Без обратного адреса - Сантьяго Пахарес

Было ясно, что Эстебан и Анхела – старые, близкие друзья. Возрастная разница между ними лет в тридцать, а впечатление такое, словно они друзья с детства. Или отец с дочерью, а Томас – непоседливый внучок. На мгновенье Давиду показалось, будто он тоже член их странной семьи.

Фран шел в Барранкильяс. Этот микрорайон в окрестностях Мадрида имел скверную репутацию. Множество лачуг, построенных из отбросов с помойки, были заселены отбросами людского общества. Все знали, что там крупнейший в столице рынок наркотиков. Сквозь Барранкильяс каждый день проходил на наркотрафике денежный поток, превосходивший большинство крупных муниципальных годовых бюджетов. Можно торговать продуктами, а можно – жизнями. В Барранкильяс каждую минуту кто-нибудь вскрикивал: «Жизнь отдал бы за дозняк!», а рядом добавляли: «И я твою жизнь отдал бы за джанк».

Полиция всегда находилась рядом – и никогда не вмешивалась в дела обитателей трущоб. Политику в отношении наркоманов выработали такую: время от времени – облава, исключительно для поддержания репутации властей в глазах общественного мнения, и никакого вмешательства на деле. Если бы силовой операцией смели всех пушер, барыг, наркоманов Барранкильяс, то власть добилась бы этим лишь одного: через две недели в другом месте те же наркотики продавались бы по двойной-тройной цене, что резко увеличило бы прибыль и активность наркоторговцев.

Наркодилеры – кидалы, от природы лишенные совести, – не брезговали ничем: разводили, смешивали с содой, мукой и сахаром, подменяли товар. Доза делилась на две, на три части, разбавлялась чем-нибудь и впаривалась какому-нибудь торчку, который брел по улицам, полумертвый от ломки и готовый на все ради облегчения своих мук. Причем тот тоже жульничал: употреблял половину, а вторую, вновь разбавив, сбывал еще более несчастному доходяге.

Порошок, прежде чем растворять и колоться, положено было пробовать мизинцем. Если он был на вкус сладковатый или соленый, это внушало подозрения и требовало проверки. В сообществе наркоманов имелись собственные эксперты, но не все можно различить на вкус, например, если вещество сильно горчит. Сами того не зная, наркоманы потребляли все больше кофеина, парацетамола, пирацетама, фенобарбитала, лидокаина и бензокаина.

Досада на уменьшенные дозы порченого товара, на то, что «нет прихода», заставляла их, в надежде на эффект, на глазок увеличивать прием, иногда в несколько раз. В парках и на пустырях находили в такие периоды, по нескольку в день, трупы погибших от передозировки. Рынок затем возвращался к обычным ценам и обычным дозировкам, а мертвые оставались в могилах. Наркорынок ведь не регулируется. У него нет ни руководства, ни аппарата контроля, ни своего печатного органа. Принял ты три дозы вместо одной – ну так что ж, «бэд трип» у тебя, значит. И можешь из него вообще не вернуться.

Таковы были причины, по которым власти выработали подобную позицию. Прямое вмешательство упрощало пару непосредственно стоявших задач, но порождало сто новых проблем. Решили контролировать эксцессы наркомании – передозировки, смерти по неосторожности, гигиенические проблемы. А держатели банка при любом раскладе выигрывали: прибыли наркодельцов росли независимо от вмешательства государства.

Фран ввалился в полутемное помещение, принеся на башмаках изрядно грязи с окрестных пустырей, которые ему пришлось пересечь, – после ночного дождя там стояли лужи. Лицо заросло щетиной, под глазами залегли глубокие тени. Молодой цыган, сидя в дешевом полотняном шезлонге, смотрел на огромном плазменном экране ток-шоу. На Франа он взглянул с отвращением – тот ему помешал – и спросил, чего надо. Фран ответил: «Дозу» – и назвал своего поставщика, Тоте. Цыган вернулся к ток-шоу, жестом показав, куда идти, и крикнув вдогонку, чтобы он снял грязные по щиколотку сапоги. Фран разулся, но сапоги не оставил – взял с собой. Не раз уж так было, что отсюда ему приходилось шлепать по грязи босиком – обувь от порога исчезала неизвестно куда.

Следующее помещение было сплошь устлано неимоверно грязными коврами, кое-где в несколько слоев, но без всяких признаков уюта или обустройства помещения. Одна из стен этой большой комнаты была почти до потолка заставлена штабелями телевизоров и видеопроигрывателей, а в глубине ее стояла жестяная бочка из-под бензина, доверху наполненная деньгами. Бумажные билеты евро разного достоинства лежали горой и, не удерживаясь на ее вершине, падали на пол. Ни одна касса не вместила бы наличность, которая здесь ежедневно перекачивалась. Никто не смог бы также объяснить, почему при подобных доходах цыгане Барранкильяс жили в грязи и вони. В кожаном кресле, сложив руки перед собой на набалдашник трости, сидел старый цыган. На Франа он взглянул неприязненно. Рядом с ним стоял Тоте, один из немногих «пайо», то есть не цыган по рождению, которому здесь, однако, доверяли торговлю. На его лице всегда блуждала сардоническая усмешка, на грязных прядях волос – бриллиантин.

