Клуб гурманов - Саския Норт

На кухне было душно и ужасно холодно. Я даже начала стучать зубами. Я зажгла плиту и открыла духовку. Потом достала из шкафа маленькую кастрюльку, плеснула в нее молока и поставила на огонь, все еще не в состоянии привести в порядок мысли, выстроить их в ряд. Молоко закипело, я вылила его в большую кружку, налила немного коньяка и села греться в теплом воздухе от духовки.

Я опять заставила себя думать обо всем случившемся, шаг за шагом, начиная с письма, которое Эверт послал Ханнеке. Оно было абсолютно нормальным и продуманным. Ничего не говорило о том, что Эверт был не в себе, хотел покончить с жизнью и причинить вред своей семье. И совершенно ясно было, что у них с Симоном возник конфликт, в котором Эверт не мог выйти победителем. Я сделала глоток, алкоголь приятно обжег горло. Бабетт была достаточно близко, чтобы подменить таблетки Эверта, усыпить себя и детей.

Я достала сигареты Михела, включила вытяжку и прикурила. Сделала глубокую затяжку и посмотрела на золотую заколку Бабетт, лежащую на столе. «Но зачем? — подумала я. — Зачем так сильно рисковать?»

Я не знаю, сколько времени я курила у плиты, наслаждаясь теплом и отогревая косточки. Мысли и воспоминания, подтверждающие мою теорию, путались в голове, заснуть я бы все равно не смогла. Я оказалась с ситуацией один на один, и преимущества в этом не было. С другой стороны, было прекрасно иметь собственные мысли, а не поддаваться влиянию Михела или «клуба гурманов». Я вдруг поняла, почему Ханнеке сбежала в отель, я и сама боролась с соблазном сбежать, спрятаться, пока не найду решение или доказательство. Самым сложным было продолжать вести себя, как будто ничего не случилось.

Я встала, чтобы подлить в остывшее молоко новую порцию коньяка, когда вдруг услышала тихие шаги на гравиевой дорожке. Часы на плите показывали без четверти пять. Не слишком подходящее время для гостей, и слишком рано для почтальона. Бабетт и Михел спали. Шаги приближались, человек направлялся к двери в кухню. Убегать или прятаться было слишком поздно. Тот, кто был на улице, уже меня видел. Сердце стучало, в груди заныла боль. Если это так, если кто-то пришел за мной, то я буду защищаться. Они не заставят меня замолчать. Я знала, я чувствовала, что у меня достаточно сил. Я подвинулась к подставке с ножами и положила руку на холодную пластмассовую рукоятку. Я его ударю. Кто-то вставил в замок ключ и повернул ручку. Дверь медленно открылась, и в этот момент я не выдержала. Мой крик вырвался как будто издалека, не из моего собственного, натянутого струной тела.

— Проваливай! — завизжала я. — Убирайся к черту! Я звоню в полицию!

Дрожащей рукой я выхватила нож. На пороге стояла Бабетт в бежевом плаще поверх белой шелковой пижамы. Волосы совершенно мокрые, лицо в красных пятнах. В глазах был ужас.

Она дышала хрипло, как загнанный зверь. Михел влетел на кухню, даже не найдя трусов, и теперь стоял между нами с голой задницей и растрепанными волосами, спросонья ничего не понимая. Я дрожала с головы до пят и не могла выдавить ни одного слова.

— Прости. Прости. Прости, — сипела Бабетт, тоже дрожа и переводя взгляд с меня на Михела.

— Мать вашу! Вы совсем с ума посходили! — Михел тоже задыхался.

В коридоре раздался топот детских ног и испуганный плач.

— Так тебе и надо! — шепнул Михел мне на ухо, бросился к детям, но тут же вспомнил, что он без штанов. Он схватил с вешалки мою шубу из искусственного меха, набросил ее на плечи и поспешил к детям, которые все вчетвером громко ревели на лестнице.

— Карен. Прости. Я не хотела тебя пугать. Я тебя не видела…

Бабетт протянула ко мне дрожащую руку. Я все еще стояла, прислонившись к столу и сжимая в руке нож. Я смотрела на блестящее, острое лезвие и думала, что оно такое длинное, что могло проткнуть ее насквозь, если бы я ее ударила. А я бы ударила, если бы это понадобилось. Огромная волна ярости и агрессии просто ослепила меня, когда открылась дверь, я даже потеряла контроль над собой, я могла убить ее или любого, кто угрожал бы моей семье. Действительно убить. Теперь я уже не могла утверждать, что и мухи не обижу. Я почувствовала злость так сильно, как будто это был оргазм. Оказалось, я гораздо хуже, чем думала о себе раньше.

Я положила нож и строго посмотрела на Бабетт:

— Где ты была? Сейчас пять утра, черт тебя подери!

