, а когда собирались в первый раз, я давил на него коленкой, чуть не сломал замки.

Пришла Черниха. Она молча, каждого в отдельности, осмотрела нас, будто сосчитала, все ли на месте. Но спеша разделась, достала из кармана моток шерсти со спицами, подошла к брату:

— А ну давай примерим.

Костя высунул из-под одеяла ногу, она натянула носок.

— Пожалуй, в аккурат будут. Торопилась, думала не успею. Второй осталось немного довязать.

Я ушел на кухню, поставил чайник, подбросил в печь дров. Дрова были сырые, взялись неохотно.

— Ты садись, присматривайся, — говорила Черниха Тане. — Замуж выйдешь, пригодится.

— Рано еще, бабушка, — засмеялась Таня.

— Сколько тебе?

— Осенью девятнадцать исполнилось.

— Самый раз. Мне шестнадцати еще не было, когда сосватали.

— Так то раньше было!

— А сейчас что, по-другому? Ты уже при специальности, парень он не баловный. И родители хорошие были, царство им небесное. Ребятишек, я вижу, ты любишь…

Я ждал, что ответит Таня. Но она промолчала.

Дрова наконец разгорелись, от печки потянуло теплом.

«Конечно, она может устроить себе жизнь как ей хочется, — размышлял я. — Молодая, красивая, а здесь сразу же трое ребятишек. А если еще свой появится? Нет-нет, все правильно».

На другой день мы уезжали.

С утра я сходил к Альке, он сказал, что все будет в порядке, и не подвел, приехал, как и договорились, в два часа. Глухо затарахтел мотор, хрустнул под колесами снег. Я увидел в окно маленький автобус, на нем после войны ездил мой отец. Вокруг автобуса собрались соседи, пришла Фрося, бабка Черниха, прибежал с работы Ефим Михайлович. Рядом, путаясь под ногами, крутился Борька. Должна была прийти Таня, но ее почему-то не было.