Око тайфуна - Сергей Переслегин

Крестьянин уходил на фронт, добровольно подчиняя свой интерес государственному. Мечты, чаяния, надежды он отдавал в залог революционной власти, рассчитывая, что они осуществятся, но позже. Исполнение всех желаний одинаково отсрочивалось: личные интересы должны были быть удовлетворены завтра, после построения нового общества.

Только это общество революционеры представляли по-разному, поскольку различались их интересы. Общим было предвкушение «счастья для всех». Коллективное сознание ориентировалось на будущее.

Отсюда энтузиазм, до сих пор присутствующий в ностальгических воспоминаниях. «Не бежать невозможно…»

Ноосфера быстро приобрела нездоровые особенности. Начав воспринимать «новый мир» как овеществленное счастье, общественное сознание стало нетерпимым по отношению к любой критике этого идеала — ситуация, чреватая «охотой на ведьм» и прогрессирующей ксенофобией. Исключительная ориентация на будущее привела к тотальному отрицанию прошлого. Уничтожение церквей шло с полного одобрения большинства.

Наиболее опасным было вытеснение в подсознание реальной обстановки, в которой приходилось жить и действовать.

В следующее десятилетие болезненные явления продолжали нарастать. Вытеснялась все большая доля информации. Это означало расслоение социума на знающих реальное положение вещей и живущих в мире иллюзий. Происходило формирование господствующего класса, использующего общество в своих узко корыстных интересах. («Революционный террор? Для меня!»(2)), и, одновременно, создание псевдореволюционной псевдокультуры.

«Власть имущим» идея «нового общества» давала оправдание, иллюзию деятельности во имя народа, его грядущих поколений. Массы жили с отсроченными интересами, руководство жило с отсроченной совестью. Те и другие рассчитывали получить по векселям.

Война разрушила часть мифов ценой лучшего, что мог дать социум. Поколение, пережившее ее, стало образцом гражданской трусости. Дело здесь не только в фанатизме и вошедшем в привычку повиновении. Слишком многие не вернулись[29].

Деформации продолжали нарастать.

«In the Land of Mordor Where shadows lie»(4).

Страну населяли тени.

Шестидесятые.

Почему-то никто не обратил внимание на общемировой характер этого феномена. Схожие процессы развернулись в СССР, США, в Африке и Европе. Освобождение мысли.

Компьютерная революция. Человечество дотянулось до звезд. Знаменитыми работами Форрестола и Медоуза началась прогностика.

Развалилась колониальная система. Впервые в современной истории произошла деэскалация политического кризиса. Громко заявило о себе университетское студенчество. Экспоненциально росли расходы на образование и науку.

Из этого времени берет свое начало трагедия романа. Непосредственно из шестидесятых пришел Вайсброд.

Как-то, пересказывая роман, я назвал Вайсброда постаревшим Гириным(5), обратив внимание на общность биографий и единство реакции на мир.

«…я дрался! Я маневрировал, да! Мой лучший друг двенадцать лет делал вид, что меня не знает!»— бессильно кричит Вайсброд. Это была цена работы. «Другой мой друг, когда я тайком приехал его проводить, плюнул мне в лицо».

«— Западные Ворота Морийского Государя Дарина открывает Заветное Заклинание, друг». И еще: «хранителей спасет лишь взаимная верность»(4).

«Прорыв шестидесятых» соединил у нас в стране два прогрессивных течения. Первое — преклонение перед наукой, интеллектуальное освобождение — носило, как я уже отметил, общечеловеческий характер. Если нужны ярлыки, его можно назвать либеральным или даже буржуазно-либеральным. Второе, коммунистическое, течение существовало только у нас. В этом наша заслуга, в этом наша вина.

«Под звон курантов, главных на планете,Под звон ручьев, лукавых и тенистых,Все люди станут добрыми, как дети,Резвившиеся древле в Назарете…Заманчива и лжива эта пристань!»[30]

Суждения о «новом мире», сложившиеся у людей, представляли собой миф. Однако, вне зависимости от этого, рациональное зерно существовало. Сейчас мы близки к тому, чтобы забыть это, но Маркс действительно был крупнейшим экономистом своего времени, а Энгельс заложил основы теории систем задолго до Богданова и Берталанфи и научился применять ее к историческому процессу задолго до И. Ефремова. Созданная классиками динамическая модель изобилует ошибками, но она правильно оценивает тенденции[31]. Во всяком случае, известные мне альтернативные схемы обладают меньшей предсказательной силой, хотя и создавались на сто лет позже.

