Пожиратели логоса - Мила Бояджиева

- Долбанутый какой-то! - огорчился "утопленник" в Бочкотаровской простыне. - Убрать бы надо.

Содействия "убиенного" в наведении порядка не понадобилось. Перемигнувшись с мэтром, два господина уважаемого вида, оттеснили вдохновенного поклонника к выходу и сопроводили вон.

В публике тем временем произошло некое движение, выдающее нервозность. Чувствовалось приближение чего-то значительного. Несколько человек схватились возле сцены в нешуточной борьбе и с криками повалились на паркет.

- Почему-то мне кажется, что нам пора, - Филя крепко прижал локоть Теи. Господи, как же он боялся в этом логове умалишенных за свое желтоокое сокровище!

Из эпицентра околосценической возни раздался истошный кошачий вопль и обиженный человеческий:

- Его ж усыпили! И когти резали - ай, гад! До кости полоснул! Близстоящие расступились, с пола поднялся совсем юный литератор с комсомольским румянцем и свастикой на черной пиратской повязке. В ужасе он рвал с груди прильнувшего к ней и впившегося всеми четырьмя лапами кота. Двое в официальных костюмах бесстрашно протянули руки к зверьку. Кот отпустил юного, пренебрег официальными, извернулся и метнул в толпу пушистое полосатое тело.

- Держи! - публика свалилась в кучу, завозилась, выкрикивая фрагменты из популярной неформальной лексики. Грохот перевернутых павловских стульев, предсмертный звон хрусталя, пыхтение, всхлипы наполнили бальный зал.

"Блин, блин, блин!" "Дави его! За яблочко, за яблочко! Сам иди на хер!..." В результате румяным был извлечен и поднят за шкирку дико подвывающий кот.

- Взяли! Его Дениска Голышев у бабки спиздил, - доверительно шепнул Жетону Утопленник, явно плененный неземной прелестью Теи. - Ерофеич ему укол сделал, чтобы мэтра не подрал. Не знаешь, на кошек наша наркота действует?

- На Ерофеича действует. С котом он точно не поделился.

- Что сейчас будет... Ой, мамочки! - охнула пышная дама с огненно-рыжей, художественно общипанной прической. В экстазе выкрикнула: "И страсти демон полыхнул своим орлиным трахтакалом!"

Кота передали сидящему в кресле. Пухлые руки Воронина оказались цепкими и сильными. Филя аж рванулся вперед, тщетно силясь высмотреть между пальцами коварный знак. Пальцы вцепились в задние лапы кота, все ещё удерживаемого за шкирку услужливым юношей.

- Вот не знаю, рвать он его будет или трахать. Думаю, по настроению. Гений не предсказуем, - утопленник в простыне с нарисованными пивными кружками стал протискиваться поближе.

Руки мэтра ухватили полосатые, поджатые от ужаса конечности зверька и дернули в стороны. Кот душераздирающе взвыл, извиваясь всем телом. Не у одного Фили от этого звука побежали по хребту мурашки. Зрители отпрянули, выдохнув вопль ужаса.

- А вот мы его, сучару, вначале так! - на помост вскочил "застреленный" поэт с височным ранением и мраморным пресс-папье в руке. Размах был геройским и крик Теи отчаянным.

- Нельзя! Нельзя так! - в одно мгновение оказавшись у "застреленного" она толкнула его в колени. Поэт свалился на парня с котом, тот рухнул, сильно прищемив мэтра и обезумевшее животное. Все видели, как полосатая шкурка скрыла побелевшее лицо певца экскрименов - кот в смертельном ужасе облапил пухлые щеки.

- Не слабо организовано! А хрен вам в дышло! Во дает! Прямо про тексту! - толпа зашлась бурными и продолжительными аплодисментами...

"Обряд инициации концептуализирует калечение человеческого тела как непременное условие для того, чтобы субъект стал полноценным носителем культуры, посвященным во все секреты его племени" - прозвучал над действом усиленный мегафоном торжественный глас критика Петухова.

36

Утром следующего дня Жетон отчитывал Теофила. Он сидел в киоске на стопке газет очень неустойчиво, рискуя завалить тесно уложенные поступления прессы.

- Ты б свою деревенскую клушу лучше дома держал. Вывел я тебя, как человека, в самую гущу... Можно сказать, хотел Ер.Орфееву представить. Вован твои стихи читал. И Петухов тоже. А ты сбежал, испугался уничижительной критики, - Евгений, отягощенный последствиями бурно проведенной ночи, потягивал баночное пиво. Лицо у него было жеванное, а усы, брови казались небрежно приклеенными. Бросалось в глаза отсутствие верхнего резца и припухлость губы.

- У тебя фейс, как у Брежнева, если побрить и зуб вставить. Вам "Домового"? Интереснейший номер. Триста рецептов китайской эротической кухни, - подал продавец журнал в окошечко. Сказки Людмилы Петрушевской классика.

