Университетская роща - Тамара Каленова

А потом с половины июня и до конца месяца зарядили дожди.

Нескончаемые валы туч шли и шли на город изо дня в день, словно бы собиралось в небе над томской землей все ненастье Сибири и намеревалось излить себя над ее просторами.

И как раз в это самое время начали поступать сведения о приближении Гостя, «посетившего Восток, где живут смеясь узкоглазые народы», побывавшего в Японии, «стране лакированных изделий, людей и нравов», где на него «имело быть неудачное покушение». Событие начало осуществляться, долгожданный Путешественник проехал Иркутск, миновал славное море Байкал…

Вдоль всего пути его следования было объявлено чрезвычайное, третье, положение. В деревнях настилали улицы, чистили дворы, украшали цветами и зеленью избы. Ямщики соперничали за честь везти Великого Гостя. Так, на Подъельничьей станции очень хотел попасть в ямщики № 1 некто Лейзер. Он купил на прииске пятерку серых прекрасных лошадей за тысячу рублей. Лучше ее не было в округе. И сбруя — лучше не было: с серебряными колокольцами, насечками. Правда, в первые ямщики Лейзеру не удалось попасть, на что якобы он с чувством заявил: «Если бог не допустит провезти Его высочество, то я оставлю лошадей и сбрую по крайней мере на память себе и детям и назову их Царскими».

На каждом участке пути, в каждом его промежутке были свои конкурсы между кучерами, свои большие и маленькие лейзеры.

Бурятский купец Галдобин провел в своем доме электрическое освещение — в честь будущего царя.

Строились «проходные» арки, наподобие триумфальных.

В Томске, на въезде в город со стороны Иркутского тракта, возвели трехступенчатую: две боковые, маленькие, для пешеходов, и одна большая — для экипажей. Каждый столбик перевит зеленью пихты. На ленте, прибитой к срединной арке, слова: «Богом да царем православным стоит Русская земля!»

Четвертого июля в семь часов утра царственный поезд направился из Мариинска в Томск — через Подъельничную, Почитанскую деревни. Везде были выставлены покрытые скатертью столы, на них — хлеб, соль и святая икона. За каждым столом выстраивалось семейство, со стороны дома, лицом к дороге:

— Батюшка-царевич, осчастливь!..

И полетели в Томск подставы, не жалея вспоченных лошадей. Купцы платили бешеные деньги за право первым узнать хоть малейшую подробность о Госте, которого теперь все чаще стали именовать Желанным.

Верстах в четырех от Томска, за пересыльной тюрьмой, в деревянном павильоне томились «встречные» — они должны были поднести Желанному хлеб-соль от лица городского общества. Пол устлан коврами, перед входом в киоте торжественно мерцает икона Спасителя в серебряной ризе, рядом с ней — Семилуженская святыня, чудотворец Николай. Повсюду тропические растения…

…Посреди разоренной оранжереи на самодельном табурете сидел Крылов, бессильно свесив с колен руки.

За дверями шумели недовольные посетители.

— Ступай, Габитов, скажи им: дать больше нечего…

Габитов вышел во двор. Обыватели, требующие «заморские букетики», выжидательно замерли.

— Ничего нэ продаем, — объявил Габитов. — Ничего нэт.

— Как это «нэт»?! — угрожающе пошли на него посетители. — Батюшка-царевич в город жалует, а он «нэт»! Колосову, Кухтерину, Шапошникову, Гадалову есть, а нам, значит, «нэт»? Чем наши деньги хуже?

— Деньги нэ берем, — невозмутимо ответил Габитов.

— Врешь, басурман! Деньги все берут. А ну, прочь с дороги!

Крылов вырос на пороге: как бы в порыве верноподданических чувств не досталось от толпы его помощнику…

— Господа, все растения, кои возможно было, разобраны, — попробовал он объяснить собравшимся.

— Нам не надо растений! Нам букетики! Под ноги батюшке-царевичу!

— Мы не делаем букетов, — терпеливо повторил Крылов. — У нас научная оранжерея. Ботанический сад. Растения все в горшках, или в кадках, или в корзинах. Букетов мы не режем… Впрочем, если вы мне не верите, извольте пройти к господину попечителю.

Недовольная толпа мелких лавочников начала мало-помалу расходиться.

Томск хотел удивить Желанного Гостя тропическими растениями. Вот, дескать, ваше высочество, всю Сибирь проехали, а нигде подобного не увидели. А у нас, в Томске, извольте! Самые что ни на есть тропические! Под ноги бросаем… Любил картузище-торгаш пустить золотую пыль в глаза.

