Расскажи мне всё! (СИ) - "Меня зовут Лис"

— Правда, — обвожу я пальцем контур тарелки.

— Думаю, ты лишишь меня звания великого повара, а особенно пекаря, когда узнаешь… — он делает паузу. Не вставая, достает из шкафа картонную упаковку и, помахав ею, добавляет: — …что на десерт у нас кексы из магазина.

— Ты серьёзно? — Рассмеявшись, я ставлю локти на стол, упираясь в кисти рук подбородком. И тут меня осеняет гениальная идея. — А если я попрошу, ты приготовишь их сам?

Пит на мгновение задумывается.

— Только если вместе с тобой, — коротко отвечает он, с вызовом поднимая на меня взгляд. Я киваю и, чтобы скрыть неловкость, быстро нахожу себе занятие, подхватывая со стола посуду и направляясь к раковине. Я ополаскиваю тарелки от остатков соуса и поворачиваюсь, чтобы взять у Пита бокалы. Он достает из ящика длинный фартук и подходит ко мне. Мы стоим так близко, что я могу рассмотреть каждую точку в его глазах.

— У тебя невероятный взгляд, — с присущей ему легкостью произносит Пит, и я не знаю, куда деваться от смущения.

— От папы, — отвечаю я, все еще сжимая в руках стакан, — глаза у нас с ним были одинаковые: светло-серые, как дождь. Еще я унаследовала от отца характер и голос, а от мамы… только способность наглухо замыкаться в себе.

Пит слегка улыбается, бережно заводя руки за мою спину и оборачивая вокруг талии длинные белые тесёмки. И в этот момент я даже если захочу, не смогу ни на чём сосредоточиться, кроме его пальцев, нежно поглаживающих мой живот. Своим прикосновением он будто поселяет внутрь сотню бабочек, которые, пытаясь вырваться наружу, бьются тонкими крыльями о стенки, рождая щекочущий трепет.

— Что мы будем печь? Ты же помнишь, выбор только за тобой? — спрашивает он, невзначай бросая двусмысленный намек. Но я замечаю.

Мы смотрим друг на друга. Дыхание становится чаще, а сердце бьётся быстрее, но я не показываю этого.

— Такие же кексы, как на твоей коробке, — говорю я то, что первым приходит на ум, указывая взглядом через его плечо.

— Брауни?

— Брауни, — киваю я в ответ.

Пару минут он перемещается туда-сюда по кухне, заглядывая в шкафы, собирая необходимые ингредиенты и посуду.

— В идеальном брауни три слоя, — Пит ставит на стол широкую чашу, закидывая в неё горсть муки. — Середина обязана быть мягкой и немного сырой, нижний слой — тянущимся, а верхний — хрустящим.

Я гляжу на него и замечаю уже хорошо знакомую мне лёгкую самоуверенность, с которой он рассказывает о том, как правильно смешивать ингредиенты. Отмечаю привычный в такие моменты наклон головы и всепобеждающую улыбку. Но сегодня они меня не раздражают. Теперь они мне нравятся.

— Помню, когда был маленьким, дедушка, тогда он ещё был жив, поделился со мной своим секретным оружием: как приготовить брауни так, чтобы они получились тягучими. На самом деле весь секрет в том, что надо лишь добавить на одно яйцо меньше. Мама никак не могла сообразить, почему у меня они выходят лучше, чем у нее.

Я смеюсь.

— Ты от нее скрывал?

Он просеивает муку, а я наблюдаю за ритмичным движением его рук.

— Чёрт! Ещё как! Что она только не делала, чтобы вытряхнуть из меня этот секрет! — я беру миску, которую Пит протягивает мне, и принимаюсь медленно смешивать уже подготовленные ингредиенты. Он в это время заканчивает с тестом и ставит передо мной противень, позволяя вылить густую шоколадную массу в металлические заготовки, и наши первые совместно приготовленные брауни отправляются в печь.

Мы заканчиваем уборку кухни и встаем рядом у раковины, намыливая руки. Дневной свет, льющийся из окна, подчеркивает голубые глаза Пита и тени, залёгшие под ними. Интересно, его тоже мучают кошмары? Я развязываю фартук и откладываю его в сторону. Пит делает то же самое. Он присаживается на корточки, заглядывая в духовку, и, сверив время на часах, говорит, что осталось минут пятнадцать.

Парень встаёт и наши тела снова оказываются совсем близко. Как будто их соединяют нити — тонкие и очень хрупкие. Я могу более, чем уверенно сказать, что не дышу.

