Сливовое дерево - Эллен Мари Вайсман

— Вода совсем студеная! — воскликнула она.

— Я забыла добавить горячей после того, как помыла Карла, — мутти протянула руку к письму. Кристина подошла к плите и взяла за ручки дымящуюся кастрюлю.

— Зачем ты моешься в ледяной воде? — девушка не могла сдержать раздражения. — Ты хочешь уморить себя! — она осторожно, стараясь не обжечь ноги матери, подлила в ванну кипяток.

Мутти разорвала конверт.

— Я хотела вымыться поскорее, — зубы матери стучали от холода. — И потом, мне нужно еще постирать, а дров мало, — вся дрожа, она трясущимися руками развернула письмо.

Кристина взяла вторую кастрюлю, добавила в ванну воды и стала смотреть, как мать читает про себя письмо и ее лицо медленно вытягивается. С тяжелым сердцем девушка ждала, когда мама сообщит ей новости. Наконец мать прочла:

Дражайшая Роза и все мои родные!

Надеюсь, что вы здоровы. Я не перестаю думать о нашем доме и прекрасных детях и жду не дождусь, когда снова смогу обнять вас. Противники ведут стрельбу из соседнего леса, и мне частенько приходит в голову, скучают ли они так же, как я, по своим детям и женам. Мои сослуживцы выглядят ужасно: лица давно не бриты, вся кожа в грязи и укусах насекомых. Наверно, и я от них не отличаюсь, просто не вижу себя со стороны.

Надеюсь, вы встретили Рождество в тишине и спокойствии. На фронте же это — грустный праздник. В Сочельник мы пытались взбодрить себя песнями и шутками у костра, а потом стали делиться друг с другом самыми приятными воспоминаниями о том, как отмечали Рождество дома. Вспоминали укрытые снегом деревни, смех и радость за праздничным столом. Кто-нибудь из товарищей то и дело вставал и удалялся, и мы находили его плачущим под холодной русской луной.

Мелочи будничной жизни тускнеют в сравнении с этим. Здесь у нас нет ничего, кроме нашей идеи и воспоминаний о родном доме. С такой поддержкой мы можем снести все на свете. Не тревожьтесь обо мне, больше ничего страшного со мной не случится. Помните, что я люблю вас всем сердцем и сделаю все, что в моих силах, чтобы увидеть вас снова.

Heil Hitler,

Мутти подняла на Кристину полные слез глаза.

— Он сдался в плен, — прошептала она.

— Nein, — Кристина взяла из ее рук письмо. — В конце он пишет, что сделает все возможное, чтобы снова увидеть нас.

— Но столько людей погибло… — возразила мутти.

— Нам остается только надеяться, что все не так плохо, как говорят по радио, — ответила Кристина. — Противники наверняка преувеличивают. По крайней мере, мы знаем, что папа жив!

Неожиданно мутти приободрилась.

— Он пишет о Рождестве. Если положение и впрямь было такое безнадежное, то как он мог послать письмо позже?

— И правда, — согласилась Кристина. — Видишь, хорошие новости.

Кристина перевернула конверт и посмотрела на почтовый штемпель: январь 1942-го. Письмо шло год. Она подавила кислый ком в горле, положила письмо в конверт и опустила в карман передника.

— Извини, — проговорила мать. — Ты права. Отец написал после того, как попал в плен к русским. Это хороший знак: раз солдатам позволяют отправлять письма, значит, уж наверняка их кормят и одевают.

— Конечно, — едва сдерживая слезы, сказала Кристина. Она повернулась к обеденному уголку и стала доставать из ящика столовые приборы. Ну и что, что письмо написано год назад, убеждала она себя, это не значит, что отца нет в живых. Ни к чему тревожить мать, она и так почти ничего не ест. Надо замазать дату на штемпеле куском угля, и мутти ни о чем не догадается. — Возможно, отец питается лучше, чем мы, — стараясь не выдать волнения, предположила она. — Ну вот, теперь, когда ты знаешь, что Vater вне опасности, заканчивай мыться, и давай-ка я тебя покормлю.

— Ja, — с жаром подхватила мать. — Давайте отпразднуем. Созовем всех и откроем последнюю банку сливового повидла.

В феврале правительство наконец официально объявило о том, что Шестая армия сдалась в плен. Знамена на флагштоках приспустили, женщины в очередях плакали. Поначалу Кристина полагала, что они беспокоятся за своих мужей, воевавших на русском фронте. Но затем узнала, что пожилых мужчин шестидесяти пяти лет и шестнадцатилетних юношей призывают в новое воинское формирование под названием Volkssturm[58], но форму не выдают. Мальчиков двенадцати-пятнадцати лет отправляли обслуживать зенитные орудия во Франкфурт, Штутгарт, Берлин. Кристина благодарила Бога за то, что ее братья были еще слишком малы.

Несколько недель спустя газеты сообщили об объединении и перегруппировке германских войск на Восточном фронте, но опа заметил: на самом деле это значит, что они отступают и «Иван» теснит их дальше и дальше. Герр Вайлер поведал ему, что фольскдойч[59], бросают свои дома в Пруссии и на Украине и бегут в Германию. Поговаривали, что русские безжалостно убивают немецких детей и насилуют женщин. Кристина поначалу не верила слухам, но когда вместе с продовольственными карточками им раздали листовки, изображающие русских солдат, стоящих над горой мертвых женщин и детей, страх еще одной угрозы заледенил ей кровь. Смысл этой прокламации был ясен: вот что с нами будет, если все мы не встанем на защиту отечества. Кристина не могла взять в толк, к чему раздавать подобные листовки в городе, где потенциальных защитников не осталось — все мужчины ушли на фронт. Она сожгла эти рисунки в печи, чтобы они не попались на глаза мальчикам.

Посреди ночи в первый день марта Генрих, как обычно, ринулся вниз по лестнице, заслышав сирену воздушной тревоги, и упал. В отличие от прежнего несгибаемого Генриха, к убежищу он плелся медленно и с хныканьем, уверенный в том, что умрет. Мальчик всего лишь ушиб локоть и ободрал колено, но страх за свою жизнь, необходимость спасаться бегством и прятаться усугубляли его травмы. В довершение всех бед Бёльцы вместе с другими жителями вынуждены были провести в убежище три дня — каждый раз, когда казалось, что налет закончился, с неба снова сыпались бомбы. Картофельные ящики и бочки с вином давно уже пустовали, но лишь несколько человек, включая маму Кристины,