Крылов закрыл двери в оранжерее. Бедная… Будто вихревой ураган обрушился на нее. Пусто, голо. Из пальм одна лишь островитянка и осталась — успела врасти в сибирскую землю, разорвав корнями кадушку, до приезда Великого Гостя…

Вернут, конечно, оранжерейных жильцов. Из павильона встречи за городом, из архиерейского дома, из актового зала университета, с лестниц главного корпуса и губернаторского дома. Но в каком виде? Да и всех ли? Хотелось забиться в какую-нибудь нору, подальше и поглубже, и переждать…

Это чувство было новым, непривычным. Видит Бог, он старался к этому празднику, себя не жалел. Засадил пустырь перед губернаторским домом. Подготовил большую партию декоративных растений. Однако все оказалось мало. Флоринский приказал — и забрали остальное. Может быть, из-за этого так смутно на душе? Вряд ли. Не в растениях дело, в конце концов их еще вырастить можно. Тогда в чем же?

Крылов боялся даже самому себе признаться в глубинных причинах своего смутного настроения, стыдился чего-то… А дело было в том, что он, как и все, тоже с внутренним нетерпением ждал приезда будущего государя. Думал о нем. Волновался. Он не был ярым монархистом, но с понятием царь всегда связывал государственную устойчивость. Моряков много на корабле, да капитан один. Кто первый в совете, тот за все и в ответе. С опытным капитаном и шторм не страшен.

Все так. Но отчего томится сердце в непонятном ожидании, что предчувствует?

Крылов не мог не пойти на встречу царевича.

Миновав проходную арку на Белом озере, торжественный поезд повернул к церкви Воскресения, мимо домов, изукрашенных флагами, зеленью, вензелями царя Александра III и его сына Николая, сквозь волнующуюся плотную стену народа, вниз по раскату на главную улицу.

Разом во всех церквях — 24 православные и 6 иноверческих — забили чугунные языки: бом-бомм…

У Иверской часовни кортеж встретил высокопреосвященный Макарий, недавно назначенный из Бийска, взамен безвольного Исаакия. Владыко, сухой, темный и плоский, как доска для иконы, с глубоко запавшими глазами, из которых один, подверженный судороге, непроизвольно подпрыгивал, стоял недвижно, властно взбросив подбородок. Седая борода, поредевшая в праведной битве за христианство на диком Алтае, струилась на ветру. Этот белый пучок старческих волос и «подпрыгивающий» глаз несколько нарушали торжественный облик епископа Томского и Семипалатинского, который, казалось, силился показать: «Хоть и сам царевич едет, однако же Господь Бог превыше всего!»

И царевич сделал все так, как то было предписано протоколом: сошел с коляски, поцеловал руку высокопреосвященного, получив от него благословение.

Два архимандрита — ректор духовной семинарии и настоятель мужского Алексеевского монастыря, оба чрезмерно округлые, надутые до такой степени, что страх брал, вот-вот оторвутся от земли и вознесутся ввысь, — изо всех сил пытались в строгости подражать Макарию, но верноподданнейшая радость от близости к Желанному так и распирала их, и они лучились, будто новые свечные шары.

Представители духовенства, торговых домов и фирм, дамы пышным цветником располагались поодаль, держались церемонно и трепетно и… все придвигались и придвигались поближе к помосту, крытому красным сукном.

Шпалерами вдоль проезда — студенты университета, ученики реального училища, духовной семинарии, городских школ, воспитанницы приютов. Здесь же реяло белое почтенное знамя Общества попечения о начальном образовании. За ними купцы, работники печатного станка, журналисты во главе с редактором «Сибирского Вестника» Прейсманом, сменившим «мошенника пера, разбойника печати» Картамышева; мещанское сословие, депутация от мастеровых с собственным девизом: «Счастье не в золоте, а в труде».

Крылов стоял от красного помоста далеко; отбился ненароком из университетской депутации и оказался зажат: ни туда, ни сюда.

Сзади подпирала порядочная гурьба рабочих с кожевенных заводов Еренева, Войнова и Казанцева, располагавшихся как раз под крутыми скатами Воскресенской горы. Разодетые по-праздничному, дерзкие, молодые и шумные ереневцы теснили войновских, вытягивали шеи, пытаясь что-то разглядеть впереди. Многие из них были навеселе; кое у кого физиономии разделаны под знаки. В Томске в праздничные дни и во время богослужения кабаки закрывались только для видимости. Местные извозчики охотно разъясняли приезжему: «С заднего крыльца кому хошь подадут, на этот счет здесь слободно».