История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

а не проклятий». Но на всех посредствующих ступенях достаточного крестьянства и городских сословий мы видим лишь жену-хозяйку, делящую труд и честь со своим мужем-хозяином согласно вышеустановленному (с.24) принципу. При сложности женской работы участие незамужних или овдовевших золовок было для хозяйки только желанным; «женского вопроса» в его экономической форме Афины поэтому не знали. В силу той же сложности хозяйке для ее работ было отведено особое помещение во внутренней части дома (gynaikonitis); на улице она показывалась только в сопровождении рабыни. Все же ее не держали взаперти: женские праздники давали повод к богатой общественной жизни, и те, кто ссылается на знаменитые слова Перикла: «великая честь той женщине, о которой менее всего идет слава среди мужчин в смысле похвалы или порицания» (Фук. II, 45, 2), не должны забывать значения этой оговорки «среди мужчин». Кружковая жизнь аристократической эпохи, распространенная на весь состав граждан, создала для женщины особый мир, удовлетворявший ее религиозные, общественные и художественные запросы в широких размерах; но он держался на религии и со временем пал вместе с ней. А впрочем, жена-гражданка и в своей семейной жизни находилась под охраной закона: и ее особа, и ее приданое были неприкосновенны.

В воспитании детей коллективное начало, заложенное еще в предыдущую эпоху, было распространено на все гражданское население; обучение было всеобщим, и в эпоху пелопоннесской войны неграмотных в Афинах не было. Мальчики под надзором своих «педагогов» (то есть дядек, почтенных рабов) шли в школу грамматиста, кифариста и в палестру. В первой они под благословением Музы, статуя которой стояла у стены, учились читать, писать и считать (на то у них были восковые таблички), но, главным образом, Гомеру; язык последнего был очень не похож на аттический тех времен, но для всех греков он имел значение как бы церковного языка, так как на нем и Дельфы издавали свои оракулы. Его учились понимать и крупными отрывками заучивали наизусть. За Гомером шли Гесиод и Феогнид ради их нравоучительных сентенций, и Солон ради его значения для Афин, а также и басни Эзопа. У кифариста учились играть на лире, незнакомство с которой считалось признаком необразованности, и исполнять под ее аккомпанемент как староафинские гимны в честь Паллады, так и поэмы Стесихора и Симонида. Палестра, наконец, обучала мальчика под надзором Гермеса бегу, прыжку, борьбе, метанию диска и т.д.; а так как она требовала для своих упражнений не скромной комнаты, а широкого двора с колоннадами, то туда охотно приходили и родители посмотреть на своих сыновей, да и другие лица. Там же охотнее всего и философы вроде Сократа находили свою аудиторию. К этим трем средствам воспитания следует прибавить и хорею, к которой они готовили все три; образованные люди, по Аристофану, — это те, которые «воспитаны в палестрах, в хороводах и в мусическом искусстве» (Ар. Ляг. 729).

Девочки учились у матери, и эта наука была довольно сложна: кроме хозяйства в нее входила и вся домашняя медицина, так как уход не только за детьми, но и за челядью обоего пола лежал на обязанности хозяйки. Их второй воспитательницей была опять-таки хорея, которая и их наравне с отроками требовала к службе родным богам; красивый образ священнодействующей афинской девушки нам сохранил фриз Парфенона и «портик Кариатид» в храме Арехфея (ниже, § 12). Завершалось ее образование мужем, который по греческому обычаю был значительно старше своей жены.

Но к этому низшему образованию в нашу эпоху прибавляются уже элементы высшего. Сюда относится, во-первых, так называемая эфебия — совместное обучение, физическое и духовное, юношей шестнадцати лет и старше под надзором постановленных государством по народному выбору «софронистов» и «косметов»; а затем и вольное прохождение курса высших наук (математических, естественных и особенно этико-политических) у философов (софистов, Платона, Антисфена, Аристотеля) и риторов (Исократа). Об этом будет сказано ниже (§ 11).

Переходя, затем, к рабам, мы должны прежде всего заметить, что значение рабства как устоя общества в нашу эпоху еще не велико: своей главной массой это общество держится еще на свободном труде, как крестьянском, так и городском. Рабов мы находим, во-первых, как челядь в домах, как зажиточных, так и бедных, и тут их положение было очень сносным; в работе дома они участвовали наравне с хозяевами, составляя с ними как бы одну большую семью, объединенную узами преджертвенного окропления. Много и других обычаев свидетельствовало о гуманности отношений к рабам: новоприобщенных символически осыпали лакомствами; никто не запрещал им сидеть в присутствии господ; на празднике «Кроний» (ниже, § 15) их угощали, как равных. Радости и горести дома ближайшим образом затрагивали и их, и они по мере своей личной почтенности участвовали в воспитании своих «питомцев» (trophimoi), как они называли своих барчуков. Произвол же господ был обуздан и законом, и еще более — обычаем; ничего подобного ужасам крепостного права или американского рабовладения Афины нашей эпохи не представляли.

Во-вторых, существовала и категория государственных рабов, или вернее, ряд категорий. Характерно для Афин, что не только палач, но и вся полиция была из рабов; специально в полицейские набирались рабы-скифы, доставляемые в избытке колониями северного Черноморья. Это была усердная компания, очень забавлявшая афинян своими заморскими шашками (sybinai) и своим коверканием греческих слов, но, видно, добросовестно относившаяся к своему делу, коль скоро она дала возникнуть легенде о безупречной справедливости скифов. Туго жилось, вероятно, лишь тем рабам (государственным и частным), которые работали в лаврийских серебряных рудниках; но их участь покрыта мраком еще более густым, чем тот подземный, в котором им приходилось проводить свою нерадостную жизнь.

§ 4. Общественный быт. Афины насчитывали от двадцати до тридцати тысяч взрослых граждан, что предполагает, если принять во внимание соответственное число женщин, детей, поселенцев и рабов, население в двести-триста тысяч человек, то есть, по нынешним понятиям, столицу средней руки. И в таком-то большом городе, тем не менее, все граждане знали друг друга в лицо, весь город был как бы одним большим домом. Достигалось это сближение и обширным гостеприимством, и связями внутри родов и фил, и общим воспитанием детей, и выборной системой государственной жизни, и праздниками с их развитой агонистикой и, пожалуй, более всего — страстью афинян к беседе, к тому, чтобы отразить в себе каждого встречного и себя отразить в нем. При малой распространенности книг и полном отсутствии газет беседа была единственным средством учиться и развивать себя; характерно, что нашему слову «любознательный» соответствует по-гречески в нашу эпоху philekoos, то есть «любитель слушать».

Казалось бы, что при этом знакомстве всех со всеми единообразный обычай должен был