Обретение крыльев - Сью Кидд

«Он разбудил меня и наполнил сердце ужасом. Стал для меня похоронным звоном по Союзу…» Письмо было подписано – Томас Джефферсон.

Меня уже давно не волновали происходящие в мире события. Но сейчас во мне вспыхнуло прежнее возмущение. Необходимо найти новые смелые аргументы в пользу отмены рабства. Мне показалось, мой брат тоже его не приемлет.

– …Ты поддерживаешь северян? – спросила я.

– Я знаю только, что нельзя по-прежнему закрывать глаза на тот грех, когда людей заковывают в цепи. Необходимо положить этому конец.

– …Значит, ты освободишь своих рабов, Томас? – не удержалась я от язвительности, зная, что брат и не думал об этом.

– Пока ты была в отъезде, я основал здесь, в Чарльстоне, отделение американской колонизации. Мы собираем деньги.

– …Только не говори, что вы по-прежнему надеетесь выкупить рабов и отослать обратно в Африку. – Я не испытывала подобного возбуждения со времен наших бесед с Израэлем, у меня горели щеки. – Значит, таков твой ответ на распространяющуюся заразу?

– Возможно, ответ неубедительный, Сара, но другого я пока вообразить не могу.

– …Неужели у нас такое бедное воображение, Томас? Если Союз погибнет, как говорит бывший президент, это произойдет из-за недостатка воображения… Из-за спеси южан, нашей любви к богатству и душевной черствости!

Томас поднялся и с улыбкой посмотрел на меня:

– Вот она какая – моя сестра.

Не могу сказать, что я стала прежней, но меланхолия постепенно прошла, уступив место волнующему чувству обновления, словно я была новорожденным существом без кожи или скорлупы. Я начала есть рисовые пудинги. Сидя на солнце, прихлебывала чай и перечитывала книгу о квакерах. Я часто размышляла о пожарном колоколе в ночи.

В середине лета я, повинуясь порыву, достала лист бумаги и перо.

19 июля 1820 года

Дорогой мистер Моррис,

простите, что долго не писала вам. Все это время моим верным товарищем была книга, которую вы подарили мне в ноябре прошлого года на борту корабля. Меня привлекают верования квакеров, но я не знаю, достанет ли у меня смелости следовать им. Не сомневаюсь, что за все придется дорого платить. Не прошу ничего, кроме ваших советов.

С уважением,

Я вручила письмо Подарочку:

– Аккуратней с ним. Отправь сама вечерней почтой.

Когда пришел ответ от Израэля, я осматривала кладовые при кухне и составляла перечень продуктов, которые надо закупить на рынке. Подарочек перехватила письмо у Сейба на пороге и отдала мне.

Я взяла нож и вскрыла печать. Потом прочитала письмо дважды: один раз про себя, второй – вслух для нее.

10 сентября 1820 года

Дорогая мисс Гримке,

было очень приятно получить ваше письмо и узнать, что вы заинтересовались квакерами. Труден путь Господень, и цена высока. Хочу напомнить вам цитату из Библии: «Тот, кто нашел свою жизнь, может потерять ее, и потерявший жизнь может обрести ее». Не бойтесь утратить то, что должно быть утрачено.

С тяжелым сердцем сообщаю вам скорбную весть. В январе скончалась моя любимая Ребекка. Она умерла от тяжелой инфлюэнцы вскоре после нашего возвращения из Филадельфии. Присматривать за детьми приехала моя сестра Кэтрин. Дети очень скучают по маме, как и я, но нас утешает то, что наша возлюбленная жена и мать сейчас с Господом.

Пишите. Я готов поддерживать вас на вашем пути.

В середине дня я сидела в своей комнате с закрытыми глазами, сложив руки на коленях, и старалась услышать Голос, который, по разумению квакеров, живет внутри каждого человека. Я увлеклась этой странной деятельностью после получения письма от Израэля, хотя и сомневалась, что квакеры назвали бы это «деятельностью». Для них слушание Голоса сводилось к полному бездействию, к подчинению умиротворенной человеческой душе. Хотелось верить, что Бог в конце концов проявит себя, нашепчет свои указания и разъяснения. Как обычно, я ничего не услышала.

Я сразу же ответила на письмо Израэля. Рука моя дрожала, и строчки получились неровными. Я излила на него свое сочувствие, молитвы, всевозможные благочестивые уверения. Каждое слово казалось банальным, как пустая болтовня, которую я слушала на занятиях по изучению Библии. Но за этими словами я чувствовала себя защищенной.

Он написал мне очередное письмо, наконец-то началась переписка. В основном это были серьезные вопросы с моей стороны и его ответные наставления. Я открыто спрашивала, на что похож Внутренний Голос. Как я его узнаю? «Не могу сказать, – писал он. – Но когда услышите, вы его узнаете».