— Я не могла заснуть. Прости.

Она опустила глаза и стала теребить пояс плаща.

— Так с какого перепугу ты поперлась на улицу? Там же просто буря!

— Я немножко прокатилась на машине. Мне надо было выйти. Я с ума сходила. В голове столько всего. И… — она перешла на шепот. — Я все время думаю о твоих словах, о письме Эверта к Ханнеке, что это было не похоже на человека, который собрался умирать… Меня это так задело. И я поняла кое-что. Эта мысль уже была у меня, она так меня пугала, что я старалась заглушить ее. Это ужасно, отвратительно, но очень логично. Я думаю, что ты права.

Заплаканные дети робко зашли на кухню нас поцеловать и убедиться, что все в порядке. Софи и Аннабель обхватили меня ручонками за шею.

— Мы думали, кто-то пришел нас убить, мама!

Я гладила их худенькие спинки.

— Ну, что вы, конечно, нет! Мама просто испугалась Бабетт, а Бабетт испугалась маму. Никто не придет нас убивать, никогда! И ведь у вас очень сильный папа и сильная мама, так что бояться не нужно!

Бо и Люк, бледные и испуганные, прижимались к своей маме. Бабетт поцеловала их и уговорила вернуться к себе. Все четверо поплелись с Михелом вверх по лестнице.

— Ты думаешь, я права? В чем? — осторожно спросила я.

Она шептала совсем тихо:

— Если Эверт был убит, если этот пожар был покушением на всю нашу семью, то есть только один человек, кто мог это сделать, — это Ханнеке.

— Нет, — сказала я. — Я в это не верю.

— Подожди, послушай меня. — Она осторожно взяла меня за плечо. — Эверт расстался с ней. Она не знала, что ей делать. Ты же знаешь, что она много пила, особенно в последние месяцы, что с ней не все было в порядке. У нее был мотив, она могла проникнуть в наш дом… А через неделю она покончила с собой. Это так логично, что меня удивляет, как полиция до сих пор до этого не додумалась.

Я с трудом переносила ее слова, ее прикосновение, ее присутствие рядом.

— Пойдем лучше спать. Мы так измотаны, что начнем говорить ерунду.

— Почему я вчера должна была слушать тебя весь вечер, а сегодня ты отказываешься выслушать меня? — она сжала губы и посмотрела на меня со злобой.

— Завтра, — сказала я. — Завтра мы договорим.

Я ушла наверх и лежала без сна, пока не убедилась, что она уже в своей комнате.

36

Я нареза́ла круги по парковке мотеля, как курица, которой только что отрубили голову, в поисках места, где мою машину могли бы не заметить. Я так нервничала, что чувствовала себя больной. В животе урчало, я вспотела как мышь.

Втиснувшись на укромное место, чуть не задев машину рядом, я открыла зеркало и еще раз посмотрела на свое перепуганное лицо, как у загнанного зайца, ослепленного фарами. Я ущипнула себя за щеки, чтобы добиться хоть какого-то цвета лица, намазала губы блеском, брызнула духами в вырез черной шелковой блузки, которая от пота прилипла к телу, сунула в рот жвачку и стала яростно жевать. Мобильный был сломан. Я не могла позвонить Дорин. Оставалось только надеяться, что она приедет.

У обшитой деревом стойки в лобби гостиницы был настоящий круговорот приходящих и уходящих бизнесменов, шаркающих пенсионеров, усталых мамаш с прогулочными колясками и появляющихся время от времени парочек, испуганно озирающихся по сторонам и, судя по всему, приехавших сюда для быстрого внебрачного секса. На больших досках были написаны фамилии и названия фирм, которых радостно приветствовали и просили пройти в залы с разными названиями. Таблички, которая указывала бы направление к номерам, не было. Мне ничего не оставалось, как подойти к администратору, чего мне ужасно не хотелось. Я попыталась быть незаметной, насколько это было возможно в ярко освещенном открытом холле, и при этом не трястись так сильно. Мужчина передо мной брал ключи от номера, объясняя кому-то по телефону, что пробудет в Лондоне еще как минимум день, и доверительно подмигнул мне. Я покраснела.

Когда девушка за стойкой спросила, чем она может мне помочь, я покраснела еще сильней и долго чесала в затылке, прежде чем выдавить из себя вопрос. Она радостно сообщила мне, что господин Симонс уже заселился в номер, и услужливо показала, куда мне идти, не спросив ни фамилии, ни паспорта. Я подавила в себе желание придумать сложную причину моего появления. Но она, вероятно, слышала здесь уже все возможные причины. Я прошла за горшками с заморскими пальмами к серому незаметному коридору, репетируя на ходу, что я буду делать и говорить, хотя перед глазами все настойчивей возникали картины нас в постели.