Повседневная жизнь русского путешественника в эпоху бездорожья - Николай Борисов

Но все чаще у любознательных путников возникало желание присмотреться к деревянным и каменным домам, к общественным сооружениям, отыскивая в них черты национального стиля или иные интересные особенности. Гоголь делал первые шаги по этому пути. Он глубоко интересовался историей и архитектурой и, конечно, не случайно внес в свой «реестр» придорожных видов резные узорные «полотенца» на фасадах крестьянских изб.

Проявляет интерес к достопримечательностям губернского города и один из героев «Тарантаса» — пылкий и жаждущий впечатлений Иван Васильевич. Вот он бодро отправился смотреть памятники Владимира — древней столицы Руси. Но что, собственно, смотреть и как увидеть примечательное — он не знал. Древние здания оставались для него мертвыми иероглифами.

«Он понял тогда или начал понимать, что сделанное сделано, что его никакой силой переделать нельзя; он понял, что старина наша не помещается в книжонке, не продается за двугривенный, а должна приобретаться неусыпным изучением целой жизни. И иначе быть не может. Там, где так мало следов и памятников, там в особенности, где нравы изменяются и отрезывают историю на две половины, прошедшее не составляет народных воспоминаний, а служит лишь загадкой для ученых. Такая грустная истина останавливала Ивана Васильевича в самом начале великого подвига. Он решился выкинуть из книги путевых впечатлений статью о древностях и пошел рассеяться на городской бульвар» (172, 30).

Однако автор «Тарантаса» не захотел оставлять своего читателя вместе с обескураженным Иваном Васильевичем в недоумении перед немыми осколками минувшего. Отступая от своей обычной иронической манеры рассказа, от пространных диалогов героев повести, он делает своего рода лирическое отступление — главу «Печорский монастырь». Уже первая фраза ее (в дальнейшем повторяемая в виде рефрена) настраивает на серьезный и возвышенный лад.

«Если когда-нибудь придется вам быть в Нижнем Новгороде, сходите поклониться Печорскому монастырю. Вы его от души полюбите» (172, 64).

И вот уже сам писатель, исполнившись серьезности, вводит читателя в мир русской старины. Слог его возвышается до патетики, романтические образы «заросших травой ступеней церквей» сменяются рассуждениями о национальной архитектуре, а философские сопоставления Востока и Запада — экскурсами в прошлое Печорского монастыря.

«Искусства существовали у наших предков, и если не в наружном развитии, то по крайней мере в художественной понятливости и в художественном направлении. Наши песни, образа, изукрашенные рукописи служат тому доказательством. Но зодчество оставило значительнейшие следы, и в таком обилии, в таком совершенстве, что теперешние наши здания, утратив оригинальность, характер и красоту, чуждые русскому духу и требованию, кажутся совершенно ничтожными и неуместными» (172, 66).

Примерно в то же самое время, когда разъезжал по России в своей скрипучей бричке Павел Иванович Чичиков, а из Москвы в Мордасы неторопливо катил огромный тарантас двух добродушных помещиков, — в 1838 году от Рождества Христова, по Волге плыло диковинное судно. Оно представляло собой большую лодку, на палубе которой поставлена была изба. В избе жили два брата — художники Григорий и Никанор Чернышевы. Они осуществляли небывалый проект — нарисовать на огромном длинном холсте панораму всей Волги от Рыбинска до Астрахани. Для этой картины братья делали зарисовки, иногда останавливая свое судно, а иногда просто поглядывая в окно и делая наброски. Помимо живописных трудов братья вели дневник, в который записывали подробности путешествия и свои впечатления от увиденного. И хотя водное путешествие, да еще в собственном доме на воде, существенно отличалось от сухопутного, но впечатления просвещенного и наделенного художественным чутьем русского путешественника в любом случае весьма интересны.

Не будем говорить о восторгах и комплиментах, которые расточают братья по адресу матушки-Волги — самой большой и самой красивой реки России. Они естественны и достаточно традиционны. Но достоин внимания и самый заурядный на первый взгляд провинциальный город.

