Пожиратели логоса - Мила Бояджиева

- Вот верно! А ты не умеешь делать золотые вещи, поэтому тут так темно. Смотри, это просто. - Тея схватила баллончик, потрясла и радостно улыбаясь нажала клапан. Золотая пыльца покрыла этажерку с книгами и стены в углу у окна.

- Теперь хорошо. Теперь можно Марию повесить, - из узелка появилась икона в окладе, фотопортрет женщины с печальными глазами.

- Это кто?

- Это мать Бога. Только её по-разному рисовали. Ой, солнце садиться. Надо спать. Ты повесь иконы. Мне пора смотреть сон, - Тея с нарочитым усердием свернулась калачиком в углу дивана, натянув до макушки тулуп.

- Э, нет! У меня так спать не положено. Есть специальное место. Оно будет твое.

Постелив гостье на зеленом диване, Филя устроился в горнице. Светился в темноте золотой угол с ликом иконы. Отыграла в спальне "Колыбельную" шкатулка и умолкла. Тогда он встал, тихо откинул крышку давно замолкшего пианино и осторожно извлек из него эти звуки, завораживающие детской невинной благодатью. Когда он снова нырнул под одеяло, они продолжали витать в горнице вместе с ароматом сухих пряных трав, навевая чудные сны. Привиделось Филе, как скользнуло под одеяло тоненькое тело и легкие руки обвили шею.

- Спи! - строго прошептали сонные губы, - а утром посмотришь, какой золотой стала моя комната.

Как только поднималось яркое апрельское солнце Тея выходила на свою лужайку, согретую теплом невероятно рано расцветших одуванчиков, расстилала на траве вытертый коврик, рядом ставила музыкальную шкатулку и доставала из мешочка работу - спицы и снежные шары легкого пуха. Сновали быстрые пальцы, теплые лучи ласкали её долгое, нагое тело, овеваемое струящимся шелком длинных волос. Филя садился рядом, и, горя странным вдохновением, рассказывал "сказки" - объяснял про метро, государство, газ, про лампочки, океаны, лекарства. Он ощущал себя могущественным, красноречивым, как пушкинский Импровизатор, открывал новый смысл в привычных вещах и новую красоту в тысячу раз виденном.

То ли от её желтых глаз, то ли от вопросов наивных до высшей мудрости, то ли от наплыва медового аромата, источаемого цветами, звучала и звучала в голове музыка.

"О, этот бедный сад и в нем весным - весна! От золотой теплыни тела исходит дух святой, а жаркий гул в висках, торопит кровь до грешного придела..."

... - Я думал, что ты утонула. Очень тогда испугался и не мог спасти. Мне было тяжело, грустно, плохо жить. Спасибо, что ты вернулась, вырвалось внезапно, как вздох.

- В ту ночь? Нет, не утонула! Я всегда так делала, когда погружалась в Источник за новой силой - почти умирала и возвращалась снова. Что бы усмирить страх и показать свою власть. Источник должен помнить, что я принадлежу ему, а он - всему самому доброму. Я усмиряла его и боялась, что ты прыгнешь, а вода заберет тебя. И сильно старалась думать так, что бы прогнать тебя.

- Господи, умница моя... - Фил сжал её руки, бормоча горячо: - Это не ад, не ад. Нет, Севан, нет...

- Объясни, - Тея вытащила из-под коврика записную книжку Трошина. Вот здесь ты написал:

"Там солнце желтое, зеленая земля

там небо ясное, как то, что ты моя.

Босые ноги обжигая о песок,

мы в море синее вбежим с тобой, дружок.

Там золотистой наготе твоей

все так идет, и никаких людей

кроме меня не повстречаешь ты...

И чувствуешь, как пахнут там цветы!

Слушай, послушай, не обращай

внимания от песни, мой ангел, внимай

Я буду выдумывать правду.

- Ты выдумал правду про нас? Ты выдумал это уже тогда?

- Тогда, теперь, всегда... Я всегда тосковал о тебе. Всегда... - они смотрели друг на друга бесконечно долго, а трава тянулась к солнцу и в венчиках желтых цветов гудели пчелы.

- Я сказала тебе неправду, - светлые брови нахмурились и потемнели медовые глаза. - Прости меня.

- О чем ты?

- Я сказала, что у тебя темно, потому что ты не умеешь делать золото. Тогда я так думала. Теперь поняла! - узкое личико вспыхнуло радостью разгаданного секрета. - Я поняла: твоя музыка, твои слова - это тоже все золото!

- Сильно блестят? - от смущения вспыхнул и стал ироничным Филя.

- Нет, золото - это не только блеск. Это тепло и добро. Это все самое важное и прекрасное в жизни. Вот как эти цветы-солнечники, - ладонь пробежала по одуванчикам, поглаживая нежную желтую шерстку.

- Слушай... - Филя с сомнением помотал головой. - Что происходит?... Сейчас апрель... А здесь полно одуванчиков! Они ведь должны появиться только в конце мая!

