Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти многократные «а» и свели их с глазу на глаз, и растаяли их взгляды в недрах их душ.
— А здесь глубоко? — послышался голос из чащи волос.
— Сейчас измерим! — живо отозвался Фирцикас, нырнул прямо под фею и вынырнул с ней на плечах. Крепко оседлав шею кавалера, она от радости болтала ногами. От счастья бултыхалось и сердце Фирцикаса.
Однако чем черт не шутит, когда бог спит..
В самый разгар любовного опьянения парочку застала врасплох все та же мамочка. Снова испортился телевизор! Она очень хочет, чтобы Фирцикас проверил кинескоп и прочие части. Виштаутасу, когда-то целый год отиравшемуся в профтехшколе, эта работа была сущим пустяком, но его фея на эту профессию смотрела подозрительно, опасаясь, как бы любимый не переутомился.
Мамочкин телевизор, будто одержимый бесом, портился все чаще и чаще... А она так любила этот домашний экран, в особенности передачу «В семье Петрайтисов»[22]. Не дождавшись мастера, она однажды лично пожаловала на квартиру Фирцикаса. Но тут дверь у нее под носом захлопнула та самая пышноволосая фея.
В конце концов мамочка как-то изловила Виштаутаса на улице.
— Не могу, дорогая, не могу. У меня инструмента нет. Одолжил другу, а тот уехал в... Антарктиду... Вот когда вернется... — выкручивался Фирцикас.
Но мамочка предполагала, что Фирцикас говорит неправду. В один недобрый день прошмыгнула она в квартиру телемастера, свирепо прорвалась мимо волосатой вельмы конкурентки и разразилась:
— Он меня совратил, я на него в суд подам, напишу в газеты, на работу сообщу... Я из-за него с мужем развелась!
— Ничего ты в суде не урвешь, — категорически, тоном знатока заверила волосатая. — В одиночку Фирцикас тебя обидеть не мог. Да, да, — это доказано долголетней практикой медицины.
— А чем он докажет, что нет... Я буду говорить на суде, что... Он сильнее моего мужа. Суд на стороне женщин.
— Только не таких, как ты — с гнилой моралью!..
И они еще долго беседовали о вопросах семьи, любви, невинности и пра́ва, так долго, что Виштаутасу надоело прозябать в туалете — надежном убежище от уксуса и других волнительных жидкостей, которые женщины иногда применяют в любовных делах. Всесторонне перемыв косточки одна другой, они внезапно направили жало на Фирцикаса. И, бичуя его, соперницы так дивно сошлись во всех пунктах, что нашего героя мороз по коже продрал.
Вскоре Виштаутас услышал:
— Скотина! Бык! Жеребец! Боров! Кролик...
Он понял, что эти комплименты предназначены ему, джентльмену, который называл их одними лишь поэтическими именами. Откуда такая неблагодарность?
Однако самой страшной была конечная резолюция обеих красоток:
— Его надо проучить! Ты теперь иди прямо в суд, а я побегу в редакцию. Мы ему покажем, как разрушать крепкие советские семьи, разваливать нашу первичную общественную ячейку!
Это был голос его феи. Она вдруг вспомнила, что давно сама замужем, верная и любящая жена, и только вот такие буйволы, как Фирцикас, покушаются на основы семьи.
— Правильно ты говоришь: судебные и печатные органы нас поддержат! — решительно и отважно заявила, уходя, волосатая. Она вышла первой, за ней, согнувшись в пояснице, последовала и мамочка.
А Фирцикас теперь засел в комнате: трепещет, вздрагивает, заслышав звонок у двери, и пишет для женского журнала дискуссионную статью по вопросам любви.
ГОСПОДА
Наконец-то!
Наконец-то портной Тадас Тякис почувствовал любопытный, полный восхищения взгляд, явно устремленный на его ботинок...
Уже три остановки проехал Тякис, держа ногу выставленной в проход автобуса, однако его элегантной обуви никто, казалось, не заметил. А может, и заметил, да только не ахнул, ошеломленный ее красотой, и не отвернулся от зависти.
— Заграничные? — спросил изящно прилизанный пассажир с желтым лицом манекена, и его глаза масляно заблестели.
Тоненькие, в ниточку губы Тадаса гордо покривились, и грянул густой голос:
— Индонезийские!
— Ах, ах! Видно, очень дорогие?
— Семьдесят.
— Ай-ай! А где, простите, купили?
— Получил по блату!
Желтое лицо манекена от волнения изменило цвет и заблестело, будто новый медный пятак. А бесцветный, вылинялый глаз уже нежно и осторожно ласкал меховую шапку Тякиса.
— А это, простите, тоже привозная?
Недовольно вытянулась гордая ниточка губ:
— Что значит «привозная»? Абиссинская. Прямо из Сингапура!
Манекен был потрясен окончательно — даже не заметил, что Тякис явно заблудился в географических широтах.
— О! — только и вымолвил изящно упакованный поклонник импорта и протянул портному руку: — Разрешите представиться? Сигитас Сейлюс. Художник.
Тякис неуклюже поднял свой шестипудовик с мягкого сиденья и протянул руку-булочку:
— Художник? Очень приятно. А что малюешь-то, так сказать, картиночки разные, открытки или стены красишь? Мне нужно комнаты перекрасить.
— Да я тут, знаете, в этаком художественном цехе, стало быть...
— Понимаю, понимаю. Касательно цены я мелочиться не стану.
Сейлюс застыдился, — ведь он все-таки художник, — однако гардероб Тякиса был так дорог и элегантен, что тут же развеял неприятное чувство. «Почем метр?» — хотел спросить художник, но не осмелился. А из карманчика пиджака Тякиса торчали целых пять авторучек — одна из них — восьмицветная.
— Вы в Каунас? — неожиданно осведомился Тякис.
— Нет — я здесь пересяду на другой автобус. Вечером.
— Тогда, сударь, — прямо ко мне. Только без отговорок! Есть заграничный коньяк, словом, поглядишь, как пролетариат живет.
Сигитас Сейлюс противился так нерешительно, что это, видимо, было лишь преувеличенно-вежливым согласием.
На своем дворе Тякис первым делом показал гостю занесенный снегом гараж, в котором под замком зимовала «Волга», потом оба, притоптывая ногами, вошли в квартиру. Тякис провел Сигитаса по всем пяти комнатам, небрежно кивнул на холодильник, модную мебель, телевизор.
— Барахло! — с горделивым презрением бросил портной. — Устарело все. Меняю ежегодно, а в этом году не успел. Придется после ремонта.
Словно в сказке, откуда-то из-под стола явились коньяк, кофе, апельсины. Тякис включил телевизор.
— Надоела эта паршивая собачья будка. Хочу цветной. Говорят, за границей давно цветное.
— Да, да, ах, за границей... Ах, ах, чего там
