Почтовый круг - Валерий Хайрюзов

Мать смотрела на меня, слегка улыбаясь. Такую фотографию, только маленькую, я видел у нее на пропуске. Вокруг было истоптано, желтыми пятнами проступала свежая глина, куски мерзлой глины. У самого заборчика каким-то чудом уцелел кусочек нетронутого снега. Я присел на корточки, зачерпнул в горсть снег, он был такой же, как и везде, — липкий. Я как-то враз погрузился и странную пустоту, вновь вошла в меня боль, будто засунул руку не в снег, а за дверь и мне по нечаянности защемили пальцы, а некому пожаловаться. В ушах стоял гул и звон, и мне было невдомек, что это звенит тишина, лишь ощущал, как туго, у самого горла стучит сердце.

Молча постоял еще немного, потом вышел из оградки, поглядел на поселок. Сверху он напоминал бабочку-капустницу: коротенькие серые тельца домов, сбоку маленькие крылья огородов. Время было обеденное, улицы оживились, по ним двигались машины. Дальше, насколько хватал глаз, лежал снег, а над ним светило солнце.

Не утерпел, оглянулся еще раз. Мать следила за мной, казалось, она не хотела отпускать, умоляла побыть еще немного с ней.

Костя не торопился домой. Во дворе школы деревянная горка, ребятишки, подстелив под себя портфели, катались с нее, а самые храбрые съезжали на ногах. Поначалу я не узнал брата; пальто у него было в снегу, мех на шапке намок, на щеках темные полосы. Он тоже пробовал съезжать на ногах, но каждый раз где-то на середине неловко валился на бок и дальше катился лежа. Я окликнул его, он подбежал ко мне, схватил на руку:

— Степ, давай вдвоем, у меня не получается.

Мы забрались на горку. Костя посмотрел вниз на ребятишек, они обступили ледяной желоб, подсказывая брату, как лучше всего удержаться на ногах.

— Эй вы там, внизу! — крикнул брат. — Не мешайте!

Я взял Костю за плечи, и мы съехали на землю. Ребятишки гурьбой тут же помчались к горке.

— Осинцев, Степан! — окликнул меня знакомый голос.

Я оглянулся. В дверях школы стояла Ирина Васильевна — моя классная руководительница. Была она все такая же полная, высокая, только волосы белые-белые. В поселке она жила давно, было ей за пятьдесят, и если в какой-то семье заходил разговор о школе, то прежде всего вспоминали Ирину Васильевну. Все учились у нее.

— Вот ты какой стал! — ласково оглядела она меня. — Ты ко мне пришел?

— Нет, — я замялся, оглянулся на горку, — за братом. Нас сегодня в детдом пригласили.

— Думаешь все-таки туда определить ребятишек?

— Нет, я их в город возьму. Вот документы только оформить не могу. В райисполкоме был. Серикова говорит: характеристику надо, а мне за ней не ближний свет ехать!

— Вот что, Степа. Если есть время, пошли со мной, я напишу характеристику.

— Так я уже четыре года как не учусь в школе!

— Ты у меня на глазах вырос, мне ли тебя не знать. Пошли, без разговоров.

Она привела меня в учительскую, в которую по своей воле мы не заходили. Обычно сюда приводили провинившихся учеников. Чаще других сюда попадал Сериков, с ним вечно приключались разные истории: то разобьет окно, то подерется с кем-нибудь. Но все сходило ему с рук, выручала мать.

Ирина Васильевна написала характеристику. Поискала что-то на столе, затем принялась выдвигать ящики, вытаскивать оттуда бумаги, тетради.

— Где-то здесь печать была, без нее никак нельзя, — сказала она.

Печать наконец-то нашлась, учительница еще раз прочитала написанное, затем протянула листок мне.

— Бери. Нелегкий путь ты избрал, может, в детдоме им было бы лучше, но родной человек детям нужен. Чужой человек что холодный ветер. И помни: ребятишки не пропадут, вырастут, только какими они будут — это зависит от тебя.

Костя все еще был на горке, я поманил его, но он сделал вид, что не замечает меня, спрятался за мальчишек. Я подошел, взял его за рукав.

— Куда? Я еще хочу, — заныл брат.

— Пошли, пошли!

Таня встретила нас у ворот детдома, выскочила из проходной, улыбаясь, поспешила навстречу.

— Ты поздоровайся с ней. — Я подтолкнул Костю, но он не понял меня, буркнул что-то и пошел уже не рядом, а чуть в стороне.

— Ой, я вас жду, жду, думала, не придете, — быстро заговорила Таня. — Замерзли, наверное.

— Автобус долго ждали, — сказал я.

— Нового ничего придумать не мог? — Она, как это бывало раньше в детстве, прищурила глаза. Костя исподлобья смотрел на нее.