- Это мои цветы. Они появляются там, где я. Они золотые и очень, очень ценные. Мои и твои. Теперь мы будем владеть ими вместе. Не отказывайся, ты имеешь право разделить дар солнца со мной. Я давно знала это. Потому что ты - самый лучший...

34

Он понимал, что является чуть ли не божеством для этой потерявшейся девочки. Однажды вечером он стал рассказывать про себя. Он говорил, что всегда хотел сделать всем лучше, но часто получалось наоборот. Он рассказал маме, что отец ходит в другой дом, к чужой женщине и родители расстались. Он доложил в Райком комсомола, как был написан фальшивый отчет о подвигах комсомольцев школы и был высмеян друзьями и предан анафеме. Он ринулся в на призывной пункт, умоляя послать его в Афганистан несмотря на близорукость. Его не взяли, но послали притащившегося с другом Николая. Самое же противное заключалось в том, что правда о супружеской верности, об отчете комсомольцев, так же как и подвиги на той войне не были никому нужны. Тогда он понял, что радостное, интересное, важное не обязательно совершать - его лучше придумывать. Филя так увлекся сочинительством, уже трудно различал, где быль, а где - обман.

- Я привык к этому и даже теперь не очень стараюсь разобраться. Вот сидишь ты. И мне больше ничего не надо знать - ведь я могу держать тебя за руку и смотреть в глаза. Только не исчезай, ладно? Не исчезай, как мои сказки.

- Я не придуманная. Я настоящая, - Тея аккуратно развернула шоколадку и вонзила в твердый кусочек мелкие белые зубы. - Настоящая дочь Источника. Это не совсем так, как другие люди. Но все равно - правда.

- Правда... - Филя вздохнул. - Кто-то из нас здорово того... Может, оба сразу. Это даже лучше.

- Что мы оба не как другие? - насупилась Тея.

- Ну, я хочу сказать - сочиняем... У меня началось все в детстве. Мы с другом Колькой забрели в лес, увидели огонь и подумали, что там собрались какие-то загадочные существа. Мелькали между деревьев тени, шипел костер... Утром мы нашли два куска коры и решили, что это скафандр - специальная одежда для пришельцев с другой планеты.

- Это не сочинение, это правда. - Тея нахмурила брови и замотала головой. - Я тоже видела духов Холодной тени. Они страшные, но боялись Источника. Такие длинные, синие... Их нельзя вспоминать часто. - Она вернулась к шоколадке, которую грызла мелко-мелко, как белочка. - Только такие витамины теперь есть стану.

- Нельзя. Это вредно. Завтра научу тебя варить борщ. Шоколадом и бутербродами питаться - никакого золота не хватит. И это совсем не витамины.

- Я ела только молоко козы, яблоки, ягоды и разные травы. Дед тоже.

- Теперь будет по-другому. У тебя совсем мало сил, необходимо полноценное питание. Ты ж колбасу даже не пробовала!

- Есть мясо!? Мясо нельзя!

- Совсем не обязательно. Завтра я получу деньги и принесу тебе хорошую пищу.

- Ты продаешь травы?

- Скорее, отраву. Но это сейчас не важно. Важно понять что к чему в одном очень запутанном деле... Я же не придумал, не придумал про фигурки! Мы собирали металлолом и видели... Погоди, я ж храню свой трофей!

Он полез на чердак, минут пять грохотал там досками и наконец вернулся с тяжелым ящиком от немецких патроном полувековой давности. Щелкнув замком, откинул крышку. В свете абажура засверкал сказочными искрами ослепительный клад.

- Ой! Какое богатство! - Тея отпрянула. Потом осторожно подошла и опустилась на пол, протягивая руки к елочным игрушкам. Такой красоты я никогда не видела! Почему они не тают?

- Так делают специальные люди, - Филя повесил на грудь Теи гирлянду зеркально-красных бус. - Нравится? Все теперь твое. А вот погляди, что здесь спрятано на самом дне - в отцовском планшете - это военная сумка так называется. - Филя извлек свои давние трофеи и в изумлении открыл рот. Почему? Какого черта?

Тея увидела фигурку размером с ладонь, словно отлитую из коричневого метала. На ней были видны зазубрины от пилы и прокорябанная гвоздем буква Т.

- Это моя. Мы тогда с Колькой фигурки пометили, что бы никто лишнего не присвоил. А потом забыли... Но эта штуковина откуда взялась!? Не понимаю... - он с опаской расправил на цветастой клеенке продолговатый чехол, на котором отчетливо проступали чешуйки и была вытеснена буква "Н". - Николай, Колька... Только была же фигурка, а теперь как носок. Что случилось, Тея?

- Твоего друга хотят забрать духи.

Теофил долго смотрел на золотистую девушку, скорбно замершую в мутном свете оранжевого абажура. Почти прозрачная, как видение, готовое растаять. Надо крепко зажмуриться, посчитать до десяти, открыть глаза - и ничего не будет - ни гостьи, ни елочных шаров, ни кожаного чехла с Колькиной меткой.