Умереть снова - Тесс Герритсен

Жара усиливается, комары становятся безжалостными. Я на ходу отмахиваюсь от них как сумасшедшая, но они сгустились в кусачее облако, и отделаться от них невозможно. Я в отчаянии возвращаюсь к берегу реки, зачерпываю ил и обмазываю им лицо, шею и руки. Он отвратительный, с разлагающимися растениями и тошнотворным запахом, но я наношу все новые и новые слои, пока на мне не образуется настоящий панцирь. Потом поднимаюсь на ноги – первобытное существо, рожденное в гумусе. Вроде Адама.

Я продолжаю идти слоновьей тропой. Слоны тоже предпочитают двигаться вдоль берега реки. На ходу я замечаю на тропе и другие следы, которые говорят мне, что этот путь используется самыми разными животными. Это некий эквивалент суперхайвея в буше, все мы идем вслед за слонами. Если этим же путем ходят антилопы импала и куду, то наверняка сюда заглядывают и львы.

Вот еще одна зона убийства, где встречаются хищник и жертва.

Но высокая трава по обеим сторонам от меня тоже таит в себе немало угроз, и к тому же мне не хватит сил проложить собственную тропу в густом буше. Я должна двигаться быстро, потому что где-то у меня за спиной Джонни, самый беспощадный из хищников. Почему я не желала видеть очевидного? Видеть, как один за другим исчезают люди, а их плоть и кости пожирает эта голодная земля. Я была слепа к его игре. Каждый взгляд, которым удостаивал меня Джонни, каждое его доброе слово были всего лишь прелюдией к убийству.

Солнце достигает зенита, а я продолжаю идти слоновьей тропой. Ил засыхает, образуя твердую корку на моей коже, и ее крошки попадают мне в рот, когда я ем вторую энергетическую плитку, но я не обращаю внимания, глотаю песок и все, что там есть. Знаю, что должна беречь съестные припасы, но меня уже мучает голод, и я решаю, что хуже всего было бы умереть с несъеденными плитками в рюкзаке. Тропа снова уходит к реке, и я нахожу лагуну столь черную и неподвижную, что в воде дважды отражаются небеса. Дневная жара заставляет буш смолкнуть, даже птицы затихли. У кромки воды стоит дерево, на котором я вижу десятки странных покачивающихся мешков, они висят, как рождественские шары на елке. В полубредовом от жары, измотанном состоянии я воображаю, что набрела на колонию иноземных коконов, оставленных вызревать здесь, где их никто не обнаружит. Потом прилетает птица и исчезает в одном из мешков. Это гнезда ткачиков.

Вода в лагуне приходит в движение, словно что-то пробудилось в ней. Я отшатываюсь от воды, чувствуя в ней угрозу, которая готовится застать меня врасплох. Отступая в траву, я спиной чувствую холодок этой опасности.

Тем вечером я выхожу прямо на слоновье стадо.

В таком густом буше даже очень крупное животное вроде слона может застать тебя врасплох, и, выйдя из рощи акаций, прямо перед собой я вдруг вижу слониху. Она, кажется, испугана не меньше меня и издает трубный звук, громкий, пронзающий насквозь. Я слишком потрясена, чтобы броситься наутек. Стою замерев, за спиной у меня акации, передо мной – слон, тоже стоит неподвижно. Мы смотрим друг на друга, и тут я вижу мощные серые формы, двигающиеся вокруг меня. Их тут целое стадо, они обламывают ветки, отрывают прутья. Они, конечно, понимают, что я здесь, и перестают кормиться, настороженно оглядывая пришельца, покрытого илистой коркой. Любому из них ничего не стоит меня убить. Свалить хоботом, топнуть массивной ногой по груди – и они будут избавлены от этой угрозы. Я чувствую, что они изучают меня, решают мою судьбу. Потом один из слонов отрывает ветку и засовывает в рот. Один за другим они возобновляют трапезу. Они вынесли вердикт и отсрочили приведение смертного приговора в исполнение.

Я осторожно отступаю в рощу, двигаюсь под защиту громадного дерева, которое возвышается над акациями. Я карабкаюсь по массивному стволу, пока не оказываюсь на высоте, недоступной для слонов, где усаживаюсь в развилке ветвей. Как и мои предки-приматы, я нахожу безопасность на дереве. Вдали воют гиены и рычат львы: предупреждение о грядущей ночной схватке. Со своего высокого места на дереве я вижу заход солнца. В тени подо мной продолжают кормиться слоны, шуршат листвой, топчутся. Утешительные звуки.

Ночь оживает воплями и рычанием. Подмигивают звезды, похожие на кристаллы на черном небе. За выгнутыми ветками мне удается разглядеть созвездие Скорпиона – его мне показывал Джонни в первую ночь. Джонни много чему научил меня, и теперь я не могу понять, зачем ему это было нужно. Чтобы дать мне шанс в схватке, сделать более достойной жертвой?

