Русь меж двух огней – против Батыя и «псов-рыцарей» - Михаил Елисеев

И снова был день, а потом снова наступила ночь, но монголы продолжали карабкаться по валам, стараясь залезть на городницы и закрепиться на стенах. Ярко пылали в ночи подожженные частокол и башни, рушились обгоревшие укрепления, огнем был охвачен весь город, потому что тушить было уже некому — все рязанцы, включая и женщин, отражали натиск степняков. А он по-прежнему не ослабевал, и по-прежнему упорно карабкались наверх багатуры, только сил у русских ратников уже практически не оставалось, потому что многодневное сражение их страшно вымотало. Удары таранов разбили городские ворота, но монгольская атака захлебнулась, так и не начавшись, — проездные проходы в башнях были завалены камнями и кирпичом, а потому проникнуть в город никакой возможности для кочевников здесь не было. Держалась Рязань, пусть из последних сил, но держалась!

Однако всему на свете есть предел. Непрерывный пятидневный бой вымотал защитников до такой степени, что они буквально валились с ног от усталости и с трудом держали в руках оружие. Раненых и убитых уже некому было заменять, даже дети стояли на рязанских валах, помогая взрослым отражать монгольские приступы, но ничто уже не могло спасти гибнущий город. Полностью выгорели и превратились в пепел несколько башен, прогорев, рухнул участок стены, и именно туда монгольские полководцы решили нанести главный удар. Атаковать решили сразу по всему периметру укреплений — даже со стороны Оки один из отрядов решил попытать удачу и преодолеть ледяные откосы. Настал последний день Рязани.

«А в шестой день спозаранку пошли поганые на город — одни с огнями, другие со стенобитными орудиями, а третьи с бесчисленными лестницами — и взяли град Рязань месяца декабря в 21 день» («Повесть о разорении Рязани Батыем»). Очевидно, немногочисленные защитники просто физически не сумели остановить лавину монгольских воинов, нахлынувших со всех сторон, и были буквально сметены ею. О том, что после этого происходило на улицах Рязани и как глумились озверелые степняки над павшим городом, сохранились красноречивые летописные свидетельства. «И взяли татары приступом город двадцать первого декабря, на память святой мученицы Ульяны…. а людей умертвили, — одних огнем, а других мечом, мужчин, и женщин, и детей, и монахов, и монахинь, и священников; и было бесчестие монахиням, и попадьям, и добрым женам, и девицам перед матерями и сестрами. И, перебив людей, а иных забрав в плен, татары зажгли город. И кто, братья, из оставшихся в живых не оплачет это, — какая горькая и мучительная смерть их постигла» (Тверская летопись). О том же свидетельствует и Лаврентьевский летописный свод: «А пленников одних распинали, других — расстреливали стрелами, а иным связывали сзади руки. Много святых церквей предали они огню, и монастыри сожгли, и села, и взяли отовсюду немалую добычу»; «…и всех жителей его земли перебили, не пощадили и детей, даже грудных» — это уже Ипатьевский свод, Галицкая летопись.

И пусть эти летописные своды составлялись в разных русских землях, но везде видна одна мысль — то, что сотворилось в Рязани, было делом на Руси неслыханным, погром, который там устроили монголы, показал, какой страшный и безжалостный враг пришел на Русскую землю. «И пришли в церковь соборную Пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами, и прочими княгинями посекли мечами, а епископа и священников огню предали — во святой церкви пожгли, а иные многие от оружия пали. И во граде многих людей, и жен, и детей мечами посекли, а других в реке потопили, а священников и иноков без остатка посекли, и весь град пожгли, и всю красоту прославленную, и богатство рязанское, и сродников рязанских князей — князей киевских и черниговских — захватили. А храмы божии разорили и во святых алтарях много крови пролили. И не осталось во граде ни одного живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было тут ни стонущего, ни плачущего — ни отца и матери о детях, ни детей об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все вместе лежали мертвые» («Повесть о разорении Рязани Батыем»). Но дело даже не в том, что Рязань подверглась страшному разгрому, а население было безжалостно вырезано, — степные варвары не просто жгли и грабили, они осквернили само место, где стоял большой и богатый русский город, бывший столицей удельного княжества. После погрома в декабре 1237 г. Рязань еще какое-то время будет влачить жалкое существование, которое даже сравнить будет невозможно с той красотой и величием, которые отличали этот древний и славный город. А люди просто перестанут селиться в этом скорбном месте, оскверненном дикими завоевателями и напоминавшем большую братскую могилу. Жизнь в бывшем стольном городе затухнет, а столица княжества будет перенесена в Переславль-Рязанский, который в 1778 году по указу Екатерины II в память о богатом историческом прошлом древней столицы переименуют в Рязань.

