Почтовый круг - Валерий Хайрюзов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Капитаном у нас был Алька Сериков. Схватившись за голову, он кричал на нас:
— Ребята, кому проигрываем! Степка, держи эту ведьму. — Алька играл лучше всех и для нас он был авторитетом. Я, получив персональное задание, уже не обратил внимания на мяч, следил только за Таней, и, когда они пулей проносилась мимо, мне ничего не оставалось делать, как хватать ее за косы. Она все равно умудрялись забросить мяч.
— Каши мало ел, поселковский, — презрительно щурила она зеленые, как у кошки, глаза.
Алька шипел на меня, я отмахивался:
— Попробуй сам удержи!
Потом Таня неожиданно исчезла. Детдомовские ребята сказали, что у нее нашелся отец и она уехала в Измаил. Я перестал ходить на баскетбольную площадку, без Тани игра потеряла всякий интерес. Вернулась она через полгода: то ли не ужилась с отцом, то ли не могла жить без детдома.
У директора Таня была любимицей, и он, хотя уже не было мест, взял ее обратно. Она вновь, как это бывало и раньше, приходила с подругами на площадку, но уже не играла, только смотрела. Все они были в одинаковых платьях, но я сразу же отличал ее от других. Она сильно изменилась, обрезала косы и уже не казалась угловатой, как раньше.
У детдомовцев был свой клуб, но в кино они чаще ходили к нам. Обратно мы шли всей гурьбой. Почему-то всегда получалось, что мы провожали Таню вдвоем с Алькой.
Я попытался представить, какой она стала сейчас, но ничего не получилось — прошло-то уже больше трех лет. Увидев покрашенные, как и прежде, синей краской ворота детдома, а за ним серое приземистое здание жилого корпуса, я вспомнил нашу последнюю встречу.
Дня за два до отъезда в летное училище мы договорились с Таней, что я зайду к ней попрощаться.
По дороге в детдом я встретил Альку Серикова, он затащил меня к себе домой. Там уже сидели другие ребята. Напрасно я пытался объяснить, что мне нужно идти к Тане.
— Ничего, подождет, — тараторил Алька. — С друзьями проститься — святое дело.
Вечером всей артелью они пошли провожать меня, но в детдом нас не пустили, было уже поздно. Однако это нас не остановило, мы перелезли через забор, стали барабанить в двери корпуса, где жила Таня. Из окон выглянули любопытные, подняв крик, от ворот бежала сторожиха.
— Жених к Таньке пришел, — высунувшись из форточки, объяснял кому-то большеголовый мальчишка. Вышел директор, молча выслушал меня, позвал Таню.
Не знаю, что творилось у нее на душе, ей было стыдно, она с какой-то растерянностью и болью смотрела на меня. Я что-то пытался объяснить, не помню что, наконец она тихо сказала:
— Уходи. Тебе с ними лучше. И не надо мне писать.
— Ну как знаешь, — неестественно рассмеялся я и пошел прочь.
— Жених и невеста поехали по тесто, тесто упало, невеста пропала! — заорал мне вслед мальчишка.
Кто-то из парней схватил палку, запустил ее в мальчишку. Зазвенели разбитые стекла. Что тут началось! Из всех дверей высыпали детдомовские парни, началась потасовка. Нас выгнали за ворота.
На другой день мы с Алькой раздобыли стекло, принесли в детдом. Стекло взяли, но нас туда не пустили. Лопнула последняя надежда увидеться, объясниться с Таней.
Я так и не написал ей письмо. Поначалу мешал стыд, потом уже было неловко, думал: приеду в отпуск, встречу, объясню все. Но через полгода я приехал домой, мне сказали, что Тани уже нет в детдоме, она уехала куда-то учиться…
Детдом был обсажен тополями, на них белый, точно шерстяная пряжа, куржак, казалось, деревья вычесали его из облаков.
Посредине деревянное двухэтажное здание. Рядом, словно воробьи вокруг скворечника, примостились небольшие домики. Парадное крыльцо у здания присыпано снегом. Я обошел вокруг, нашел еще одну дверь, к ней вела узенькая подметенная дорожка. В помещении тепло, утробно гудела печь. Рядом с печкой на корточках сидел истопник и сметал угольные крошки в совок. На стенках в коридоре висели портреты воспитанников; их было так много, казалось, они собрались погреться из всех комнат.
— Где директор? — спросил я.
— Нет его, контора закрыта, — простуженно сказал истопник, разгибая спину. — Вы, наверное, выступать приехали, так именины вечером будут.
Из соседней комнаты выглянул конопатый мальчишка, покрутил головой:
— Ребята, к нам летчик пришел! — закричал он, и тотчас из комнаты, точно цыплята из курятника, высыпали ребятишки, окружили меня. Мальчишка поначалу тоже бросился за ними, но неожиданно испуганно попятился и скрылся в комнате. «Что это он?» — недоуменно подумал я.