– Чего тебе, Фран? – спросил Тоте. Под ледяным взглядом старика его голос звучал не так нагло, как обычно.

– Полграмма беленького.

– Только вот беленький-то нынче порченый, сам знаешь. За хорошего, горячего белого конька и цена теперь другая.

– Какая? – спросил Фран.

– Пятьдесят евро полграмма.

Фран мысленно выругался. Цена удвоилась.

– А все-таки… это будет хоть конек или опять же ослик?

Осликом на жаргоне называлась доза совсем уж ненадежного, фальсифицированного героина.

– Конек, малыш, конек. Я могу менять цены, но пока ты со мной – насчет качества будь спокоен. Там, на углу, ты, конечно, найдешь и за сорок, и за тридцать пять, но сахарную пудру лучше употреблять со сдобой, а не вкатывать в вену.

Фран знал, что пушер прав. Снова пришли плохие времена, как тогда, когда Карлос перепродавал на улице за бешеные деньги то, что приворовывал у них, сожителей по квартире, разбавляя содой до нужного количества.

– Давай четверть.

Фран протянул пушеру двадцать пять евро, тот не глядя передал цыгану, а цыган сунул в переполненную бочку, возле которой сидел. Фран подавил дикое желание схватить с верха бочки полную горсть бумажек и мгновенно свалить. Он понимал, что не уйдет дальше коридора, и знал, что делают здесь с неуравновешенными клиентами.

Тоте присел на корточки за бочкой и ложечкой отмерил героин. Наркотик лежал, как сахар, прямо в мешке в раскрытой сумке, стоявшей на полу. Фран вытянул шею, наблюдая за ним. На мешке с героином виднелась разорванная лента, которой его опечатали в полиции. Пушер упаковал героин в пластиковый пакетик, взвесил его на электронных весах, остался доволен. Протянул пакетик Франу.

– Короче, ты знаешь, где меня найти, если что, – бросил он вслед Франу. Тот быстро ушел, кивнув:

– Да, знаю.

У порога он натянул мокрые сапоги. Где найти спокойное место, чтобы вмазать? Фран побрел по грязному кварталу, озираясь на темные подворотни. У одной из распахнутых дверей, кое-как прилаженный на бочках и старых табуретах из бара, стоял фанерный лист с намалеванной на нем надписью «Бар веселые ребята». Пониже, буквами помельче, предупреждали: «Без одежды вход запрещен».

Туда он не пошел. Нашел себе тихое место на окраине квартала, в брошенном грузовике без колес, смиренно ржавеющем в ожидании окончательной утилизации. Фран без труда открыл дверь, уселся на пассажирское сиденье и вынул свою коробочку для инъекций.

Содержимое пакетика пересыпал в ложку, согнутую специальным образом, налил туда дистиллированной воды из флакона; коричневый героин начал растворяться. Фран старался всегда иметь с собой запас воды для инъекций. В ломке некоторым случалось разводить водой из лужи.

Добавил чуть лимонной кислоты, чтобы убыстрить приготовление раствора. Приготовил фильтр. Без фильтра нельзя – шлаки из раствора нельзя вводить в вену. Почти все использовали сигаретный, он служил неплохо. Фран распустил фильтр одной сигареты в полоску, скатал в шарик и пропустил сквозь него раствор.

Вынул шприц, облизал иглу, на случай, если к ней прилипло что-нибудь в кармане, и пристроил ее на приборной панели. Протер себе предплечье одноразовой салфеткой для рук и оставил ее на коленях, чтобы потом еще протереть ею же иглу. Вытащил из кармана презерватив и, растянув, перевязал им руку выше локтя. Поработал кулаком, чтобы набухла вена; она обозначилась, стали видны следы прежних инъекций. Скоро будут еще и еще.

Фран проверил: да, вена, не артерия. Ввел иглу двумя сантиметрами выше предыдущего укола, направляя ее в сторону сердца, чтобы препарат скорее разошелся по организму. Он еще успел вынуть из вены шприц и снять пережимавший руку презерватив, бросив их на приборную доску. Протереть салфеткой место укола уже не мог: на сознание спустились сумерки.

Благословенные сумерки.

Сухое щелканье заряжаемого ружья и нервные смешки трех цыганских мальчиков на крыше одной из полуразвалившихся многоэтажек в Барранкильяс сменились яростным спором, кому первому стрелять. Дискуссия прекратилась, когда старший, как и положено, властно взял оружие и одним жестом заставил молчать остальных. Те послушно отошли, а он оперся локтями о нагретую солнцем шиферную крышу и взял в прицел голову торчка, сидящего в брошенном грузовичке. На губах наркоши была неуверенная улыбка. Казалось, он видит что-то прекрасное и боится, что оно вдруг исчезнет. Ну, недолго ему осталось грезить.