Корона жигана - Евгений Сухов

Так Панкрат Тимофеевич стал осведомителем.

Эта работа ему даже нравилась. Никто не подозревает о твоей настоящей сущности, тебя считают обыкновенным швейцаром, способным лишь принимать чаевые и широко распахивать дверь перед гостями. А ты вот запросто играешь их судьбами. Богом себя, конечно, не назовешь, но вот злым гением — это пожалуйста!

Правда, большевички пока еще не научились работать по-настоящему, как профессионалы. А прежний начальник уголовного розыска Кравчук расценивал его деятельность едва ли не как симпатию к существующему строю, совсем не понимая того, что у бывшего жандарма могут быть собственные причины, чтобы ненавидеть жиганов. Даже во время разговоров он смотрел на него так серьезно, как будто бы намеревался пригласить на очередное партийное собрание. Хотя как знать… Если дела будут и дальше развиваться так же стремительно, то не исключено, что скромный швейцар вскоре пополнит большевистские ряды.

Истинно сказано, что пути господни неисповедимы.

Впрочем, у Панкрата Тимофеевича имелись все основания, чтобы начать жизнь с белого листа. Во-первых, он сумел выправить себе новые документы и вместо дворянского сословия, которым в цивилизованном обществе гордился бы любой человек, добыл себе паспорт на гражданина Репина, из мещан. Осталось только запрятать поглубже университетское образование, поднабраться привычек соответствующего сословия да отпустить бороду до пупа. И как бы ни бунтовала кровь предков, но гордыню придется усмирить, слиться с быдлом, сумевшим дорваться до власти.

Этот день не предвещал ничего особенного. Утро началось как обычно. Правда, он чересчур долго провозился со своим архивом, добавляя в него наблюдения. Карточку Кирьяна следовало изъять, вряд ли он сумеет вырваться из подвала большевиков, разумеется, если он не упырь. Расстрел там исполняют две миловидные барышни: одной восемнадцать, другой девятнадцать лет. Стреляют неожиданно во время беседы, как бы демонстрируя этим женское коварство.

Несколько раз Панкрат Тимофеевич видел этих девиц в ресторане. Одеты они были модно и очень броско. Чекистки легко сошли бы за дворянок, если бы не их речь. Порой создавалось впечатление, что это не дамы, а обыкновенные окопные солдаты, полгода не видевшие женщин. Да и на соседей они смотрели жестко и пристально, как будто рассматривали их сквозь прицел нагана.

В общем, те еще штучки.

Но что-то останавливало Панкрата Тимофеевича изымать досье Кирьяна из картотеки, какое-то труднообъяснимое предчувствие. Не решился он и в этот раз — подержал, да и положил на место. Он решил присмотреться к его приятелям И первым среди них был Степан У этого парня большое криминальное будущее, если, конечно, чекисты не подстрелят.

Уже через год работы швейцаром Панкрат Тимофеевич знал всех жиганов в лицо, знал и их многочисленных подруг. Порой они захаживали в ресторан большими компаниями и веселились до самого утра вместе с новоявленными предпринимателями. Картинно обнимались и лобзали друг друга в щечки. Глядя на подобное застолье, Панкрат Тимофеевич лишь улыбался — не часто увидишь овцу и волка за одним столом.

Панкрат Тимофеевич занял свое место у входа в ресторан. Перед дверьми топтался народ в основном мелкий: начинающие нэпманы и служащие. А состоятельного человека видно сразу — он не толкается в дверях, а, махнув весомой купюрой, ждет, когда перед ним распахнется заветная дверь. Здесь важно не оплошать, чем расторопнее окажется швейцар, тем весомее будет вознаграждение. Панкрат Тимофеевич заприметил, как к двери подошел молодой человек в дорогом костюме. Приподняв трость, он потребовал, чтобы ему открыли дверь. Обычно так подзывают извозчиков или торопят швейцаров. Немножко картинно, с заметной ленцой. Этакая заявка на аристократическое воспитание. В действительности же такие типы заканчивают всего лишь церковно-приходскую школу, а университетами для них служат уличные подворотни. Панкрат Тимофеевич внимательно всмотрелся: кроме кошелька, туго набитого купюрами, в кармане у таких типов обычно лежит и наган. Следовало бы занести и этого типа в свою картотеку.

— Батя, — неожиданно услышал он за спиной голос, — там одному клиенту в сортире плохо сделалось Ты бы не приваживал таких. Он весь сортир облюет, потом ведь сам убирать будешь, — мелко хохотнул весельчак.