И тут, совсем неожиданно, следом за ребятишками вышла Таня Гребеножко, почти не изменившаяся, все с той же короткой стрижкой. Она растерянно посмотрела на меня, но уже в следующую секунду улыбнулась знакомой улыбкой, отдала кому-то из девчонок мяч, быстро провела рукой по волосам.
Мне стало жарко, точно истопник разом открыл у печек все дверцы.
— Команде детдома наш привет, — шутливо поднял я руку.
Она поморщила лоб, удивленно подняла брови:
— Как ты здесь очутился? Сюда ведь не пускают.
— На этот раз пустили. — Я покосился на истопника, он как ни в чем не бывало поднял ведро и пошел к другой печи.
— Значит, ты здесь работаешь? — не зная, с чего начать разговор, спросил я.
— Уже полгода. Окончила педучилище и попросилась сюда.
— А я думал, больше не увижу тебя.
Таня засмеялась и отошла к окну. К ней подбежала маленькая, восьми лет, девочка, ухватилась за руку:
— А мой папка на Севере, — сообщила она, поглядывая на меня острыми глазенками. — Он тоже на самолете летает, только я его никогда не видела. — Она совсем по-детски вздохнула.
— Ребята, давайте в группу, — сказала Таня.
Ребятишки потянулись обратно в комнату. Самые любопытные еще долго выглядывали, хлопали дверью. Из-за белых тополей выползло солнце. Резко и ярко упал в коридорчик свет. Посветлел и будто бы улыбнулся с портрета Макаренко.
— Таня, где найти мне директора?
— Павел Григорьевич уехал к шефам, — быстро, точно ожидала этого вопроса, ответила она. — Завтра у нас именины. Мы их устраиваем четыре раза в год. — Таня повернулась ко мне, посмотрела пристально: — Что, не хочешь ребятишек у нас оставлять?
— Откуда ты знаешь про ребятишек? — невольно вырвалось у меня.
— Знаю. Я со школьным хором занимаюсь, туда ходит ваша Вера.
Таня стояла спиной к окну, мочки ушей были красные, солнце пробивало их насквозь, волосы светились, точно плавились. Казалось, вот-вот она вспыхнет и сгорит бесследно.
— Ты почему на меня так смотришь? — засмеялась она. — Не веришь, сам у нее спроси.
— Верю, но она мне почему-то об этом не говорила.
— Знаешь, приходи к нам на именины, — предложила Таня. — Будет интересно. И с Павлом Григорьевичем встретишься. Сегодня он по магазинам ходит, ребятишкам подарки покупает.
— Хорошо, приду, — пообещал я.
— Я встречу. Ровно в шесть. А сейчас надо идти, меня ждут.
По пути из детдома я вспоминал, где же видел того конопатого мальчишку. И почему он так испугался, увидев меня? Перебрал в памяти всех поселковых, всех знакомых мне мальчишек, но так и не вспомнил.
Воздух потеплел, снег под ногами мягко, податливо похрустывал. Не доходя до поселка, я вышел на широкую дорогу. Слева от нее в гору поднималась еще одна, которая вела к поселковому кладбищу. Отсюда, с дороги, оно напоминало кусок подтаявшего льда. Сверху заснеженные деревья, снизу голубенькая полоска оградок. Кладбище было хорошо видно из поселка, но оно как-то примелькалось, ребятишками мы туда не ходили, вокруг него была пахота, делать там было нечего, о нем вспоминали только в родительские дни, да вот по таким горьким случаям. Едва заметив голубую полоску, я точно получил тайный приказ, не задумываясь, быстро зашагал в гору. Наверху дорога расползлась, разбежалась узенькими тропинками, они метались вокруг деревьев, оградок, обрываясь то в одном, то в другом месте. Ослепительно сверкал снег, в воздухе искрилась голубоватая ледяная пыль. Как я себя ни готовил, но, увидев свою фамилию на памятнике, вздрогнул и остановился. Не было сил идти дальше. До последней секунды во мне оставалась слабая, сумасшедшая надежда, которая наперекор всему живет, наверное, в каждом человеке. Теперь она пропала. Я дернул железную дверку оградки, она резко скрипнула, с тонким металлическим шепотом вздрогнули венки, с них посыпался иней.
Мать смотрела на меня, слегка улыбаясь. Такую фотографию, только маленькую, я видел у нее на пропуске. Вокруг было истоптано, желтыми пятнами проступала свежая глина, куски мерзлой глины. У самого заборчика каким-то чудом уцелел кусочек нетронутого снега. Я присел на корточки, зачерпнул в горсть снег, он был такой же, как и везде, — липкий. Я как-то враз погрузился и странную пустоту, вновь вошла в меня боль, будто засунул руку не в снег, а за дверь и мне по нечаянности защемили пальцы, а некому пожаловаться. В ушах стоял гул и звон, и мне было невдомек, что это звенит тишина, лишь ощущал, как туго, у самого горла стучит сердце.