Право на выбор - Михаил Логинов

Глава 2 (третья неделя)

Десять листовок. Подъем армии. Савушкин борется с последствием «грабительских реформ». Ступор в Центральном. Я гений, Дрюша Леваневский. Китайский Пиночет. Договор о разделе продукции. Два яйца и одна плюха. Разрыв контракта. Что такое «тяжелая депрессия?» Истерика имени Васи Пупкина. Валенса-Дикин: «Прости меня, народ православный». Два стакана минералки. Ночь длинных микрофонов. Приравнено к террористическому акту.

Будильник звонил долго, Олег вставал медленно. Это был тот самый страшный вид подъема, когда медленно опускаешь на пол одну ногу, потом другую, потом опираешь на них тело, уже стоишь, а сознание полностью в кровати. Хотя бы еще секундочку… нет, не спать. Не помнить.

Все равно, первое что вспомнил Олег — объем работы оставшийся на сегодня. Доправить интервью для третьего спецвыпуска, еле-еле согласованное вчера вечером. Савушкин явно сдал, нервничает, что вполне понятно — три встречи в день. На одних сотни три-четыре, на других не будет и десятка избирателей.

Две статьи для «Ирхайского комсомольца». Это к вечеру. Одну написать, другую — переписать. Принесли местные, разумеется, на серой бумаге, разумеется, нечитаемым почерком. Значит, криптография, перепечатка и редактура в одном флаконе.

Дальше — листовки. Снежный вал, который гонит впереди дворницкая лопата и вал вырастает с каждым метром. Ветеранам завода «Красный каток». Пенсионерам Центрального района. Обращение от имени десяти городских ЛОМов [5]. Обращение профсоюза учителей. И еще… И еще… И еще так и не написанная листовка «Впервые голосующему». И «Впервые голосующей». Хорошо, что хотя существует средний род, третьего пола не существует.

Толик временно умер как помощник — сегодня он трудился над «Народной программой», которую должны были разнести последним спецвыпуском.

Все эти мысли пронеслись мигом, оставив в душе тихую тоску. Как там говорил Толик: «Однажды ты поймешь, что получаешь зарплату здесь не даром». Сволочь! Почему люди так часто бывают правы!

За окном мягко барабанил дождик — первый дождь в этом городе. Только этого еще не хватало. Олег любил дожди, но только дома.

Он не заметил, как умылся и добрел до кухни. Было рано, еще никого. Сыпанул кофе в кофейник, от души, ощутил его тяжесть, залил малой водой, на газ. Вскипело быстро.

Первый глоток он чуть не пронес мимо рта. Второй нашел дорогу уже легче.

В голове что-то тягуче зазвучало, волынка или флейта. Еще один глоток. И пошло.

Олег не увидел, какое там увидел, кофе это же не наркота — представил полк, заснувший в степи. Тихо звучит рожок, как одно из ночных степных насекомых, только громе. Еще громче, еще громче, уже не спутаешь с насекомым. И вот, медленно поднимаются фигуры, кто опираясь на ружейный приклад, кто — на древко знамени. И между тех, кто еще не смог подняться бродит старый унтер — на совести с полсотни зубов новобранцев, зато в каждом бою — только в первой шеренги, пять шрамов от сабель, пять от стрел, две пули остались в теле навсегда. Бродит и умоляюще, чуть ли не по бабьи, просит: «братцы, поднимайтесь, совсем недолго, и ста верст до треклятого Перекопа не осталось, мы то хоть сегодня три часа урвали, а командир наш Бухгард Иванович вообще не ложились, все над картой провели».

Еще один глоток, почти на треть чашки. Еще один.

И вот уже встали все, и вот уже знамя не опора, знамя уже над головой, и солнышко пробившаяся сквозь тучи блеснуло на штыках, а ветер одним порывом вымел с неба облака. Заржали кони, зарокотали барабаны — флаг вперед и…

Олег вздохнул, поставил возле мойки пустую чашку и двинулся вперед — к компьютеру.

Предвыборный районный штаб имеет некоторые общие черты со штабом революционным, главное же сходство в том, что ни с первого, ни со второго взгляда невозможно понять, что же происходит на самом деле и есть только одна возможность разобраться — стать его работником. Только в этом случае удастся отделить полезные дела от бесполезных, тем более, безусловно вредных.

Вот девочка с умным и ответственным выражением на лице берет газету и вкладывает между страницей листовку, адресованную ветеранам войны. В принципе, девочка умная, но сейчас она делает большую глупость: газеты, с такими листовками, должны получить только ветераны, девочка же взяла пачку, предназначенную всему микрорайону. Так как в этом штабе командует Елкова, то ошибку скоро обнаружат, на девочку накричат, обзовут некрасивым словом и заставят вытряхивать листовки обратно.

