Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий

— Здесь… — замялась женщина, не зная, как ко мне обратиться.

— Ваша милость, — подсказал ей Тавор.

— Здесь, ваша милость.

— А где твой муж, хозяйка?

— Я вдова, ваша милость. Но если мой старый обормот перед смертью кому задолжал, то только через суд. От меня вы и медяка не получите, — гордо сложила она руки под грудью.

— Нет, мать. Не знаем мы ничего про долги твоего мужа. Сколько у тебя детей?

— Старший сын погиб на войне, где-то далеко на востоке. Второй еще со мной пока. Еще три дочери есть, но они сейчас орех трясут. Дома их нет.

— Зятья есть?

— Нет пока. Кто возьмет почти бесприданниц да безотцовщину? Разве что вдовцы. А с началом этой войны у нас только вдовы множатся.

Я взял с сиденья коляски шаль и протянул ей с поклоном.

— Извини нас, мать, но так вышло, что не уберегли мы твоего сына. Он выполнил свой долг до конца, защищая своего вождя. Что я могу сделать для тебя, как облегчить твое горе, чтобы оно не омрачало твою гордость за сына-героя.

— Ты, что ли, этот вождь? — спросила она с недоверием. — Больно молод…

Но платок взяла, развернула, поцокала языком от восхищения и накинула его себе на плечи.

— Я этот вождь.

— Тогда погоди здесь.

Она ушла в дом и скоро вернулась с ковшиком воды. Открыла калитку и, отступив на шаг, протянула мне корец. Подождала, пока я выпил и сказал положенные слова под падающие в пыль последние капли, уголками губ усмехнувшись на «плодоносящее чрево».

— Я не просила. Ты сам это сказал, вождь. Так что пристрой к хорошему делу моего младшенького, — потребовала она, отбирая у меня ковш. — Так устрой, чтобы он не нуждался по жизни. Нет у него тяги к земле, ни любви к овцам. Даже к вьделке вина нет у него стремления. В армию и в ту не годен по сухорукости. Все книжки читает как порченый. Глаза ломает и керосин напрасно жжет.

— Хорошо, мать. Все сделаю, как ты велишь, — поклонился я ей. — Спасибо тебе за старшего сына. Спасибо за то, что воспитала настоящего горца.

— Где могила моего старшего? — спросила женщина строго.

— В городе Будвиц. На центральном кладбище, в хорошем месте, — постарался я ответить подробно. — Это далеко отсюда — в Ольмюцком королевстве. За могилой ухаживают, не беспокойся. Весной, как земля просядет, на нее камень положат.

— Дашь мне денег, вождь, съездить к сыну, оплакать его могилку? Самой мне не потянуть.

— Непременно. И на дорогу дам, и на прожитье. Там дорогой город.

— Я не спрашиваю, отомстил ли ты за мою кровиночку… Но если твоя совесть позволила прийти к этому порогу, то надеюсь, ты все сделал как положено, — и концом подаренной шали промокнула уголок глаза.

Тут привели парня лет семнадцати. По виду действительно немного не от мира сего, крестьянского мира. Взъерошенного сероглазого блондина среднего роста. Левую руку он держал несколько неестественно.

— Это мой младший и есть, ваша милость. Тим, — кивнула на него мать. — Тим Йёссен. Теперь его обед — ваша забота.

— Читать-писать умеешь? — спросил я парня.

— Я в этом году окончил среднюю школу, ваша милость, — твердо ответил мальчик.

Было чем гордиться, не много в Реции на селе парней со средним образованием. Восьмилетку-то не все заканчивают. Большинство останавливаются на умении читать-писать-считать. Это в долинах. А в горах и этого нет.

— Правда, последние два класса я экстерном прошел, заочно в городе. У нас в селе только восьмилетка есть. Могу аттестат показать, — и дернулся сорваться в дом, да мать остановила.

— Это хорошо, что есть аттестат, — констатировал я этот отрадный для меня факт. — Я вот свой только в армии получил.

Вот и первый бадонский стипендиат образовался. Неказист, но глаза живые. Если он еще на учебу злой, так то, что требуется.

— На будущий год поедешь в Будвиц, — пообещал я ему, — в Политехнический институт учиться на геолога. Учиться читать камни как книгу. Заодно мать свозишь на могилу брата. А этой зимой я тебе посильную работу во Втуце найду. С заработком.

— У него, ваша милость, в этом аттестате плохих отметок нет, — влезла мать с гордостью, как только услышала про заработок, будто не за это же самое совсем недавно сына ругала. — И учитель его хвалит.

— Ваша милость, но у меня нет таких денег, чтобы заплатить за учебу, — спрятал парень руки за спину.

Гордый горец.

— А учиться хочется? — не отставал я.

— Учиться хочу.

— Имперский язык знаешь?.

— Знаю. Читаю и пишу. Но говорю не очень.

— Твой брат тебе поможет получить высшее образование.

Мальчик недоуменно смотрел на меня, не понимая ничего из моих слов. Потом выдавил из себя обиженно:

— Мой брат погиб на войне.

— За подвиг брата ты получишь «Бадонскую стипендию» на образование, — обнадежил я его. — Но когда защитишь диплом, то вернешься обратно домой изучать наши горы. А пока собирайся. Через неделю я уезжаю во Втуц. Если не хочешь идти до города пешком, не опаздывай. До весны ты должен выучить еще и огемский язык.

11

— Мы вместе выпьем за наших героев… Выпьем и снова нальем. Мы вместе выпьем за наших героев… И каждого назовем, — надрывалась озаряемая четырьмя большими кострами толпа под вполне приличный деревенский оркестр. — Пока есть кому выпить за душу героя — горец живее живых.

Все радуются. Музыка разухабистая. Песни юморные на грани приличия. Воистину веселая тризна. Немного ослабить рамки полового поведения — и полный Вудсток.

А ведь это действительно настоящие поминки, на которых, торжественно сменяя друг друга, старцы с седыми бородами зачитывали длинный свиток погибших на войнах из господской усадьбы и трех подчиненных ей деревень.

Поименно.

За почти три сотни лет.

Первым назвали молодого графа — все же это по нему тризна, последним — Йёссена.

Хорошо меня вовремя предупредили, что полную кружку за каждого помянутого пить не следует, достаточно каплю, чтоб его душа не затерялась в безвестности. Иначе до конца списка можно самому не дожить. Но хоть по капле за каждого героя, но убывает в кружке. А кружка всегда должна быть полной, и за этим особо следили молоденькие девочки с кувшинами в руках, которым самим пить вино еще не по возрасту.

К открытой бочке самостоятельно никто не лез. И это меня проняло до печенок. Дисциплинированный народ.

В конце панихиды все выпили по две кружки. И снова спели «Выпьем и снова нальем».

— У человека может не быть могилы, он может пропасть без вести. Но пока его дома поминают, душа его жива, — пояснила мне Альта, весь этот вечер на поминальном поле не отходящая от меня ни на шаг. — Когда тризна печальная, наши герои горюют вместе с нами, когда веселая, то вместе с нами радуются и они.