Мелларк подцепляет пальцами шлёвки на моем поясе и притягивает к себе. Он ласково поглаживает меня по щеке, и его взгляд пробирает до самого живота.

Разум твердит, что между нами всё станет только сложнее, но эти проклятые бабочки совершенно не хотят слушаться. Они реагируют на него, как на зажженный в темноте фонарь.

Пит так близко, что я могу почувствовать его дыхание, но при этом мучительно далеко. Разве так бывает? Оказывается, да.

Пит не закрывает глаза, как и я. Наши губы почти вплотную придвинуты друг к другу, но мы не целуемся. Очевидно, что по части упрямства мы равные противники.

Сердце колотится в груди, внутри поднимается жар. Его ладони обхватывают мои плечи, опускаются ниже и легко сжимают талию. Он со стоном зажмуривается, утыкаясь мне в шею.

— Ты словно надо мной издеваешься.

— Нет, — абсолютно серьезно отвечаю я и в миг замираю, потому что он вдруг дотрагивается до моей шеи губами.

— У тебя здесь родимое пятнышко, —шепчет Пит. — Как увижу, с ума схожу.

Выдох срывается на стон, рассыпаясь по телу фейерверком мурашек и дрожи. Он осыпает кожу поцелуями, постепенно спускаясь к ложбинке над ключицей, и я закрываю глаза. Его касания губ лёгкие, слегка прихватывавшие кожу, как замысловатые узоры ночных мотыльков, что переливаясь и мерцая в томном зное летней ночи, отдают ей своё рассеянное тепло.

Внезапно обхватив двумя руками талию, он поднимает меня и усаживает на столешницу. В голубых глазах густой туман, а тяжёлое дыхание только подкрепляет мысли, что он не сможет больше оттягивать поцелуй. И вдруг я понимаю, что сама на это отчаянно надеюсь.

Ещё ближе.

Всего несколько сантиметров.

Я прикрываю глаза, но он касается не губ, а мочки уха, и каждый нерв до самых кончиков пальцев зажигается, словно сто тысяч солнц. Все тело повинуется странному голоду, который можно утолить лишь одним способом, и я повернувшись, целую его сама.

Губы у него тёплые. Он тихонько прихватывает ими мои, и я обнимаю Пита за шею, стараясь удержаться. Я ожидаю быстрого поцелуя, но он не торопится. Кончик его языка проходится по моим губам и нежно их приоткрывает.

Я притягиваю его к себе, стараясь стать ближе, целуя так крепко, что становится трудно дышать. Его язык отчаянно ищет мой, и я, запустив пальцы в светлые волосы, осторожно касаюсь языком его рта, непроизвольно охая от тянущего ощущения. Я никогда ещё никого так не целовала. И никто так не целовал меня.

Я буквально задыхаюсь, удивляясь, где же та сильная Китнисс, которая была уверена, что никогда и никого не полюбит? Почему моё тело словно магнитом притягивает к Мелларку?

Я чувствую, как будто мы создали свое собственное пространство, и ничего извне не сможет проникнуть внутрь, чтобы разрушить его. Ровно как и ничего из нашего мира не просочится наружу.

Когда он, наконец, отрывается от меня, все тревожные мысли растворяются.

— Привет, — улыбаясь, произносит он.

Я улыбаюсь ему в ответ:

— Привет.

Я смотрю на него и не могу отвести взгляда. Что-то изменилось. Это видно по его улыбке, жестам, спокойствии взгляда… Кажется, это тот же Пит, но он выглядит совершенно по-другому.

Пит вглядывается в мои глаза, и я знаю, он ищет ответы на вопросы, что до сих пор его беспокоят. Просто поблагодарить за всё, что он сделал — бесконечно мало. Я не умею красиво говорить, поэтому обвиваю его руками в ответ и крепко прижимаю к себе, чтобы он чувствовал, что я рядом и не отпущу.

— Китнисс, — тихо говорит парень, прикасаясь ладонью к моей щеке. — Я скучал по тебе.

— Что?

— Я скучал по тебе, — повторяет он. — Очень сильно. Я скучал по тебе всегда, со дня нашего возвращения с игр.

Я никак не ожидала услышать эти слова.

— Скажи что-нибудь, — просит он, заглядывая мне прямо в душу. И я, наконец, вижу его настоящего. В его глазах нет больше защиты, той невидимой высокой стены, ограждавшей меня от того, чтобы узнать его. Я гляжу в самую глубину, где на дне теплится отражение летнего неба. Того Пита, которым он был раньше. И сейчас он позволяет мне по-настоящему узнать его. И он прекрасен.