Круги на воде - Кирилл Кудряшов

— Как думаешь, это мать и сын? — спросила Саша.

— Может они вообще гермафродиты. Но, кажется, ты права…

— Гермафродиты, или нет, но этот явно опасался за своего ребенка. И понимал, что машина может причинить ему вред. Они разумны!

Я и сам видел это. Все эти уроды, и тот ребенок, которого я убил по дороге сюда, отличались от моего первого знакомца. Во-первых, у большинства из них отсутствовал костяной нарост на лбу, во-вторых двигались они как-то, более по человечески, что ли… Ну а в-третьих, если в том уроде я видел лишь простейшие инстинкты — любопытство и, возможно, агрессию, то у всех этих существ присутствовали и другие, более сложные. Да о чем это я, обитатели нового Омска умели говорить! Неоднократно я видел, как они переговариваются — по двое, по трое, или и вовсе большими группами. Они общались между собой, а тот малыш заговорил со мной. Пусть и на искаженном, но все же на русском языке!

Да, они были разумны!

Нам потребовалось больше часа на то, чтобы проехать через Омск. Мы ехали медленно, отчасти боясь задавить кого-то, а отчасти — просто пораженные открывшимся перед нами зрелищем. Уроды осваивали город! Они суетились в домах, выглядывали из окон, вертели в руках различные предметы и приборы, возможно, пытаясь понять их предназначение.

В тот момент я впервые понял, что наш с Сашей мир перестает быть нашим. Он принадлежал ИМ! Эти существам, этим детям черного предела!

Мы выехали из Омска и практически сразу увидели вдалеке черную стену… Мне не нужно было объяснять Саше, что она видит перед собой — слова вообще были излишни. Преграда возвышалась в нескольких километрах от города, и уже на его окраине мы ощутили перемены. Дома здесь выглядели какими-то… усталыми! Да, именно усталыми, готовыми вот-вот обрушиться. Дорога постепенно превращалась в нечто ухабистое, а газоны по обочинам — в мертвые озерца черной земли. Едва появившаяся по весне трава на них уже засохла, как будто над этой частью города прошел жестокий суховей…

Но я понимал, что на самом деле все наоборот. Из-за преграды все появлялось мертвым, и лишь потом оживало, наливаясь цветом и жизнь. Эта трава не завяла — она просто еще не успела ожить…

Громада черной стены надвигалась на нас…

— Мне страшно… — сказала Саша, и я не ответил ей, не зная, что сказать.

Навстречу нам непрерывным потоком двигались уроды. Десятки, сотни, тысячи… Обочины дороги превратились в бесконечную очередь, уходившую до самой грани миров. В нее саму! Эти существа покидали свой прежний мир (уж не знаю, был ли он для них родным, или нет), и двигались в наш. В этот светлый, яркий и чистый мир, лишенный людей. Теперь это был их мир, и они знали об этом. Они спешили заселить его, покидая черную пустоту за пределом.

Мы приблизились к грани миров вплотную. Из ее мерцающей темноты нескончаемым потоком выходили уроды, будто по конвейерной ленте уносясь прочь, к Омску. Я остановил машину в паре метров от преграды…

Проходящие мимо существа поворачивали к нам свои уродливые лица и долго осматривали нас, от чего мне захотелось, чтобы все стекла джипа были не просто тонированными, а и вовсе непрозрачными… Перед нами вздымалась громадина грани миров. Огромная, чудовищная, внушающая трепет… отсюда было видно, что она движется и сейчас. Черная стена медленно уползала прочь от нас, делая несколько сантиметров в секунду. Временами она ненадолго ускоряла свой шаг, делая короткий рывок, а затем возвращалась к первоначальному медленному движению…

— Хочешь выйти? — спросил я Сашу, — Ты, ведь, хотела взглянуть на нее! Может быть даже прикоснуться к ее поверхности…

В моих словах звучали нотки издевки, и я не старался скрыть их. Да, я виноват перед Сашей. Кругом виноват, ведь все плохое, что произошло с ней, произошло из-за меня! Но мне кажется, я имел право на злорадство — ей хотелось увидеть это величественное, подавляющее волю зрелище, и она увидела его. Пусть насладится чувством, когда кровь начинает медленнее течь в твоих жилах, пусть ощутит в груди мертвый, еще не оживший воздух этого месте!

Ведь смерть — это начало новой жизни, и, в таком случае, начало новой жизни — конец смерти… Сейчас мы стояли там, где смерть граничила с жизнью, вот только жизни я, почему-то, не ощущал вокруг себя. Одну лишь смерть!

— Ты был прав… — зачарованно прошептала Саша, — Этот мир — твой! За этой гранью нет ничего!..

— Нет, есть! За ней смерть! — сказал я, только сейчас осознав, что это действительно так. И подчиняясь внезапному порыву я надавил на газ.

Саша испуганно взвизгнула, когда джип, подпрыгнув на ухабе, не въехал — влетел за предел. Нас мгновенно окутала тьма, казавшаяся материальной и, быть может, живой. Я включил фары, и два ярких луча света ринулись вперед, но завязли в этой темноте уже через несколько метров. Темнота не была кромешной — даже без фар я мог смутно различить убегающую вдаль дорогу и сотни уродов, двигавшихся по ее обочинам к границе, разделяющей светлый и темный миры. Темнота не была кромешной, но свет, привезенный из другого мира, завязал в ней, как в болоте… Холод этого мира медленно просачивался в машину через едва заметные щели…

— Зачем ты это сделал? — вцепившись в мою руку спросила Саша, и голос ее дрожал.

— В прошлый раз я не рассмотрел всего, что находится здесь. Хочу сделать это теперь…

Я и в самом деле осматривался… Да, на этой стороне действительно не было ничего живого. Даже уроды, методично двигавшиеся к преграде и едва различимые в свете фар и тусклом свете, просачивающемся сквозь черную стену, и те казались какими-то не живыми. Всего в нескольких метрах, насколько позволял свет фар, я видел уже не человекоподобных существ, а скелеты, наспех обтянутые рваной кожей. И по мере приближения к пределу эти существа обретали плоть, постепенно становясь такими, какими я привык видеть их…

Дорога, покрытая потрескавшимся асфальтом в ТОМ мире, в ЭТОМ была усыпана асфальтовой пылью, плотно слежавшейся на мертвой земле. И чем ближе к грани миров, тем прочнее становилась эта пыль, тем крепче ее частицы цеплялись друг за друга… Я не видел растительности по бокам дороги, но предполагал, что увижу лишь гниющую траву и ободранные веточки кустарников.

Я включил кондиционер, надеясь прогнать из машины холод, но он не уходил. Он прятался под одеждой, заползал в обувь, касался своими холодными пальцами самой души…

— Мы присутствуем при рождении мира! — сказал я, — Мы за гранью жизни. Там, где жизни еще нет! Интересно… Так ли рождались ВСЕ миры?

Может быть и тот мир, который я привык считать родным, точно также выбрался из холодной черноты? Может быть и его кто-то придумал, создавая плацдарм для отпуска? А может быть в 1939-м некий Адольф Шикльгрубер, более известный под другой фамилией, создал мой мир просто для того, чтобы потренироваться в искусстве ведения войн? И поэтому он создал страну, в которой все поклонялись ему, и весь остальной мир, дрожавший при упоминании его имени? Может быть для него это тоже было отпуском?