Пётр Первый - проклятый император - Андрей Буровский

Город, невероятным образом построенный там, где строить его было совершенно невозможно, а самое главное — совершенно не нужно. Город, само существование которого вызывает изумление, город — вызов стихиям, естественному течению событий и нормальному порядку вещей. Этот город оказывается примерно тем же, чем была Долина Царей, или Город Мертвых, для древних египтян. Разница в том, что Город Мертвых существовал отдельно от города живых, и в нем находили последнее упокоение не только фараоны, но и множество их приближенных и слуг, вплоть до самых что ни на есть простолюдинов, случайно оказавшихся работниками в доме или в поместье фараона или его приближенных.

А Санкт–Петербург — это самый что ни на есть живой город; город, который живет и развивается и, не говоря ни о чем другом, все меньше походит на военно–феодальный «парадиз», которым хотел видеть его Пётр. Но одновременно Петербург — это усыпальница, колоссальная гробница одного человека. По представлениям египтян, да и других народов Древнего Востока, фараон и должен жить в своей гробнице — жить не в переносном смысле слова, не на правах литературной или культурной метафоры, а в самом буквальном, непосредственном смысле слова. Примерно так, как живет Пётр в Петербурге. В конце концов, в египетских источниках есть упоминания боев, которые вели жрецы, охранявшие Город Мертвых, — натуральных боев с применением оружия, с ранеными и убитыми. В среде современных ученых полагается считать, что врагами жрецов были грабители, проникавшие в Город Мертвых, чтобы ограбить усыпальницы фараонов и их вельмож.

Но как раз Пётр I, который то охаживает встречных дубиной, то обрушивается на зазевавшихся многотонной массой бронзового коня, позволяет дать и другую трактовку этим очень давним событиям.

Пётр же продолжает жить в своей гробнице–Петербурге и по сей день. Если какому–то материалисту покажется неприемлемым мое утверждение — что он живет там как некое материальное существо, то пусть будет так: он живет в Петербурге в массовом сознании, или скорее уж тогда — в массовом подсознании русских людей.

Глава 3

О РЕГУЛЯРНОМ ГОСУДАРСТВЕ

— Вы хотите сказать, что когда ваш предок, майор Ходсон, расстрелял трех братьев, последних Великих Моголов, он действовал в их интересах?!

— В определенной степени, да, — ответил майор.

Но всё–таки — что хотел создать в России Пётр I? Что конкретно означает это самое «регулярное государство»? Идея такого государства родилась в Германии в середине XVII века. Это никогда не была идея, овладевшая умами миллионов или хотя бы сотен тысяч людей. Большинство немцев если и слышали о ней, то очень смутно, и вряд ли представляли себе до конца, о чем вообще идет речь. Это касается и владетельных князей, то есть тех, кто стоял у кормила государства и мог бы заинтересоваться — а какие это новые способы управлять людьми придумали философы? Многие из этих владетельных князей и их приближенных наверняка читали сочинения Вульфа и Пуффендорфа, но ни одно из почти 300 германских государств даже не попыталось сделаться «регулярным государством».

Идея «регулярного государства» оставалась чистой воды теоретической идеей, интеллектуальной кабинетной конструкцией, которую если и обсуждали всерьез — то именно как философскую идею, и самое большее — несколько сотен человек на всю Германию, профессора университетов и их студенты.

А сама идея, при близком рассмотрении, оборачивается попыткой применить к жизни общества основные положения механики, представить общественную жизнь в упрощенной до примитивности форме. У гуманитариев и позже возникал соблазн перенести на «свои» науки то, что считается в науке «передовым». XVII и XVIII века в Европе — время безусловного господства механики. Многим механика казалась своего рода «правдой жизни», показывающей «настоящие» отношения во всех вообще сферах жизни. Сама Вселенная представлялась как бы исполинскими часами; про «небесную механику» и про «механику сфер» писали и Галилео Галилей, и Николай Коперник.

Ученые и философы Германии — в первую очередь Готфрид Лейбниц и его ученики — Вольф, Пуффендорф, Гроций — представляли и общество, и человека в виде простых, вполне однозначных механических схем, а отношения в обществе и государстве сводили к движениям самых элементарных фигур.