А вот пожилая дама, Софья Евгеньевна, на первый взгляд занята обычным бабьим трепом, но в действительности она делает очень полезное дело — рассказывает агитаторам про вчерашние теледебаты, которые она видела, а вот агитаторы, смотревшие в тот вечер телесериалы — нет. Избиратели, в подавляющем большинстве не видели дебаты тоже, но знают о них и могут спросить агитаторов. Значит, надо быть подкованными.

— И что на это коммунист ответил?

— А ничего. Про грабительские реформы, про падение производства, про безработицу, про вымирание, про нищету человека труда, — (в толпе агитаторш: «правильно, разве с этим поспоришь?»)

— А Иван Дмитриевич?

— Как и прежде, сказал ему: согласен. Только давайте не рассуждать, кто виноват? Пятнадцать лет рассуждаем. Давайте со всем этим бороться. Можно я, перед тем, как задать вам свой вопрос, расскажу, как я со всем этим борюсь? С реформами бороться мне трудно, не тот уровень. Вот падение производства мне лично остановить удалось. ЦБК, правда, пока до советского уровня не дотягивает, загружен на 90 процентов от расчетной мощности. Ничего, сейчас всем бумага нужна, за год догоним. А вот кирпичный завод производит на тридцать процентов больше, чем в 1985 году. Борюсь я и с безработицей: когда ввели новый цех, сейчас работает на сто тридцать человек больше, чем в советский период. Мало для нашего города, понимаю, но все же. Вымирание… Тут мои возможности ограничены, только заводские пособия для семей с маленькими детьми. Детский сад восстановил, одну сотруднице с ребенком оплатил поездку в Москву, там операцию сделали, какую даже в Омске не делают, каждый год по двадцать человек в санатории отдыхает. С нищетой тоже борюсь: к примеру, врач на заводе получает четыре тысячи в месяц, мало, согласен. Это если только с городским врачом сравнить, там, как помню, до тысячи не дотягивает. Это все мой вклад в борьбу с перечисленными вами явлениями. Когда стану мэром — буду бороться уже на уровне всего города. А вы можете поделиться вашим опытом борьбы со всеми перечисленными вами явлениями?

Елкова подошла сзади, хлопнула в ладоши.

— Молодец, Евгеньевна. Будто на видик записала. Честное слово, рада, что тебя тогда не выгнала. Запомнили, девочки, что надо говорить?

— Ну, а под конец ведущая спрашивает: о чем вы жалеете? Варенец отвечает: жалею, что в 1985 году не смог распознать предательскую сущность Горбачева. А Савушкин говорит: у меня в 85-м году были другие заботы. Сейчас же я жалею о другом: из всего кафеля, который производит мой завод, в Ирхайске продается только пятнадцать процентов. Это потому, что уровень благосостояния моих земляков до безобразия низок. В других городах люди зарабатывают больше; вот там мой кафель и покупают. Я буду по настоящему счастлив лишь тогда, когда и в Ирхайске тоже будут покупать мой кафель, потому что у всех вырастут доходы.

В комнату вошел Капитан.

— Ну, чем порадуешь? -спросила Елкова.

— Решил проветриться, к вам заглянул, -ответил Капитан, будто бы не услышав ее вопрос. — Хорошо у вас, весело. Пойдем-ка, покурим-ка. Как раз, в твой кабинетик.

— А чего не здесь?

— У меня новый табачок в трубке, этот сорт еще не курил. Не хочу вам воздух портить, — при этом невесело подмигнул.

Инка печально вздохнула и они пошли в «бухгалтерию», где начальница штаба проводила особо важные разговоры или выдавала деньги.

— Надеялся обрадовать — не смог, — когда дверь закрылась сразу же сказал Капитан. — Слобода пока непробиваема: правда, Батьку с тридцати восьми процентов опустили до тридцати двух, но Савушкина подняли только на три.

— Слобода третий по населению район, — негромко сказала Инка. — Всего двадцать процентов электората, меньше только Заречье.

— Поэтому не беспокоюсь. Беспокоит меня твой Центральный. Это ты меня накрутила, своими агитаторами. Все как всегда: «эта квартира „за“, эта квартира „за“, эта квартира „за“, а против только дядя Вася из тринадцатой квартиры, который дебошир и вообще выкручивает лампочки в подъезде». Вот там — указал за дверь, откуда доносились голоса, — там народный восторг. А вот эти бумажки — тут печальные цифры. Батька опустится, как и в Ленинском: двадцать два процента. А вот наш поднялся только до шестнадцати.

— Но ведь попер!

— Попер. Было бы месяца полтора в запасе, я завтра укатил бы домой, в отпуск. А так, две с половиной недели. Меня одно радует: замер делали за сутки до второго обхода. Это «Комсомолец» успели разбросать перед замером. Батька опустился, а наш если и поднялся, мы не успели это зафиксировать.