Рыцарь в сверкающих доспехах - Джуд Деверо

– Мне? От тебя? – рассердилась она, заметив, что он снова отвернулся от нее. – А мне показалось, что не мне, а кому-то другому.

Николас взглянул в зеркало, вделанное в гардероб, и обнаружил, что рубашка застегнута не на те пуговицы.

– Представляешь, эти дробовики – просто чудо, – начал он, поспешно поправляя одежду. – С такими мы могли бы побить испанцев.

– Англия била врагов и без современных ружей. Пожалуй, мы не успеем оглянуться, как ты попросишь парочку бомб, чтобы взять с собой. Кстати, это дробовики расстегнули тебе рубашку?

Николас взглянул на нее в зеркало.

– Ревность тебе к лицу. Глаза горят.

Даглесс мигом успокоилась.

– Распутник! – вздохнула она. – Тебе не приходило в голову, что ты второй раз в истории попадаешь в одну и ту же ловушку и ведешь себя как последний глупец? Четыре столетия подряд люди смеются над тобой и Арабеллой, а теперь ты решил проделать все с самого начала?

– Она знает то, что неизвестно мне.

– Бьюсь об заклад, так оно и есть, – пробормотала она. – Опыта ей не занимать.

Николас пощекотал ее под подбородком.

– Сомневаюсь. Кстати, чем это так вкусно пахнет? Я голоден.

– Я обещала тебе американский ленч, – улыбнулась Даглесс. – Пойдем навестим миссис Андерсон.

Рука об руку они отправились на кухню. Охотники взяли с собой корзинки с ленчем, поэтому на кухне ничего не готовилось, если не считать пудинга, медленно дозревавшего на задней горелке плиты.

Получив разрешение миссис Андерсон, Даглесс принялась за дело. Поставила вариться картофель и яйца и взялась было за торт, но решила вместо этого испечь шоколадные пирожные с пекановыми орехами. Николас сидел за большим столом, экспериментируя с упаковкой и алюминиевой фольгой, открывая и закрывая пластиковые контейнеры, пока Даглесс не объявила, что постоянное шуршание сводит ее с ума. Поэтому она поручила ему чистить картофель и яйца. Однако он отказался резать лук.

– А Леттис ты помогал готовить? – осведомилась она с невинным видом.

Вместо ответа Николас засмеялся.

Когда обед был готов, Даглесс убрала за собой – Николас помогать отказался – и сложила все в большую корзину, добавив термос с лимонадом. Николас вынес все в маленький огороженный садик, где они уселись под вязами и стали пировать.

Она рассказала о том, как прочла дневник, и когда Николас доедал курицу, осмелилась спросить о жене.

– Ты никогда не упоминаешь о ней. Говоришь только о матери и умершем брате. Рассказал даже о любимой лошади. Но ни словом не обмолвился о жене.

– А ты бы этого хотела? – бросил он почти предостерегающим тоном.

– Она так же красива, как Арабелла?

Николас подумал о Леттис. Теперь казалось, что она бесконечно от него далека. Арабелла на редкость глупа: мужчине совершенно не о чем было с ней говорить, – зато в ней горела неутолимая страсть. В Леттис не было страсти, зато мозги… мозгов хватало, чтобы безошибочно определить, что для нее всего лучше.

– Нет, она не похожа на Арабеллу.

– А на меня? – допытывалась Даглесс.

Николас представил Леттис за стряпней.

– И на тебя тоже. Что это такое?

– Нарезанные томаты, – рассеянно обронила она, явно намереваясь засыпать Николаса вопросами, но он перебил ее:

– Ты сказала, что любишь мужчину, который тебя бросил. Почему?

Даглесс немедленно ощетинилась и хотела было объяснить, что из Роберта мог бы выйти хороший муж, но неожиданно обмякла и безвольно опустила плечи.

– Эго. Мое чрезмерное самомнение. Я безгранично верила в собственные силы. Роберт твердил, что никто не любил его так сильно. Он клялся, что мать была к нему холодна, а жена – вообще фригидна. Не знаю почему, но я искренне верила, будто смогу дать всю любовь, которой ему так не хватало. Я честно пыталась. Отдавала и отдавала, и все же этого оказывалось недостаточно. Я не отступала. Продолжала делать все, что могла, но… – Она осеклась и задумчиво уставилась в небо. – Полагаю, я воображала, что в один прекрасный день он, подобно героям кино, придет ко мне и скажет: «Ты лучшая женщина в мире. Ты дала мне все, о чем я мечтал». Но этого не произошло. Роберт то и дело повторял, что я ничего ему не даю. Поэтому я, дурочка, старалась все усерднее и усерднее. Но…

– Что? – тихо спросил Николас.

Даглесс старательно изобразила улыбку.

– Но в конце концов он подарил дочери бриллиантовый браслет, а меня попросил оплатить половину счетов.