Для Лейбница государство представало как бы огромными часами: «как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать стране счастливые часы».

Вольф зашел, пожалуй, даже дальше:

«Правительство должно иметь право и обязанность принуждать каждого к работе, устанавливать заработную плату и цену товаров, заботиться об устройстве хороших улиц, прочных и красивых зданий, услаждать зрение обывателей радующими глаз картинами, а уши — музыкою, пением птиц и журчанием воды, содействовать общественному развлечению театральными представлениями и другими зрелищами, поощрять поэзии, стараться о школьном воспитании детей, наблюдать за тем, чтобы взрослые прилежали добродетели и благочестию».

В обязанности же подданных, по мнению Вольфа, входит

«с готовностью и охотно делать то, что власть находит нужным для общего благополучия».

В научной школе «регулярного государственного строя» смешивались две линии: понимание общества и государства как механизма и идея государства, подавляющего собой общество и руководящего абсолютно всем. Как видно из слов Вольфа, даже пением птиц и журчанием воды.

Но еще раз подчеркну — в самой Германии никто особенно не стремился использовать эти замечательные идеи и достигнуть в своем государстве неслыханного блаженства.

Факт остается фактом: Пётр боготворил ученых–механицистов; идеи «регулярного государства» вызывали у него совершеннейший восторг. Пётр много лет переписывался с Лейбницем, а Вольфа даже позвал возглавить Санкт–Петербургскую де сиянс Академию наук. Характерно, что умный Вольф категорически отказался.

Не менее характерно, что Пётр никогда не прочитал ни одного из сочинений Лейбница или Пуффендорфа. Эти сочинения читали многие из Долгоруких и Голицыных, читал Яков Брюс. Брюсу Пётр поручал составить для него синопсис — то есть краткое содержание, выдержку из трудов Лейбница. Но у нас нет никаких сведений о том, что все эти лица стремились организовать на Руси «регулярное государство» или проявляли бы особенную страсть к этой теории.

А вот Пётр, знавший о «регулярном государстве» из писем Вольфа и Лейбница, да из конспектов Якова Брюса, начал сам, своей волей, перестраивать жизнь Московии на «регулярных началах». В истории известно два государства, построенные согласно теоретическим представлениям: одно из них — это США, организованные согласно идеям Джефферсона (Шлезингер A.M. Циклы американской истории. М., 1992. 200). Второе — это Российская империя, построенная Петром согласно идеям «регулярного государства» Лейбница. То есть, конечно же, ни США, ни (особенно) Российская империя не были построены от начала до конца согласно теориям — да это и невозможно сделать. Оба эти государства пытались построить по теоретическим представлениям, а получилось совсем не то что ожидали.

Вот, пожалуй, самый краткий и самый точный диагноз произошедшего при Петре — Пётр предпринял попытку построить искусственное общество и государство. Для этого он уничтожил естественное общество, отношения в котором складывались веками. А государство из «комитета по делам общества» он превратил в орудие для внедрения любимой идеи в жизнь.

А МОЖЕТ, ЭТО ВСЕ МАСОНЫ?!

Говорить об этом загадочном явлении крайне трудно ровно по одной причине: потому что масоны решительно ничего не говорят о самих себе. Те, кто берут на себя труд писать о них, подробно расписывают, какова идеология масонов и чего именно они хотят. Мол, масоны стремятся построить общество и государство на основах рационализма, чисто рассудочных идей и представлений, отвергают традиции и исторический опыт государств и народов. Они объединяются для того, чтобы просветить и осчастливить человечество — в меру своего понимания того, что же такое просвещение и счастье. Масоны считают очень важным то, что в СССР называлось «буржуазными ценностями», а теперь, с легкой руки Горбачёва, называется чаще всего ценностями «общечеловеческими»: то есть личные права и свободы человека, гласность судов, свобода прессы, ограничение полномочий власти, отказ от пыток и унижения человеческого достоинства, политическая демократия. Для достижения этого они готовы применять ложь, жестокость и насилие, загоняя всех нас в счастье железом и кровью.