Имперский рыцарь - Дмитрий Старицкий

— С вашего позволения я откланяюсь, господин барон. Теперь вы тут полноправный хозяин.

— А как же ужин, господин староста? — удивился я.

Как уже успел убедиться, Угездфорт был большой гурман и обжора.

— Надеюсь, в другой раз непременно, Савва. Но сейчас вам будет не до гостей. Честь имею.

Кряхтя, староста залез в свою двуколку и неторопливо покатил по парку в направлении ворот.

А мертвая мизансцена у парадного подъезда продолжалась. Управляющий и деревенские старосты все так же стояли у крыльца, в тех же позах, что встретили нас. И молчали.

— Так что, уже и корец с дороги господину на его земле подать некому? — нарушил Вальд тишину возмущенным выкликом.

Как ожидая команды, с крыльца неторопливо спустилась тонкая красивая женщина лет двадцати пяти в богатом наряде горянки и с поклоном подала мне ковш бражки литра так на полтора.

Издеваются, не иначе…

Давясь народной шипучкой, выпил я весь ковш и стряхнул последние капли под ноги женщине.

— Будь плодоносящим чрево твое, — сказал, любуясь ее тонким лицом, которое слегка портил длинный острый нос.

Управляющий и старосты встали на одно колено. Женщина поклонилась в пояс.

Все. Теперь я действительно полноправный хозяин тут. Не только по закону, но и по обычаю.

— До нового урожая пусть все пока будет, как было. Потом посмотрим, — сказал я. — Вставайте.

Когда мужики встали с колен, я спросил:

— Что такие невеселые?

Ответил управляющий, как мне показалось, с некоторым вызовом:

— Так, ваша милость, печальная тризна у нас сегодня по молодому графу. Срок ей пришел. Невместно веселие.

— Какая может быть печальная тризна? — взревел Вальд. — Когда мы в течение трех дней с гибели графа провели тризну кровавую. Почти тысячу врагов вырезали за одну ночь. Как в древности — одними кинжалами. Душа Битомара отомщена, весела, и не вам по ней печаловаться. Так что если хотите тризны, то пусть она будет веселой.

Подошли мои снайперы отпрашиваться в деревню, оторвав меня от бухгалтерских книг, которые предоставила мне по первому требованию Альта, та самая женщина, что поила меня при встрече бражкой.

Ох уж эта бражка, до сих пор от нее отрыжка в нос шибает.

Научить их квас варить, что ли?

Странные тут обычаи, вина в подвалах хоть залейся, а встречают брагой… Впрочем, как вспоминаю, на такой случай жена дяди Оле также постоянно бражку держала, хотя посетители на нашем хуторе были в редкость. Так что тут либо бражка, либо чистая вода. Или вода положена только гостям? Вальду потом воды поднесли. Разобраться мне надо с этими обычаями, а то, что все некогда было — не оправдание. Мне тут жить. А «хшешь жичь, як врона, каркай, як вона», — любила повторять у нас в академии студентка, позиционирующая себя как полячку.

Управляющий в имении был, как оказалось, только распорядитель — мышца, а все бумаги вела Альта. Грамотно вела, я скажу. Мозг.

Женщина терпеливо сидела на стуле у стены, сложив руки на коленях, и в разговор мужчин не встревала. Так же как до того не мешала мне рыться в ее гроссбухах, только кратко и по существу отвечая на возникающие у меня вопросы.

Я поднял глаза от залитого осенним солнцем стола и недоуменно спросил бойцов:

— Что так вам приспичило именно сегодня туда намылиться? Завтра чем не день вам?

— Так, командир, Йёссен отсюда родом. Надобно нам перед его матерью повиниться. Завтра вроде как невежливо уже будет. И вообще… Может, помочь чем ей требуется… Командир, он наш товарищ был и…

— Я помню, чем я обязан Йёссену, — буркнул я недовольно, ощущая себя паршиво, будто егеря меня как котенка в лужу носом натыкали. — Поедем, но не все… Я, кучер, мой денщик и от вас трое — сами определитесь кто. На рысаках поедем.

— А денщик зачем? Он же не реций, — настаивал унтер.

— Он пулемет возьмет, — отрезал я. — Мало ли…

Когда егеря вышли, я сказал женщине:

— Альта, я доволен вашими записями при первом взгляде на них. Продолжайте так и дальше. Я ненадолго отъеду, а вы распорядитесь, чтобы жеребцов развели по разным конюшням, не то разломают там все, когда кобылы в охоту войдут, если их вместе держать. Конезавод теперь будет лицо «Отрадного».

Я встал, и женщина встала одновременно со мной. При всей стройности, если не сказать худобе, грудь ее впечатляла размером. Остального всего за балахонистым платьем особо и не заметно. Ростом высока и не блондинка совсем — русая. И глаз светло-карий с зеленцой.

Она неторопливо стянула с плеч богатую шаль, сложила ее и протянула мне.

— Вы, наверное, росли на чужбине, ваша милость, и не совсем ориентируетесь в тонкостях горских обычаев. Подарите эту шаль матери вашего бойца. Я правильно догадалась, что он погиб из-за вас?

— Я ему обязан жизнью, — сознался я.

— Он отомщен?

— Отомщен, — не покривил я душой, так как заставить работать на государство Ночную гильдию это… похуже смерти им будет.

— Тогда платка достаточно, — улыбнулась Альта мягко, глядя прямо в мои глаза. — Если у нее есть еще сыновья, то примите участие в их судьбе. И вас не будут здесь поминать худым словом. Я сама не местная, так что понимаю ваши затруднения. Езжайте спокойно, ваша милость. А я тут подготовлю к вечеру веселую тризну, пока управляющий развлекает нашего гостя.

— Неужели у вас ничего не слышали про Кровавого Кобчика и его тризну по молодому графу на Восточном фронте? — спросил я напоследок. — Об этом все газеты писали.

— Мы не выписываем газет, ваша милость, — мягко ответила женщина. — Да и живем в глуши. Приезжал фельдъегерь от Ремидия. Привез печальное известие о гибели нашего господина. Сообщил, что имение отошло в домен маркграфа, и все. А дальше у нас страда… не зерно, так горох, не фундук, так кизил, не виноград, так орех. И постоянный сенокос на неудобьях. У нас в горах говорят так: «Помирать собрался, а овес сей». Коровы еще болели на новом пастбище…

Одноэтажный каменный дом под соломенной крышей с покосившимся старым тележным колесом для гнезда аистов над ней, как и двор при нем, не впечатлял достатком. Нам его показали сразу при въезде в деревню. Шестой дом по левой стороне.

Встретила нас у калитки сухонькая женщина, рано состарившаяся от тяжелой крестьянской работы.

— Что нужно важным господам на моем подворье? — спросила гордо, вытирая руки передником, когда мы сошли с коляски.

Оставила между нами и собой закрытую калитку из редких жердей.

— Тут живут Йёссены? — спросил я.

— Здесь… — замялась женщина, не зная, как ко мне обратиться.