Она отвела глаза и поэтому не сразу заметила, что Николас протягивает ей кольцо. Он перестал надевать кольца, заметив, что другие мужчины их не носят. В кольце сверкал изумруд размером с прибрежную гальку.

– Это еще зачем?

– Имей я доступ к тому, что принадлежит мне, осыпал бы тебя драгоценностями.

– Ты уже подарил мне брошь, – улыбнулась она, прижав руку к сердцу. Брошь была приколота к изнанке лифчика, потому что ее необычность и явная древность, несомненно, вызвали бы вопросы. – Ты и без того дал мне слишком много. Купил одежду и… и был так добр ко мне. Знаешь, время, проведенное с тобой, самое счастливое в моей жизни. Надеюсь, ты никогда не вернешься.

Сообразив, что сказала, Даглесс охнула и прижала ладонь к губам.

– Прости. Я не хотела. Конечно, ты должен вернуться. Вернуться к своей красавице жене… и… и получить от нее наследников, которым оставишь эти чудесные поместья. Ведь тебе не придется отдавать их в казну! Но ты понимаешь, что если доктор Нолман откроет нам имя доносчика, ты можешь в эту же минуту оказаться дома? Молниеносно. Ли называет имя, и ты исчезаешь. Пуф! И тебя уже нет.

– Завтра я буду знать. Захочет он сказать или нет, но завтра я все узнаю.

– Завтра, – повторила Даглесс, жадно глядя на него, словно пытаясь запомнить его тело, широкие плечи, плоский живот и мускулистые ноги. «Красивые ноги», как сказал сам Николас.

Она вспомнила, как он выходил из ванной, завернутый в полотенце.

– Что это? – сухо осведомился он, поднимая большой шоколадный квадрат.

– Пирожное, – пробормотала она, чувствуя себя последней дурой. Кого она обманывает? Да, он несколько раз ее поцеловал, но только когда она сама на него вешалась. И кстати, он вернулся с охоты в неправильно застегнутой рубашке. – Еда, – пояснила Даглесс. Похоже, она способна угодить ему только едой в пластиковой упаковке.

Ей так хотелось коснуться Николаса, что ныли пальцы. Но он, похоже, не питает к ней нежных чувств.

– Полагаю, нам пора, – сухо заметила она. – Скоро вернется Арабелла и захочет тебя видеть.

Она хотела встать, но Николас схватил ее за руку:

– Я лучше бы провел час с тобой, чем жизнь с Арабеллой.

Даглесс сглотнула неизвестно откуда взявшийся в горле ком, но снова села. Он правду говорит или просто ее утешает?

– Спой мне, пока я буду есть… это… – попросил он.

– Я не умею петь и не знаю песен. Как насчет истории?

– М-м… – промычал он, набив рот шоколадом.

Даглесс вдруг осознала, сколько историй было для него внове, историй, ставших частью ее культуры, историй, о которых он ничего не знал.

Она стала рассказывать о докторе Джекиле и мистере Хайде.

– У меня был такой кузен, – кивнул он и, прикончив последнее пирожное, к полному удивлению Даглесс, положил голову ей на колени.

– Если будешь продолжать так объедаться, скоро растолстеешь.

– Ты считаешь меня толстым? – удивился он, повернув голову и глядя на нее так нежно, что сердце девушки сильно забилось. Он, кажется, точно знал, какое производит на нее действие, и посмеивался над ней, но сам оставался совершенно равнодушен. Правда, стоило другому мужчине оказаться рядом с ней, как его интерес мигом пробуждался.

– Закрой глаза и веди себя прилично, – велела она, гладя густую, мягкую вьющуюся гриву его волос, и продолжала рассказывать историю за историей, пока Николас не заснул.

Солнце уже садилось, когда он открыл глаза и, не шевелясь, долго смотрел на нее.

– Нам пора.

– Да, – тихо согласилась она. – Сегодня вечером я попытаюсь узнать у Ли, кто тебя оклеветал.

Он неожиданно встал на колени перед Даглесс и прижал ладонь к ее щеке. Даглесс затаила дыхание при мысли о том, что он снова захочет ее поцеловать.

– Вернувшись в свое время, я буду думать о тебе, – пообещал он.

– И я тоже, – заверила она, кладя руку на его ладонь.

Отодвинувшись, он вынул из корзины кольцо с изумрудом, отдал девушке и сжал ее пальцы в кулачок.

– Николас, я не могу его взять. Ты и без того слишком много мне дал.

Их отсутствующие, полные грусти взгляды на миг скрестились.

– Я бы отдал это и все на свете, чтобы…

– Чтобы… – поторопила она.

– Чтобы взять тебя с собой.

Даглесс тихо ахнула.

Николас проклял себя. Ему не стоило это говорить. Не стоило вселять в нее надежду. Он не хотел ранить девушку, но при мысли о том, чтобы уйти одному, без нее, сердце пронзала невыносимая боль. Вскоре он узнает правду, и тогда придется возвращаться. Еще одна ночь. Самое большее, что у них осталось, – одна-единственная ночь.