- У Воронина травмы похуже - как из Чечни вернулся. Иностранных журналистов понавалило! Спонсоры по такому случаю к пиву водяры добавили. Четыре ящика. Возникли творческие дебаты. Насчет гения и злодейства. Совместимы ли? Американец один - Джордж Орвелл - разнервничался. Если, говорит, мы считаем, что художник может быть свободным от законов нравственности, обязательных для всех остальных людей, то мы достойны того, что бы нас совали носом в сортир. Зловоние и эпотаж для "ценителя" - знак творческой смелости и новаторства. А если уж при этом заметен талант, то эстеты вменяют ему в доблесть все, за что обычного гражданина привлекают к судебной ответственности. - Говорит американец и пальцем в мэтров тычет.

- То же мне, откровения! Ежу понятно, что талант пользуется экстремальными методами - шокирует и вовсю эпатирует ради того, что бы обратить на себя внимание. Будь он "порядочным человеком" - кто ж его заметит? Тут уж у них свое соревнование - кто гаже, - механически отреагировал Филя, рассчитываясь с покупателями.

- Вот, вот! Ты ещё скажи, что Воронин - большой мастер, но при этом маленький негодяй с рассчетливым умом. И объяви, что тебе не нравится смотреть на фекалийные массы и расчлененные трупы. Тебя назовут дикарем, неспособным к эстетическому восприятию искусства. Этого америкашку так и приложил наш Петухов: "Вы дики, господин Орвелл. От вас несет пафосом!" А тот очками гневно сверкнул: - А от вас - дерьмом!

И "Весну в Освенциме" прямо в художественное дерьмо питерца кинул. Можешь представить, что тут началось. - Жетон цыкнул прорехой в челюсти. Защищал честь отечественной культуры. Зуб все равно пластиковый был. Вот тебе и литературный фронт. Передовая.

- Дерьмовая у вас передовая. В самом прямом смысле.

- А у тебя стихи - говно... Это я уже говорил, кажется. Но мужики подтвердили, - лицо Жетона исказила неподдельное страдание. - Еле языком шуршу.

- Молчал бы лучше, - Филя наполнил чашку холодным крепким чаем и подвинул Евгению.

- А ты сноб. Замкнулся на разложившейся классике, остался в отмирающей культуре. Девочка у тебя сильно нервная. Ер. Орфеев на неё глаз положил после драчки с котом. Я ей намекнул, что поговорить, мол, с ней известный писатель желает. Она плюнула - вот те крест - плюнула! обмахнувшись крестом, Жетон демонстративно потер полу пострадавшей от плевка куртки.

- Орфеев... Где с ним можно встретиться?

- Он тебя читать не станет. Не тот полет. На предмет литературы он вообще с непьющими время не тратит.

- А на предмет побить морду?

37

- А вот и я! - Николай выбрался из иностранного, но без мерседесовской эмблемы автомобиля. Скромного, по классификации Фили. Кряхтя, размял спину и передал хозяину дома пакет со стеклянным звяканьем. Посмотрел на светящуюся низкими окнами хибару. Хмурый слякотный вечер кидался мелким дождем и тряс голыми ветками над изувеченным забором, тянуло дымком и масляной краской.

- Фазенда в стиле Совковый экзот. Помню я эту дырищу и бабулю твою с пирожками помню. Эх, и виллы в Каннах не пожалел бы, если б имел таковую, что бы вернуть те пирожки пухлые и невинность свою пионерскую.

- Осторожно, пальто не порви, здесь гвозди везде. Забор чиню. Краской воняет. Ставни Тея сегодня покрасила, - осторожно проталкивал Филя массивного гостя в дверь веранды.

- Погоди, - Николай извлек из своего пакета букет в зеркальном целлофане. - Для прекрасной дамы.

- Она спит. С солнцем ложится. Деревенская привычка. Мы на веранде посидим, что бы не будить. Я натопил пожарче, икебану вот хозяйка устроила. Завяли чего-то.. - Филя потрогал опавшие головки одуванчиков в старой вазе, изображавшей лебедя. Голова подсунута под крыло, блестит бусиной круглый глаз.

- Лебедя даже этого умирающего помню... - Николай сел за накрытый стол. - Ого, сколько наметали! Обслуживание на высоте.

- Картофель отварной, капуста провансаль, сосиски ностальгические.

- "Пальцы мертвеца" по рубль двадцать - помню, - Николай ткнул вилкой в кастрюльку с дымящимися сосисками.

- Нет уж, у меня темненькие, чуть копченые, как на ВДНХ, что в "городскую" булку тетеньки засовывали. Ой, как же я туда стремился, на Выставку эту - по сосисочному запаху шел.

- Чувственное вышло воспоминание. Ну, я коньячок разливаю, - за нас!

- За нас! И за тех, кто спит.

...Через час на веранде висел коромыслом дым, в тарелке Коли жались среди остатков "провансаля" задушенные окурки, кудри Теофила венцом стояли над вспотевшим лбом. Николай вышел "до ветру" и вернулся трезвый, как стеклышко.