Русь меж двух огней – против Батыя и «псов-рыцарей» - Михаил Елисеев

Судя по всему, рязанский воевода начал нападать на врага еще до битвы под Коломной, а когда орда после битвы пошла на Москву, рязанская дружина двинулась за ней следом. Сражение под Коломной произошло 1 января 1238 г., а к Москве монголы подошли 15 января, и город пал 20-го числа. Все это время рязанцы висели на хвосте Батыева воинства, нанося короткие жалящие удары, а потом скрываясь в заснеженных лесах. К этому моменту численность воинства Коловрата насчитывала уже 1700 человек, и большую его часть составляли те, кто присоединился к дружине во время рейда по монгольским тылам, в «Повести» так об этом и сказано: «И собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых Бог соблюл вне города». Конечно, когда боевые действия пошли уже на территории Владимиро-Суздальского княжества, в рядах рати Евпатия появились и суздальцы, но все равно подавляющее большинство в ней составляли именно рязанцы. Но был еще один момент, который хотелось бы отметить, — вполне возможно, что действия отряда рязанского боярина спровоцировали население разоряемых монголами территорий и подняли местных жителей на борьбу с захватчиками. И если это действительно было так, то партизанская война, которая развернулась в районе между Коломной и Москвой, должна была серьезно осложнить жизнь степнякам, не привыкшим к русским лесным просторам. Страх перед дремучими лесами Северо-Восточной Руси очень мешал степным всадником эффективно действовать против небольших партизанских отрядов, которые в этих чащобах чувствовали себя, как дома. Ну а что же касается дружины Евпатия, то можно предположить, что пешая ее часть могла передвигаться на санях, и в этом не будет ничего неправдоподобного — это вполне объясняет ту маневренность и мобильность его воинства, с которой оно передвигалось по заснеженным лесам и полям, успешно уходя от превосходящих сил преследователей. Но воеводе уже было мало того, что он привел в полное расстройство монгольские тылы, его полностью захватила новая задумка, которую он тщательно обдумывал и взвешивал, — рязанский боярин собрался ни много ни мало убить Батыя!

Очевидно, на эту мысль Евпатия натолкнул один из немногих выживших участников битвы рязанских полков с ордой, когда Юрий Ингваревич атаковал монгольские тумены и пытался разбить их поодиночке. Но Коловрат пошел в своих рассуждениях дальше рязанского князя и пришел к выводу, что если бы удар наносился по главной монгольской ставке, то шансов на успех у князя Юрия было бы гораздо больше. И тщательно все обдумав и взвесив, воевода пришел к выводу, что замысел его вполне осуществим, только в случае неудачи шансов на спасение не будет ни у кого — ни у него самого, ни у конных гридней, ни у пеших ратников. Но зато и ставки были велики, как никогда, с одной стороны, жизни 1700 человек, с другой стороны, одна жизнь, но зато какая! Ведь в случае гибели Батыя весь монгольский поход в Суздальские земли оказывался под угрозой — и если бы даже захватчики не повернули сразу назад в степи, то в их стане вспыхнула бы такая борьба за власть, что мало бы не показалось никому! Вряд ли, конечно, воевода был осведомлен обо всех тонкостях взаимоотношений между царевичами Чингисидами, из которых каждый примерял на себя роль руководителя Западного похода, зато он четко знал одно — последствия смерти Батыя будут непредсказуемы и необратимы. И потому рязанский боярин решил рискнуть.

Судя по всему, русским воинам, ходившим в разведку, удалось выследить расположение главной монгольской ставки — а возможно, что взяли «языков» и сумели им эти самые языки развязать. И не обязательно было брать в плен именно монгола, в орде было столько самого разного народу, что вполне могли попасться те, из кого можно было выудить информацию на вполне доступном наречии. И как только обстановка прояснилась, то Коловрат стал сразу действовать, и его дружина начала выдвигаться на рубеж атаки. Ратники прекрасно понимали, на что идут, знали, что в этот раз могут и не вернуться с поля боя, но терять им было уже нечего — простое человеческое счастье для большинства из них было смыто кровавой волной нашествия. И убить того, кто разрушил их жизнь, лишив самого дорогого на земле, стало для них главной задачей, которую они могли поставить сами перед собой. Именно с таким настроением и подкрадывались рязанские бойцы через засыпанный снегом ельник к монгольскому стану, а дружинники тихо вели коней в поводу, чтобы, не дай бог, не выдать раньше времени своего присутствия. Лунный свет серебрил покрытое снегом широкое поле, в глубине которого на холме был виден громадный ханский шатер, обитатель которого и являлся заветной целью рязанцев. Воевода лихо запрыгнул в седло и опустил стальную личину на лицо, приготовившись к бою, — следом за ним села на коней вся его дружина. Раздвигая копьями засыпанные снегом ветки, конные вои выехали из леса и, выровняв ряды, сразу взяли разбег, двинувшись в сторону монгольского стана. Следом за ними, убыстряя шаг, пошли в атаку пешие ратники, торопясь как можно скорее достигнуть вражеского лагеря и поддержать своих конников.