Я каким-то образом сумела пережить всех остальных. Я вспоминаю Кларенса и Эллиота, супругов Мацунага и блондинок. Но больше всего мои мысли занимает Ричард и то, что было между нами прежде. Я помню обещания, которые мы давали друг другу, ночи, когда мы засыпали обнявшись. Начинаю вдруг плакать по Ричарду, по всему тому, что было между нами, и мои рыдания в этом ночном хоре звуков больше похожи на звериный зов. Я плачу до боли в груди, пока у меня не начинает жечь в горле. Плачу до полного изнеможения, пока совсем не сникаю.

Я засыпаю так, как засыпали мои предки миллион лет назад, – на дереве под звездами.

На рассвете четвертого дня я разрываю обертку последней энергетической плитки. Я съедаю ее медленно, каждый укус – акт почтения священной силе еды. Поскольку это моя последняя еда, каждый орешек, каждый лепесток овсяных хлопьев – это радостный всплеск вкуса, никогда прежде не оцененный по-настоящему. Я вспоминаю множество праздничных трапез – ни одна из них не была так священна, как эта, когда я поедаю последнюю плитку, сидя на дереве и глядя, как золотится с восходом небо. Слизываю последние крошки с обертки, потом спускаюсь к берегу, где становлюсь на колени, словно в молитве, и пью струящуюся воду.

Поднимаясь на ноги, я чувствую странное удовлетворение. Не помню, когда на посадочную полосу должен вернуться самолет, но это теперь вряд ли имеет значение. Джонни скажет летчику, что произошла катастрофа, никого не осталось в живых и тратить время на поиски не имеет смысла. Никто не будет меня искать. Для мира я уже мертва.

Я зачерпываю ил из реки и наношу на лицо и руки новый панцирь. Я уже ощущаю, как солнечные лучи пекут мне шею и рои кусачих насекомых поднимаются из камышей. День едва начался, а я уже без сил.

Я заставляю себя подняться на ноги. Снова плетусь на юг.

К середине следующего дня я чувствую такой голод, что от желудочных спазмов складываюсь пополам. Я пью речную воду, надеясь, что она облегчит эти боли, но выпиваю слишком много, слишком быстро, и вода проливается из меня. Я стою коленями в речной грязи, меня рвет, и я плáчу. Как просто было бы сейчас сдаться! Лечь и позволить животным покончить со мной. Мою плоть, мои кости растащат по этой дикой земле, и я навсегда соединюсь с Африкой. Из этой земли мы все вышли, и в эту землю я вернусь. Подходящее место, чтобы умереть.

Что-то всплескивает воду, и я, подняв голову, вижу торчащие над поверхностью уши. Бегемот. Я достаточно близко, чтобы насторожить его, но страха уже нет, мне уже все равно, останусь я жить или умру. Хотя бегемот заметил мое присутствие, он продолжает беззаботно блаженствовать. По мутной воде проходит рябь, создаваемая мелкой рыбешкой и насекомыми, с небес ныряют в воду журавли. В этом месте, где я умираю, столько всякой жизни. Я наблюдаю за каким-то насекомым, которое устремляется к зарослям тростника, и внезапно чувствую такой голод, что готова съесть и стрекозу. Но сноровки не хватает – удается ухватить только тростник, толстый, волокнистый. Не знаю, может, он ядовитый, но мне все равно – нужно заполнить чем-то желудок и облегчить спазмы.

Перочинным ножом из моего рюкзака я срезаю несколько тростинок и начинаю их грызть. Кожица мягкая, внутренности крахмалистые.

Я жую и жую, пока у меня во рту не остается один комок жестких волокон. Я выплевываю его. Спазмы в животе стихают. Я срезаю еще несколько тростинок и начинаю грызть их, как животное. Как бегемот, который мирно кормится рядом. Откусывает и грызет, откусывает и грызет. С каждым глотком я наполняю себя бушем, чувствую, как становлюсь его частью.

Женщина, которой я была когда-то, Милли Джекобсон, пришла к концу своего пути. Стоя на коленях у кромки реки, я прощаюсь с ее душой.

22

Бостон

Маура не могла его видеть, но знала, что он за ней наблюдает.

– Вон там, на уступе, – сказал доктор Алан Роудс, специалист по крупным кошкам. – Он за травяными зарослями. Его трудно разглядеть, потому что он идеально сливается с камнем.

Лишь теперь Маура увидела рыжие глаза. Они смотрели на нее, только на нее, взгляд холодный, целеустремленный – такой взгляд гипнотизирует жертву хищника.

– Я бы его вообще не увидела, – пробормотала она.

Она уже и без того дрожала на холодном ветру, а встретив безжалостный взгляд пумы, почувствовала, как холод пронизал ее до костей.