Я уже отмечал, что в отличие от представителей средневековой Европы русский народ всегда отличался чистоплотностью и был в этом, да и во многом другом гораздо культурнее этих самых европейцев. А теперь представьте, что творилось на улицах русских городов, когда на них врывались озверелые монголы, которых до этого и мыли-то один раз в жизни, при рождении, потому что считалось — если ты умываешься водой, то смываешь с себя счастье. Дикая вонь и смрад, которые исходили от провонявших и пропотевших завоевателей, опускались на русские города и деревни, и хуже всего было тем женщинам, которые попадали в грязные руки разъяренных нукеров. То, что вытворяли с пленницами воины дикой орды, не укладывалось в голове русского человека того времени, а потому многие из женщин предпочитали смерть плену. И теперь, я думаю, самое время рассказать о том, что произошло с женой князя Федора Юрьевича Евпраксией после гибели мужа в ставке Батыя.

Об этом подробно рассказывает «Повесть о Николе Заразском», которая, как и «Повесть о разорении Рязани Батыем», основана на официальных летописных сведениях и на народных преданиях. А начинается эта «Повесть» тем, что в ней рассказывается о том, как в 1225 г. из Херсонеса Таврического в земли Рязанского княжества прибыл чудотворный образ Николы Корсунского. Чудотворная икона осталась в пределах владений князя Федора, там, где теперь находится город Зарайск, а князь Юрий Ингваревич построил в тех местах храм Святого Николая Корсунского. А вот дальше сообщается, что князь Федор «сочетался браком, взяв супругу из царского рода именем Евпраксию. И вскоре и сына родил именем Ивана Постника». Трудно сказать, какого царского рода была Евпраксия, но на Руси в те времена знали только одного царя — византийского императора. Однако Византийская империя в те времена как таковая не существовала в природе, поскольку IV Крестовый поход стер ее с политической карты, зато правившая Никейской империей династия Ласкарисов считала себя преемницей императоров древнего Константинополя. Вполне возможно, что Евпраксия приходилась родственницей правившего в Никее Иоанна III Дуки Ватаца, и в том, что ее выдали замуж за наследника рязанских земель, нет ничего удивительного — положение империи было далеко не блестящим, и подобный брак выглядел очень престижным как для одной стороны, так и для другой. Времена, когда русские князья брали с боем византийских принцесс, давно канули в Лету, и в том, что родственница никейского императора, которые сами происходили из довольно незнатного рода, оказалась на Северо-Восточной Руси, нет ничего удивительного. И жили князь Федор с женой счастливо до тех пор, пока в лютую зиму 1237 г. к рязанским рубежам не подошла монгольская орда.

Нам уже известно, как и почему погиб князь Федор в ставке Батыя, но не менее трагической была судьба его жены и малолетнего сына — страшная беда, которая пришла на Рязанскую землю, уравняла всех — и князя, и простого смерда.

А дальше можно предположить две версии развития событий — по одной из них все происходит так, как описано в «Повести», — узнав о смерти мужа, княгиня выбросилась из своего высокого терема в Рязани. По другой версии, можно предположить следующее — понимая, что война с монголами будет очень трудной и как развернутся события, невозможно предсказать, князь Федор отправляет свою семью подальше от возможного театра боевых действий, на северо-запад, в район Зарайска, где находится его вотчина. Но монголы добрались и туда, а потому, не желая попасть к ним в руки и отдавая себе отчет в том, что ждет ее в плену, Евпраксия вместе с сыном на руках бросается на землю с «превысокого своего храма» — возможно, того самого храма Николая Корсунского, который заложил Юрий Ингваревич. На это косвенно указывает и сообщение из «Повести»: «И зовется с тех пор великий чудотворец Николой Заразским по той причине, что благоверная княгиня Евпраксия с сыном князем Иваном сама себя «заразила» (расшиблась до смерти)». А вот что написал по этому поводу академик Д. С. Лихачев: «От этого якобы и место, где «заразилась» Евпраксия, стало называться Заразским. Перед нами, следовательно, типичное для средневековой литературы объяснение названия города. На самом деле название Заразска (ныне Зарайска) вряд ли может быть так объясняемо и скорее должно производиться от находящихся близ него «зараз» — оврагов». Возможно, так оно и есть, но мне лично легенда про Евпраксию нравится больше, потому что в ней сплелось все — и великая любовь, и великая ненависть к врагу, и желание княгини даже в последние минуты жизни остаться достойной своих великих родичей — императоров. Когда же схлынет мутная волна нашествия, то тело князя Федора привезут к храму Николая Корсунского и похоронят вместе с женой и сыном, поставив над их могилами каменные кресты — пусть и после смерти, но они снова будут вместе.