Клуб гурманов - Саския Норт

Мне хотелось изо всех сил заехать ему кулаком в его прекрасный нос, чтобы брызнула кровь. Ударить коленом между ног, чтобы он со стоном свалился на пол.

— В больнице она сказала: теперь нам уже никто не помешает. Я испугался до смерти, честное слово.

— То есть все это время у тебя были подозрения, но ты ни слова не сказал полиции?

— Ты не понимаешь, Карен, так нельзя. Представь, если бы я это сделал. Какие последствия это имело бы для моей семьи, для моего бизнеса? Хотя я не на сто процентов уверен в том, что это сделала она.

— А когда Ханнеке упала с балкона? Ты все еще сомневался?

— Я не знаю… Нет, наверное, уже нет. Бабетт пришла ко мне с этими письмами, где Эверт писал о наших отношениях и о проблемах с налоговой… У нас с Эвертом был небольшой бизнес по продаже пищевых добавок для спортсменов. Он продавал их у себя в магазинах, в спортивных центрах. Мы якобы ввозили эти таблетки из Швейцарии, но на самом деле эта фигня поступала из Южной Америки. Ну, это долгая история, но смысл был в том, что очень много денег шло от нас на наши швейцарские банковские счета. Это был блестящий план, пока об этом не пронюхала налоговая. Его фамилия была на всех контрактах, счет в Швейцарии был на его имя. То есть он был козлом отпущения. Я-то лишь скромный акционер. В любом случае, в тех письмах, Ханнеке сильно накручивала его против меня и Бабетт. Вода на мельницу Дорин Ягер… Ханнеке грозилась пойти в полицию.

— Патриция об этом тоже знала?..

— Патриция не поверила ни единому слову Ханнеке…

— Да ладно, прекрати! Вы все знали, что это неправда! Даже Иво… Его собственную жену убили! Господи, и вы все молчали! — закричала я.

— Иво составлял все контракты, вел всю бухгалтерию. Он не зарабатывал на этом больших денег. Но его репутация пострадала бы раз и навсегда, если бы выяснилась правда о его махинациях. Что ему оставалось? Он ведь должен думать о детях…

— А меня ты теперь тоже убьешь, Симон, после всего, что ты мне рассказал? Потому что ведь я молчать не стану. Ни за какие миллионы…

— Я никого не убивал.

— А как же? Ты тоже несешь ответственность за их смерть, как и Бабетт. Но ты такой трус, такое ничтожество, ты просто дожидаешься, пока она размозжит мне башку.

— Я сам уже думал о самоубийстве…

В дверь постучали. Я вздрогнула.

— Не бойся, это принесли вино, я заказывал.

Симон вытер рукавом глаза.

— Открой.

Я посмотрела в глазок и никого не увидела. Должно быть, они оставили бутылку под дверью. Я открыла дверь и сначала услышала какой-то свистящий звук. Рефлекторно я попыталась закрыть ее, но человек с той стороны был сильнее меня, а шипение продолжалось, мои глаза загорелись жуткой болью, а горло моментально отекло так, что я не могла дышать.

Где-то далеко я услышала крик Симона. Дверь захлопнулась, и тут я почувствовала страшную, неописуемую боль в ногах, она разлилась по всему телу, как будто ее запустили в меня насосом. Я вздрогнула, попыталась подняться, прикусила язык и снова упала на пол, лежала и корчилась в судорогах. Металлический вкус крови во рту протек в горло, смешался с рвотой, мое дыхание было перекрыто, я ничего не видела, как будто из глаз вырывалось пламя. Где-то разбилось стекло, и раздался истерический смех. Симон плакал и просил о пощаде, чтобы его не убивали, а я ползла по жесткому синтетическому розовому покрывалу, дрожа от боли, ломая один за другим ногти, пальцы были в крови, а сердце колотилось в панике, готовое в любой момент разорваться.

37

Кто-то тащил меня за ноги. Я пыталась сопротивляться, но мышцы все еще меня не слушались. Симон скулил, как раненая собака, Бабетт материлась.

— Избавь меня от этих соплей, Симон Фогел. Лучше помоги мне.

— Я ничего не вижу… Я ослеп. Господи, Бабетт, что ты со мной сделала? Мое лицо, — проскулил он и снова застонал.

Она бросила мои ноги.

— Мать твою! Урод! Ты ничего другого не заслужил! Если не заткнешься, я тебе собственноручно выцарапаю твои глазенки!

В мое тело, наполненное болезненной дрожью, вернулась какая-то чувствительность, но я старалась лежать как можно тише. Я слышала, как она топает по комнате, открывает кран, потом снова шаги, плеск воды и крик Симона.

— Если еще раз так вякнешь, получишь то же, что получила эта шлюха!

Ее тяжелые шаги снова направились в мою сторону, и я даже не успела ничего понять, как на меня снова обрушился удар, пронзивший меня насквозь болью и судорогами. В сердце как будто взорвался электрический заряд, оно задохнулось, замерло на мгновение, а потом забилось, как бабочка, пойманная в грудной клетке. Обжигающая боль разлилась по шее в голову.

Симон всхлипнул.

— И как ты можешь заниматься этим именно здесь? Здесь! В нашей комнате… Господи, вот это самое ужасное!

Запахло паленым, Симон сдавленно застонал.

— Предатель! Грязный, грязный, грязный предатель!