Дико кричали монгольские дозорные, гремели барабаны, собирая под бунчуки нукеров и багатуров, сотники и десятники, отчаянно ругаясь, строили в боевые порядки своих всадников. Боярин Евпатий пришпорил коня и перехватил поудобнее копье, а за ним, припав к гривам своих коней и прикрывшись большими червлеными щитами, стрелой летели рязанские гридни, на ходу перестраиваясь в ударный клин. Навстречу им рванулись монгольские ряды, но дружина, ведомая своим воеводой, прошла сквозь них, как нож сквозь масло, и, оставив после себя сотни пронзенных и растоптанных степняков, ринулась дальше, держа направление на ханский шатер. Все громче и яростнее грохотали монгольские барабаны, все новые сотни и тысячи нукеров и багатуров переваливали через холм, чтобы остановить бешеный натиск гридней, но порыв русских воинов был неудержим — сметая все и всех на своем пути, они прорубали дорогу к шатру Батыя. Следом за конной дружиной, прикрывая ее с тыла, стеной шла пешая рать, под страшными ударами рогатин и топоров вместе с конями валились на истоптанный снег ханские тургауды, будучи не в силах остановить этот яростный напор. А гридни, изломав свои копья, схватились за мечи да шестоперы и продолжали ломиться к шатру монгольского владыки, который, облачившись в боевые доспехи, соизволил выйти к темникам с нойонами и воссесть на коня. Вид хана, наблюдающего за битвой, по мысли Батыя, должен был вдохновить его воинов на великие подвиги, но натиск русских сметал лучших ханских бойцов, и стальной клин гридней все ближе и ближе пробивался к заветному шатру. Дружина прорубила себе кровавую дорогу к холму, на котором стоял хан, и пошла в атаку вверх по склону, но тут ее темп продвижения немного замедлился, поскольку приходилось наступать снизу вверх. Однако тут подоспели пешие ратники, и напор русских снова усилился — ударами мечей, боевых топоров и кистеней они положили ханскую охрану в окровавленный снег, и вал рукопашной схватки покатился прямо к шатру, у которого на коне сидел хан. И тут сердце Батыя дрогнуло — мало того что сражение стремительно неслось в его сторону, он наконец сумел разглядеть вражеское знамя — стяг сожженной и уничтоженной его ордой Рязани! Страх холодной рукой сжал сердце степного владыки, который никого и ничего не боялся в этой жизни, — ему показалось, что восстали из мертвых рязанские вои и пришли мстить ему за свой оскверненный и погубленный город. А еще Батый внезапно понял, что если сейчас он развернет коня и, хлестнув его плетью, помчится прочь, то за ним помчатся все его нукеры и багатуры, потому что они думают так же, как и он сам. А потому хан стиснул зубы и остался там, где стоял, ожидая, как монгольские боги распорядятся его судьбой.

И боги пришли ему на помощь, послав спасение в лице шурина Хостоврула, командира личной охраны Батыя, непобедимого багатура и лучшего поединщика монгольской орды. Пообещав привести хану живым грозного русского нойона, Хостоврул рванул из ножен кривой меч и помчался вниз по склону, увлекая за собой воинов отборной тысячи, — разбросав и порубив вставших на его пути гридней, царский шурин прорвался к Евпатию. Но и боярин увидел монгольского багатура, а потому развернул коня и съехался с ним один на один. Могучим ударом Хостоврул разнес на куски щит Коловрата и ранил его в руку, но воевода встал на стременах и, перехватив двумя руками меч, рубанул сплеча — тяжелый клинок расколол щит, разрубил пластины панциря и, пройдя сквозь тело лучшего поединщика орды, уперся в седло. Коловрат рванул меч, и туловище царского шурина, разрубленное пополам, свалилось с коня на землю по разные стороны. И в ужасе замерли монголы, страх поразил их души, а воевода, видя замешательство врага, пришпорил коня и погнал его вверх по склону холма, прямо на Батыя. За малым не добрался Евпатий до хана, пронзенный стрелами пал его конь, но боярин быстро встал на ноги и, схватив в левую руку кривой монгольский меч, бросился на завоевателя. Однако перед ним стеной встали отборные тургауды, они своими телами закрывали Батыя, и воевода так и не смог до него добраться, мало того, он сам оказался в кольце врагов, оторвавшись от своих ратников. Дорого продал боярин свою жизнь, рубил и колол он монголов мечом до тех пор, пока они, боясь подступиться, не засыпали богатыря дождем стрел. Но не дали степнякам утащить тело Коловрата и бросить под ноги хану, прорубились гридни сквозь монгольские ряды и, вытащив из боя погибшего воеводу, стали прорываться к лесу.