В тот день тишина особенно давила, словно я оказалась под толщей воды. Она забивала уши и пульсировала в барабанных перепонках. В голове, как белки в гуще деревьев, мелькали беспокойные мысли. Вероятно, во мне было слишком много от англиканки, пресвитерианки, от Гримке. Взглянув на камин, я увидела, что угли погасли.

Еще несколько минут, говорила я себе. Мои веки вновь опустились. Не осталось ни ожиданий, ни надежд, ни стремлений, и я перестала думать о Голосе. В этот момент бег мыслей остановился, и я поплыла в некоем спокойном потоке.

Поезжай на Север.

Голос нарушил мое краткое забытье, словно брошенный в воду темный красивый камушек.

У меня перехватило дыхание. Это не было похоже на обычную мысль – нечто отчетливое, пульсирующее и несущее печать Бога.

Поезжай на Север.

Я открыла глаза. Сердце билось так сильно, что пришлось прижать ладонь к груди.

Это было невообразимо. Незамужние дочери не уезжают жить самостоятельно в незнакомое место. Они торчат дома с матерью, а если нет матери, то с сестрами или братьями. Они не порывают со всеми, кого знают и любят, не ломают свою жизнь, не бросают тень на свою репутацию и имя семьи. И не устраивают скандалов.

Я поднялась и принялась вышагивать перед окном, говоря себе, что это невозможно. Мать устроит мне Армагеддон. Голос или не Голос, она быстро с ним разберется.

Отец оставил сыновьям всю свою собственность и обширную долю богатства, но не забыл и про дочерей. Каждой из нас он завещал по десять тысяч долларов, и при экономной жизни на проценты я была бы обеспечена до конца дней.

За окном разрасталось необъятное небо, наполненное рассеянным светом. Я вдруг вспомнила тот день прошлогодней зимы, когда Подарочек чистила люстру в гостиной и заявила мне: «Телом я могу быть рабыней, но не душой. Ты же – наоборот». Я тогда отмахнулась от ее слов. Что могла она понимать? Но теперь осознала, насколько они правильны. Моя душа жила в оковах.

Я подошла к комоду и выдвинула ящик, который почти никогда не открывала, – тот, где хранилась шкатулка из лавы. Внутри нашла серебряную пуговицу, которую вернула мне Подарочек несколько лет назад. О пуговице давно не вспоминали, и она потускнела. Я положила ее на ладонь.

Как человеку узнать голос Бога? Я поверила, что голос, повелевавший мне ехать на Север, принадлежит Ему, хотя, возможно, ощутила собственный порыв к свободе. Возможно, то был мой голос. Разве это имеет значение?

Часть четвертая

Сентябрь 1821 – июль 1822

Дом назывался Грин-Хилл. Когда Израэль приглашал погостить в его семье в окрестностях Филадельфии, я представляла себе просторный каркасный дом с большой верандой и ставнями из сосны. Приехав к ним в конце весны, я с изумлением обнаружила небольшой каменный замок. Грин-Хилл оказался мегалитическим сооружением из бледно-серых камней, украшен он был арочными окнами, балконами и башенками. Увидев его впервые, я почувствовала себя настоящей изгнанницей.

Покойная жена Израэля Ребекка, по крайней мере, постаралась сделать дом уютным. Наполнила его вязаными ковриками, подушками с цветочным рисунком, обставила скромной мебелью. На стенах висели часы с кукушкой, из которых выскакивали птички и куковали каждый час. Жилище это было очень странным, но постепенно я привыкла к жизни в каменоломне. Я любила смотреть, как блестит под дождем каменный фасад и как он серебрится при свете полной луны. Мне нравилось слушать, как медленной спиралью закручивается в комнатах эхо детских голосов, было приятно, что в жаркие дни воздух в помещении остается сумрачным и прохладным. Но больше всего меня покорила неприступность замка.

Я поселилась в мансардной комнате на третьем этаже. Перед этим несколько месяцев переписывалась с Израэлем и ругалась с матерью. Я надеялась уверить ее в том, что все это промысел Божий. Она была набожной женщиной. Поколебать ее представления о жизни могло лишь благочестие, но, когда я рассказала о Внутреннем Голосе, она пришла в ужас. Решила, что я встала на путь одержимых женщин-святых, которые позволяли бросать себя в кипящее масло и поджаривать на решетке. Когда я наконец призналась, что намерена жить под крышей мужчины, которому писала те скандальные неотправленные письма, у матери сдало здоровье, на нее посыпались разные хвори, начиная с лихорадки и кончая болью в груди. Она не притворялась, о чем говорило ее осунувшееся лицо в испарине, и я опасалась, что мое намерение может убить ее.