Панкрат Тимофеевич обернулся, перед ним, изрядно навеселе, стоял Костя Африканец, прозванный так за темный цвет лица. Он был завсегдатаем заведения и занимался тем, что предлагал красивых девочек солидным клиентам. Кое-какая копейка перепадала и швейцару, но Панкрат Тимофеевич подозревал, что это не единственный промысел Африканца. Но, в сущности, парень он был безобидный.

— Покажи, где! — чертыхнулся швейцар, но все же успел угодливо распахнуть дверь перед франтоватым молодым человеком.

— А это я мигом! — забежал вперед Африканец. — Стоит у стены и блюет. Целую лужу уже нагадил, — как-то особенно торжественно сообщил парень.

Панкрат Тимофеевич поспешил следом за ним.

В его обязанности входило не только пресекать мордобой и избавляться от нежелательных клиентов, но и следить за чистотой. Если в первом случае все понятно, то во втором — и не угадаешь, в каком углу нагадят. Следовало избавляться от мерзопакостника немедля — взять за шкирку да спровадить его мордой вниз с высокого крыльца.

Внезапный сильный удар опрокинул швейцара на пол, едва он распахнул дверь туалета. Врезавшись головой в стену, он на некоторое время потерял сознание. А когда пришел в чувство, увидел прямо перед собой физиономию Кирьяна. Вроде бы и не злая совсем, тот даже улыбнулся уголками губ, но вот в глазах приговор.

— А ты, оказывается, у нас еще и доносы умеешь составлять. Грамотный, вижу.

В руке жиган держал несколько листков, Панкрат Тимофеевич без труда узнал в них страницы из своего архива.

— Нелестно ты обо мне пишешь. Ну, да ладно, — махнул Кирьян рукой, — я незлобивый. Если сожрешь, тогда прощу.

Панкрат Тимофеевич слегка повернул голову. В дверях стоял Африканец и покуривал, а подле Кирьяна, ухмыляясь, вертелись Макей со Степаном.

Панкрат отрицательно покачал головой.

— Ты меня все равно убьешь.

— Упрямишься, значит, — почти весело воскликнул Кирьян, — с характером, стало быть… Не удивляюсь, ты ведь, как оказалось, в жандармерии служил, а туда брали людей проверенных. Когда хату твою вскрыли и в документиках припрятанных пошарили, так я даже сразу не поверил. А ты у нас, вишь, и до ротмистра успел при царе-батюшке дослужиться. Молодец! Хвалю! Убивать тебя жалко будет… А вот бумаги-то мы твои уничтожим, не обессудь, хотя, конечно, тебе, наверное, их и жаль. Все-таки такой труд вложил. Но, не ровен час, придут большевики да к стенке нас всех поставят. В твоем архиве я и о тебе бумажечки нашел. Не избавился, себе на память оставил. Сентиментальностью страдаешь, а в нашем деле она только вредит. А впрочем, какая разница, тебе все равно хана. Уважать надо жиганов, уважать, — назидательно проговорил Курахин.

Кирьян поднял револьвер и направил его точно в середину лба швейцара. В последнюю секунду жизни Панкрат Тимофеевич попытался закрыться от пули, взметнув руку к лицу. Но ствол, полыхнув белым пламенем, заставил его забыться навечно.

Игнат Сарычев никогда не слышал, чтобы Дзержинский повышал голос. Впрочем, ему это было и не нужно, его холодный взгляд способен был заставить трепетать даже самого стойкого человека. А смотреть председатель ЧК умел, не моргая, в одну точку, как будто бы намеревался глазами прожечь дыру, и Сарычев не однажды убеждался в могучей силе его взгляда. Вроде бы и не сказал ничего, а уже такого страха нагнал, что от пота исподняя рубаха к телу прилипла.

— Значит, банду Кирьяна еще не обезвредили?

— Делаем все возможное, Феликс Эдмундович.

— Я на вас рассчитывал, товарищ Сарычев, с вашим боевым опытом и послужным списком… А дело, как выясняется, застопорилось.

— Феликс Эдмундович, буквально вчера накрыли одну малину, но Кирьян исчез у нас из-под носа. Забрался на чердак, а оттуда перебрался на крышу соседнего дома и ушел через проходной двор. Мы оцепили дом, но никто не мог и предположить, что он такой рисковый. Я потом подходил к тому месту. Расстояние между крышами не менее двадцати метров, а соединяла их всего лишь тоненькая доска, которая едва выдерживает вес человека. Далеко не всякий способен на такой поступок. Он — отчаянный человек.

Дзержинский улыбнулся:

— У меня впечатление, что вы ему даже симпатизируете.

— В мужестве ему не откажешь.

Неожиданно Дзержинский поднялся. Сарычев хотел последовать его примеру, но председатель ВЧК лишь небрежно махнул рукой. Дескать, к чему все эти политесы, я встал, чтобы ноги размять.