«Время основания Кинешмы неизвестно. Нашествия поляков во времена самозванцев и пожары истребили исторические сведения о начале оной. Она два раза претерпевала беды от шаек Лисовского, злодействовавшего в здешнем крае. В преданиях жителей последнее разорение ее, в 1609 году осталось яснее, и оно увековечено существующей часовнею, построенною над могилою убиенных воинов и граждан, защищавших город под предводительством воеводы Бабарыкина. В этой часовне ежегодно совершается торжественное церковное поминовение по падших за отчизну. Следы бывшего земляного укрепления составляют остаток старины в городе.

Кинешма расположена на возвышенном берегу Волги при впадении в оную двух речек Кинешемки и Касоги, при устьях которых находятся слободы, живописно оканчивающие этот прекрасный город, коего лучшие здания расположены по волжской набережной» (208, 45).

Еще лучше Кинешмы представился художникам вид Симбирска.

«Гора, на которой находится Симбирск, очень высока; всходя на оную, мы не один раз должны были отдыхать. С вершины ее нам открылся город, в котором мы оставались недолго, потому и видели его, так сказать, мельком. К числу примечательных зданий в нем принадлежит собор; он еще не совсем окончен, но наружный вид уже доказывает отличный талант зодчего. Широкие, чистые улицы, прекрасные домики с садами, некоторые из них выстроены с большим вкусом; вообще внутренний вид города очень хорош. Начало Симбирска не относится к дальней древности; он не имеет вековых остатков и не пробуждает в путешественнике воспоминаний о давних событиях, но производит в нем какое-то приятное впечатление. Отсюда, смотря вниз по Волге, представляется прекрасный вид, заключающий в себе огромное пространство, на котором природа живописно обставила предметы и, разнообразно их разыграв, составила превосходную и очаровательную картину» (208, 105).

Даже безуездный город Лух (о котором автор «Тарантаса» наверняка отозвался бы самым саркастическим образом) имеет, оказывается, столько примечательного, что братья посвящают ему несколько страниц своего дневника.

Да что там Лух. Даже крестьянская изба являет собой в глазах братьев-художников истинное произведение искусства.

В окрестностях Вичуги «мы видели дом, или русскую избу, с великолепным крыльцом, роскошно изукрашенную резьбою со всеми замысловатостями и гребнем поверху крыши на коньке. Подобных этому дому нам редко случалось видеть. Если рассмотреть внимательно внутренность русской избы, то увидишь в ней все на своем месте, все согласно с климатом и образом жизни, и все имеет свое назначение, приспособленное к необходимости и удобству. Печь, голбец, полати, лавки и пол представляют из себя разные климаты русской избы, в зимние трескучие морозы хозяин после трудов выбирает по потребности любое место и климат для своего отдохновения» (208, 52).

Убедившись в том, что любознательному путнику все же есть что посмотреть в российской провинции, следовало ответить и на другой вопрос: как правильно настроить взгляд, отдать предпочтение количеству или качеству впечатлений? Бывалый путешественник князь П. А. Вяземский следующим образом отвечал на этот вопрос. «Как во многоглаголании несть спасения, так и во многовидении. По мне, лучше хорошенько осмотреть замечательнейшие места, сблизиться с ними, привыкнуть к ним, — ибо в привычке есть любовь, — нежели на лету многое осмотреть и ни к чему не иметь времени прилепиться сердцем» (28, 711).

«Я очень люблю в прогулках отыскивать безымянные тропинки, удаляясь от больших трактов…» (28, 798).

Особого рода достопримечательности — кладбища и места, связанные с жизнью великих людей. В середине XIX века еще не существовало обычая украшать дома, где они жили, мемориальными досками. И всё же по странному свойству памяти место, где творил или просто отдыхал великий человек, обладало непреодолимой притягательностью. Вступив на памятное место, путник словно проникал сквозь толщу времени. Между ним и некогда стоявшим здесь, но давно ушедшим человеком протягивалась невидимая нить.

Это волнующее чувство проникновения сквозь время знакомо каждому истинному путешественнику. Не случайно путешественники со всего света во времена Карамзина стремились посетить места, где жили Вольтер и Руссо. Но со временем и сам Карамзин стал классиком, великим человеком России. Его почитатели, первым среди которых был князь П. А. Вяземский, посещают места, описанные в его произведениях.

«“Друзья мои! (говорит Карамзин в «Письмах русского путешественника») Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то войдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекало тут в удовольствии и тихой радости!” Я исполнил желание его.