— Ну что, сердитый мужчина, — сказала Таня, — пойдем в столовую имениннику уши драть, пироги есть.

Она обхватила Костю за плечи, и он, к моему удивлению, быстро согласился. В столовой она раздела его, разделась сама. На ней была вязаная кофточка, короткая юбка. Я оглядел свой костюм, унты, поправил галстук. Хорошо, что сегодня утром Вера выстирала рубашку. Таня потянула и меня в столовую, я отказался.

— Тогда подожди нас в клубе, — сказала она.

Столовая и клуб находились в одном здании. После ужина, не выходя на улицу, можно было пройти в зрительный зал. Дверь была открыта. Я видел: ребятишки что-то сооружают на сцене. Зал небольшой, теплый, уютный. Я сел на скамейку; заметив мое появление, ребятишки прекратили работу и начали шептаться.

Среди них был и тот конопатый, который почему-то испугался меня утром. Сейчас он улыбнулся мне как старому знакомому. Я взглянул на его руки, покрытые розовыми пятнами. И тут же все вспомнил.

В конце ноября мы прилетели в маленькую таежную деревеньку Бакалей. Нас там уже ждали. Над крышами домов вились тихие дымки. По улице, оставляя рваный ломаный снег, проваливаясь по самое брюхо, к самолету рывками двигалась запряженная в сани лошадь. Я выпрыгнул из самолета, подошел к саням. Там сидел мальчишка. Поверх тулупа лежали забинтованные руки. Возле саней стояла пожилая женщина, по всей вероятности, фельдшер, чуть поодаль — деревенские ребятишки.

— Надо бы носилки, — сказала женщина. — У него руки и грудь обожжены.

Я раскрыл тулуп, взял мальчишку на руки и понес в самолет. Лешка Добрецов открыл пошире дверь, принял его и положил на чехол, головой к пилотской кабине. Вслед за мальчишкой в самолет запрыгнула собака и легла рядом.

— Это еще что за пассажирка, — сердито крикнул Лешка. — А ну, пошла на улицу!

Мальчишка испуганно посмотрел на Добрецова, забинтованной культей погладил собаку.

— Она его из огня вытащила, — сказала фельдшерица. — Мать у него пила сильно, он без присмотра находился. Вечером придет из школы, чтобы не страшно в дом заходить, собаку брал. Сам растопит печку, сварит картошки, поест — и спать. А здесь дрова сырые попались, решил бензином облить. — Женщина вздохнула, принялась соскребать снег с валенок. — Мать будем лишать материнства, совесть совсем потеряла, а ребенок, можно сказать, талантливый. Вы бы послушали, как он на аккордеоне играет. Его бы кому-то показать надо. Выздоровеет, в детдом оформлять будем.

Неожиданно сзади послышался тягучий, с придыхом крик. Оттолкнув меня в сторону, в самолет проскочила растрепанная женщина. Собака приподняла голову, виновато замахала хвостом.

— Не отдам, — закричала женщина, — люди добрые, что это делается на свете?

— Раньше надо было думать, — грубо ответила фельдшерица. — Стыда у тебя нет. Уж не позорься перед людьми-то…

«Так вот ты куда попал, погорелец, — ласково подумал я. — Вот и свиделись».

Мальчишка, по всей вероятности, именинник, на нем белая рубашка, сзади она вылезла из брюк, но он не замечал, увлекшись работой. Я ждал, наблюдал за ребятишками и мысленно пытался представить среди них Веру с Костей и находил, что, пожалуй, они бы освоились здесь. Но тут же вспомнил о побегах детей из детдома. Почему они сбегали? Что их толкало? Вскоре пришла Таня, закружилась передо мной на каблучках, дурашливо взъерошила мне волосы.

— Сидит здесь бука букой, а твой младший брат молодец, уже познакомился с ребятами.

— Точно. У него живот вперед головы думает.

— Ничего-то ты не понимаешь, он же ребенок.

К нам подбежал конопатый мальчишка, почесал затылок, быстро стрельнул в меня глазенками.

— Татьяна Васильевна, скоро начало. Батя вас зовет.

— Я сегодня буду петь для ребят, а это у нас Саня — главный музыкант.

Таня заправила ему рубашку, застегнула верхнюю пуговицу. Мальчишка улыбнулся, шмыгнул носом:

— Хорошего инструмента нет, а то бы я показал!

Сзади ко мне пробрался Костя, молча устроился на соседний стул. Лицо у него довольное, на щеках крошки от пирожного, карманы пиджака предательски оттопырены, он прикрыл их руками.

— Она что, твоя невеста? — посматривая куда-то на сцену, спросил он.

— Откуда ты взял? Она воспитательница.

— Воспитатели такие не бывают, у нее юбка короткая, как у нашей Верки.

— А ты бы хотел, чтоб она носила такую, как у бабки Чернихи?

Костя впервые за последние дни тоненько рассмеялся.