Идеологической основой советских шестидесятых стала попытка верификации идей коммунизма. Созданная И. Ефремовым (в меньшей степени А. и Б. Стругацкими) стандартная модель была, как показал дальнейший анализ[32], ошибочной. Но она была научной.

Общественное сознание обрело реалистическую перспективу. Страна стряхнула с себя прошлое и снова устремилась в завтра. Специалист разглядел бы в происходящем черты нездоровой эйфории.

«И так нам захотелось ввысь,Что мы вчера перепились,И горьким думам вопрекиМы ели сладкие куски».

Гирин. Вайсброд. Одна ошибка — страшная, преступная — отождествив себя с обществом, они отождествили общество с государством.

«… я выиграл! Я нашел вас! И выучил вас! И мы обгоняем их на пять лет! Не сметь испортить! (…) Эта страна получит амбулаторные резонаторы первой! Эта!! Тем и так неплохо!!»(2)

Это позиция коммунара.

Я не осуждаю. Но, доверившись стране, шестидесятники доверились тем, кто выступал от ее имени — правящей элите, которую всякий марксист считает выразителем интересов господствующего класса(6,7).

Контрудар системы не мог встретить сопротивления.

Предавали не все.

Спивались. Почти все.

Уезжали.

Сильные поступали, как Вайсброд. Вели безнадежную борьбу, поддерживая существование «этой страны». Меньшинство из них создало людей, которых я называю тенью шестидесятников. В романе к ним принадлежат Симагин, Вербицкий и Ляпишев.

Семидесятые убили мечту о коммунизме. Несколько упрощая, скажу, что с обществом случилось то же, что и с Асей.

«Я вас всех ненавижу»(2).

Ложь. «Чаша отравы»[33]. Пустота впереди, закрытые двери. Поколение, выбитое из культуры, как поколение сороковых было выбито из жизни.

«Восьмидесятники», следующие, приняли правила игры:

«Кто-то должен заполнить словесное пространство? Кто-то должен создавать шумовую завесу? Почему не я?»

Шестидесятники заплатили страшную цену. Эти заплатят дороже, став поколением, которое проклянут дети.

Шаг второй: Противостояние

Содержанием описанных процессов была фашизация общества. Я говорю не о «бесконтрольной власти Рашидовых» и даже не о блокаде информации. Все это — необходимые, но не достаточные условия. Должны появиться фашисты.

«Вдвоем зажимают за шею в положении „раком“, а третий лупит табуреткой. В ней килограмма четыре! Мне отбили почки за то, что не стал чистить сортир за „старика“… Если не откликался на Абрама, били ночью».

Фашист — вменяемый, но психически искалеченный человек, выплескивающий в мир ненависть. На поздних этапах она обращена на выделенную по тому или иному признаку социальную группу. Первоначально ненависть не имеет конкретного адресата. Просто — жестокость разливается по стране, ломая и убивая.

Симагин связал бы фашизм с резонансным возбуждением садо-мазохистского участка биоспектра. С неизбежностью возникает пирамида, где в самом низу изгои, а наверху единственный лидер. Эта социальная пирамида индуцируется в любые структуры и отношения — идет «саморазогрев»: чем дальше зашла фашизация, тем интенсивнее процесс.

Когда впервые рассматриваешь эту схему, зло кажется всепобеждающим. Потом начинаешь понимать, что раз мир еще существует, есть силы, противостоящие коллапсу.

Возникает искушение продолжить анализ, найти социальные слои, интересы которых отрицают фашизацию и фашизм, исследовать взаимоотношения этих слоев с общенародным государством. Но поступить так — значит заведомо упростить «Очаг на башне», превратив роман в политический. Между тем, В. Рыбакова интересуют не сами социальные явления, но их проекция на судьбу человека. Не кампания в прессе, осуждающая «пропаганду оппозиционных КПСС политических структур», а воздействие этой кампании на Вербицкого и Роткина, опосредованно на Асю и Симагина.

«Он слышал Ее имя, он ждал повторенья,Он бросил в огонь все, чего было не жаль,Он видел следы ее, жаждал воды Ее,Шел далеко, в свете звезды ЕеВ пальцах его вода превращалась в сталь».

«— …Области сознания, через которые наиболее успешно происходит выплеск, у каждого свои. У тебя словесность, у меня вот — биоспектралистика. Мы называем их конструктивными областями. У Аськи, наверное, любовь».