Клуб интеллигентов - Антанас Пакальнис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут Казиса бросило в трепет. Карандашом барабанит по столу. Челюсть дрожит. Глаза заблестели, как у голодного зверя. Как он подскочит, как примется бегать по комнате!
— Ты что пристаешь ко мне? — Чего лезешь со своими девками и бутылками? Думаешь — я не человек?.. Что я тебе — мумия! Думаешь — я не хочу повеселиться, девок не люблю? Думаешь — выпить не хочу? Хочу! Многое чего хочу! Может, в сто раз больше, чем ты! Только вот — опутан я, привязан, в мешке я, понимаешь ты? Залезь в мою шкуру. Нельзя мне! Неудобно. Я ведь теперь заведующий, начальник, а не рядовой пачкун. Мне нужно соблюдать нормы морали — чтоб их всех громом поразило! Ясно тебе теперь?
Мне стало ясно. Ясно, что человек нечеловечески страдает. Но вот что самое грустное: был слух, Терляцкаса назначат заместителем директора.
Боже, боже, что останется от человека? Чучело, скелет, гробовая доска! Вконец измучается.
«МАМА, ЕДЕМ ДОМОЙ!..»
Из записок отдыхающих.
Ура! Вот я и ступил ногой в этот благодатный земной уголок, прелестную Палангу. Тут уж по крайней мере отдохну и приду в себя и духовно и физически! Море, солнце, сосновый бор, полное спокойствие души после года нервной работы за прилавком мясного магазина, после городской пыли! И никто тебя тут не попрекнет, не закричит, что отпускаешь без очереди, обвешиваешь, предлагаешь колбасу с запашком, а порой по рассеянности забываешь дать сдачу... А ночи, чудесные ночи, полные вздохов, любовного шепота, запаха сосняка! Сам воздух таит в себе усладу. А мне, что ни говори, четвертый десяток, уже самая пора подумать о семейном счастье, ввести в свой дом вторую половину. Не имел я счастья, стоя за прилавком, так, может быть, здесь оно меня ожидает? Важно ведь, что никто не знает, что я всего-навсего продавец мясного магазина и интеллигентом от меня и не пахнет! А уж бабья здесь — будто в садке, глядишь, и в глазах рябит. И не злые, не крикливые, не те, что толкутся в очереди за мясом и визжат без дела. Загорелые, холеные, задумчивые — так, кажется, и ласкают тебя взглядами... Только как подойти к ним, как завязать знакомство?
Еще и еще раз ура! Теперь-то непременно что-либо выгорит! В соседней вилле остановились женщины, и не одна, а три, целых три дамы.
И все без мужей, без детей, как видно, незамужние. Говоря откровенно, меня прельщает только одна — стройненькая брюнеточка, а две другие для меня староваты: одна толстуха, а другая худоба, будто скелет ходячий. Вот мое сердечко и склоняется к юной брюнеточке... Хороша чертовка! Глаза большие, голубые. А фигура, а линии! Талия перетянута, как у пчелки, Венера против нее — деревенщина, свинарка. Счастье, само счастье разгуливает рядом со мной!
Сегодня вечером в парке она присела возле меня, на ту же скамеечку! Я весь размяк, не то покраснел, не то побелел, сам не знаю — хорошо, что были сумерки. Немного погодя она спросила: «Вы живете вот в этой вилле, правда?» И таким звучным и нежным голоском спросила, что, ей-богу, хочется послать всех, кто расхваливает соловьев, к черту. «Пусть бы она ругала меня день и ночь — подумал я, — все равно я слушал бы, любуясь ею. Пусть она, зайдя в магазин, ругалась бы самыми последними словами — я все равно без очереди отпустил ей самую лучшую отбивную и довеска бы не пожалел. Да что там — подбросил бы целых триста граммов».
Так мы тогда и познакомились. Она узнала, что я одинокий, неженатый инженер, а она — круглая сирота, телефонистка из Шяуляй. Родители во время войны погибли, никого близких нет.
«Хорошо, что не липовая артистка какая-нибудь, такая как раз по мне, — повторял я, трепеща от счастья. — Если и узнает, что я рядовой продавец, — легко будет объясниться». И имя такое звучное, модное — Джильда. Пригласила она меня на завтра вместе гулять и купаться в море! Сто раз ура! Из-за нее можно не только в море, в пропасть прыгнуть! Неважно, что я плаваю только своим стилем — одной ногой отталкиваюсь ото дна. Любящее сердце все поймет, все простит...
Как быстро летит время! Правильно говорят, что счастливые часов не наблюдают. Мы с Джильдочкой теперь почти все время вместе! И в море, и на берегу, и в кафе. Словом, летим на крыльях любви.
Одно только обстоятельство беспокоит меня: Джильдочка любит кафе, танцы, музыку, любит и винца отведать. Несколько раз уже довелось провожать ее до дому совершенно ослабевшую. Хлопнется поперек кровати, просит, чтобы раздел ее, но я все не осмеливаюсь. Тогда она выговаривает мне сердито: «Ну что ты за мужчина! Не люблю я таких!» Что ты с ней поделаешь! А главное, на другой день она снова мила со мной, хороша и ровно ничего не помнит. Пусть покутит, пусть порезвится в молодости, ведь все равно нас уже никто не разлучит, вместе зажжем мы семейный очаг и будем хранить огонь до скончания века. Только вот, черт подери, совершенно кончаются деньги, а на курорте еще неделю осталось прожить. Но что значит рубль против нашей любви! Возвращусь, стану к весам и снова сэкономлю. А теперь — да здравствует счастье! Да здравствует его творец Мартинас Майшимас!
Когда портится погода, идет дождь, прохлаждаюсь у своей Джильды. Потягиваем винцо, беседуем и милуемся. С каждым днем она мне все ближе и милее. О свадьбе еще не заикался, но чувствую, что долго не выдержу. Джильда познакомила меня со своими соседками — этой худобой Вандой и толстухой Онуте, но мы с ними не общаемся. Однажды только, не зная о чем говорить, спросил Джильду, почему Ванда так редко показывается на людях. «Она, бедненькая, не может, — смеясь, ответила Джильда. — Однажды пригласила ее, а она как закричит: «Ты что, хочешь чтобы я голой шла! Во что мне одеться? Перед отъезлом пошила четыре наимоднейших халата, девять платьев, несколько пар брюк, купальных костюмов, а теперь показаться в них стыдно! Вильнюсские дамы в такие же самые одеты, этакие попугаи! В одном вечернем платье только и могу еще в кафе выйти — такого фасона эти вороны разнюхать не успели. Как назло и американскую губную помаду в Каунасе забыла, а здесь такой не достать. Придется дать телеграмму мужу — пусть приезжает, хоть