— Бабетт… Пожалуйста…

Из его голоса исчезла вся сила. Я попыталась пошевелить распухшим языком и разжать деревянные челюсти. Ничего не вышло. Очень осторожно я пошевелила пальцами на ногах, напрягла и расслабила мышцы, сжала кулаки. Я услышала, что она идет ко мне. Она остановилась у моей головы и наклонилась. Я чувствовала ее дыхание и тяжелый запах духов.

— Ты ничего для него не значишь, Карен! Ты ему не пара. Симон принадлежит мне. Это с самого начала было ясно. Мы прекрасно смотримся вместе, ты не находишь?

Она схватила меня за волосы и запрокинула голову, уперев в спину коленку. Я до сих пор была парализована. Она затянула на моей шее что-то холодное, как будто шелковый или атласный шарф.

Симон чем-то гремел. Наверное, он, как и я, до сих пор не мог видеть.

— Я увидела его и поняла, что он принадлежит мне. Нам суждено было встретиться. Ему нужна такая жена, как я. А мне такой муж. Странно, что этого никто больше не замечал.

Она стала медленно затягивать шарф. Я хватала воздух и попыталась ее оттолкнуть. Мышцы меня не слушались. В голове зазвенело, я закашлялась.

— Бабетт, прекрати! Пожалуйста! Отпусти ее! — стонал Симон. — Ты права. Мы созданы друг для друга! Но если ты ее убьешь, мы никогда не сможем быть вместе…

Она засмеялась высоким истеричным смехом и затянула шарф. Мое дыхание превратилось в хрип.

— Ты знаешь, что я могу помочь тебе и уничтожить тебя. И не потому, что сама этого хочу. Вовсе нет. Я просто хочу, чтобы ты выбрал меня, Симон Фогел. Потому, что ты сам знаешь, что мы идеальная пара…

Я часто-часто моргала. Жечь глаза стало меньше. Я повернула голову и увидела Симона, бессильно повисшего в кресле.

— Если ты любишь меня, Бабетт, дай мне время. Тогда все будет хорошо, я тебе обещаю…

— Я давала тебе достаточно времени. И теперь уже никто не стоит на пути нашего счастья, Симон! Почему тогда ты бросаешь меня? Почему ты трахаешь ее?

Она так сильно вдавила колено мне в спину, что хрустнули позвонки. Я подумала о Ханнеке, как она корчилась в судорогах на холодных грязных амстердамских ступеньках, об Эверте, как он умирал в пламени, об испуганных заплаканных личиках детей. Я приказала себе не бояться.

— Но как же Патриция… И мои мальчики. И твои мальчики.

— Патриция! Патриция! Она ведь все равно не может дать тебе того, что даю я! Ты ведь сам говорил… Ты сказал, если бы начал все сначала, то только со мной. Мы были бы прекрасной парой. Ты говорил, что я могу оценить по достоинству… А сам опять начинаешь про свою серую кошелку!

Она отпустила меня и кинулась на него. Я услышала звон разбитого стекла и вся сжалась. Симон пытался защищаться руками. Как в тумане я увидела, что она снова повернулась ко мне, я затихла, готовясь к новой атаке. Но получила только удар в живот.

— Ты моя девочка, Бабс. Не она. Она сама пришла ко мне… Я так по тебе скучал…

Я поняла по его голосу, что он взял себя в руки, и, судя по наступившей тишине, он что-то в ней задел. Видимо, он морочил ей голову, чтобы выиграть время.

— Но почему тогда ты не хочешь со мной говорить? Почему вдруг стал меня избегать? Не надо так делать, Симон, это ведь сводит меня с ума!

Она забегала из стороны в сторону и заплакала, совсем иначе, чем плакала обычно. Это было похоже на плач сумасшедшей.

— Я боялся, Бабетт, ты же понимаешь… Я подумал, для нашей безопасности будет лучше какое-то время не видеться. Но я так скучал по тебе, милая… Правда…

Меня затошнило от его лести.

— Ее нужно убрать, — зашептала она.

Он не ответил. Я подумала: пожертвует ли он мной ради собственного спасения? Почти незаметно я подвинулась к ним, переборов боль.

— В бассейн, — шептала она. — Я оглушу ее, а ты сбросишь в воду. И тогда уже наверняка.

— Что? — испуганно спросил Симон.

— Ты ведь меня любишь.

— Нет, Бабс, мы не можем этого сделать…

Она подошла ко мне. Я сжала все мышцы, которые хоть что-то чувствовали, я знала, что времени у меня — одна секунда. Моя злость придала мне силы. Я кинулась вперед, к черному чемоданчику Симона под вешалкой, схватила его за ручку, выпрямилась и замахнулась. Изо всех сил я ударила ее по голове. Острый уголок попал точно по виску. Что-то хрустнуло. Я ударила еще раз, теперь в лицо. Она пошатнулась, выпустила из руки газовый пистолет и со стоном повалилась на пол. Из раны потекла кровь. Симон поднял пистолет и сказал, что этого хватит. Но я не могла остановиться. В голове шумело, а внутри у меня кипела ярость. Я снова схватила чемоданчик, я слышала, как Симон кричит мне: «Эй! Эй! Эй!», я развернулась к нему, мне хотелось разбить эту высокомерную морду, сломать ему нос, разорвать его прекрасные губы.