Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов

class="stanza">

Что вернется,

                     кроме ленивой воды,

                                                     которая берег зальет,

затопит спокойно

                           останками,

                                            грязью?

Груз моря —

                    тела утопших.

                                          Что праздновать человеку?

Что петь?

              Слова,

                        словно корни,

впиваются

                 в мозг

                           и прорастают

цветами —

                 земля

                          истощается вновь.

А реки гонят

                   зловонную воду

                                            в стоячее море,

и символ

              не правит землей —

                                             от него отказались люди.

Они смотрят

                   сухими учеными глазами

                                                         на высохший грамотный мир,

и налетают на пищу,

                               и раздирают ее

                                                       когтями,

безжалостным

                      клювом

                                  и поедают.

III

Надежда?

               Где обрести

                                  надежду?

Где

      отыскать ее

                         вновь?

Люди обвили

                    руками

                               бессмертное дерево,

его цветущие ветви —

                                  и тихо падают

                                                        листья.

IV

Что знает о любви

                            твое воображенье,

                                                         скульптор?

Резец

         вонзается

                         в послушный камень.

Поймет ли

                поколение

                                 тебя?

Поэт

        словами

                     изумляет мир:

стирает пыль

                     со стрелок циферблата

                                                         и вновь о красоте поет

для поколения,

                        которое приходит.

                                                    Опять метафора готова.

И символ понят,

                        и древний мир в руинах

                                                             на ладони.

Но прежде чем столетье

                                     завершится,

                                                        отлив

приливом обернется,

                                песок покрыв

                                                     зловонною водой.

Флоренс Балл

Каникулы в Уэльсе

Чужая в этом краю,

где дети лепечут на языке,

который наследуешь ты,

каждый вечер я отправляюсь

к волнам и скалам,

чтобы понять прошлое

этой земли. Ни замки,

ни книги не помогли мне.

Это страна огромных склепов,

лошадок и сов,

ожидающих ночи, —

они спокойнее чаек,

которых тревожат мальчишки

у старых часовен,

похожих на часовых,

стоящих у моря.

И все же позднее в английском городе

я вспомню твою рыжую голову изгнанника.

Мейк Стивенс

Пони в Мертире

Зимою старик пригнал

этих лошадок с вересковых полей

в Мертир.

Они стоят спиною к ветру.

Копыта, покрытые льдом,

звенят от удара о камень.

Пар струится из красных ноздрей.

Гривы скручены холодом.

Прошлой ночью

они пытались бежать.

Сломали забор, промчались

мимо стоянки машин.

Удила страха в зубах.

Их водворили на место.

Они бродят по дорожкам,

покрытым гравием.

Их кормят и поят мулаты,

и дети играют с ними.

Мы рады этим лошадкам.

Они не местный колорит,

как скажут гиды.

Они принесли колдовство полей.

До появления заборов и дорог

они жили в этом краю.

Они старые хозяева этих долин.

И вот, прогуливаясь по площадкам,

они сшибают мусорные ведра

и трутся боками об изгородь.

А в нас поднимается что-то.

Мы вспоминаем зеленые приходы.

Они лежат за пределами городов

и наших сердец,

пригодные только для грустных песен.

Эти лошадки — наши товарищи.

Они пришли из далекого прошлого.

Эти долины — наша боль и тоска.

Мы все изгнанники

до наступления оттепели.

Джон Таннер

Посторонние

Листая страницы книги,

мы увидели

линии будущего.

В одну точку

они сходились.

Эта точка летела

навстречу нам.

Другие не ищут

линии будущего.

Прошлое льстит.

Туман горизонт покрывает,

и старая слава

витает над головой.

Была ли у нас слава?

Саксы, норманны…

Прошлое учит видеть

в побитых приземистых племенах,

которых они покорили,

предтечу народа.

Но это так отдаленно,

что трудно отречься.

И что мы могли поделать?

Англия близко к себе

не пустила.

Мы для нее —

зрительный зал.

Аплодисменты гремели.

Аплодисментов ждали.

Аплодисменты всему,

что не касалось нас.

Но мы возводили

свои города

и населяли свои долины.

Прошлое нас учило,

но скоро мы выросли

из него.

Горы стремились ввысь,

и зеленели долины.

Пропасти и валуны

создали наши замки.

И чаша Грааля украсила край,

волшебная чаша Грааля.

Мы возводили

свои города

и населяли свои долины.

Здесь мы живем,

новые корни

уходят в землю. Здравствуй, Уэльс!

Тони Кертис

Поезда

Поезда заставляют людей говорить;

рельсы скользят вдоль полей,

там прячутся кролики

и горделиво стоят крестьяне,

лица и руки цвета меди

на фоне зеленых дождей пшеницы,

а поезда мчатся мимо окраин городов,

мимо фабрик, сквозь новые города.

Поезда заставляют людей говорить.

Старая женщина

изливает душу соседкам по купе.

Они говорят

о мужьях, которые давно умерли,

о партиях и наградах,

которые не имеют уже никакого значения,

о саде умершего, о его лодке;

«У нас был маленький домик в Уэльсе» —

слова ничего не вернут,

но те, кто слушает, улыбнутся

и отплатят рассказом о своих жизнях

и о чьей-то внезапной смерти.

Поезда заставляют людей говорить —

и они начинают понимать,

что всегда разрывались

между стенами своих комнат

и взрослыми детьми,

которые всегда куда-то уезжают. Между

Манчестером и Лондоном,

между уютным домом и чьей-то болезнью

слова, словно колеса, отмеряют расстояние,

врываясь в черные глубины