Рыцарь в сверкающих доспехах - Джуд Деверо

– Монтгомери, – медленно протянул Ли. Глаза его внезапно загорелись. – Случайно не Адам Монтгомери?

– Случайно он самый.

– Я слышал однажды его блестящее выступление на тему экономики тринадцатого века. Так, значит, он ваш отец. Возможно, мне действительно понадобится помощь.

Даглесс почти читала его мысли. Авторитет Адама Монтгомери позволит молодому ученому подняться выше по карьерной лестнице. Но Даглесс промолчала. Честолюбие – это не так уж плохо. Кроме того, она позволит Ли обольщаться. Пусть верит во что хочет, если это поможет им узнать секрет матери Николаса.

– Сундук стоит в моей комнате, – сообщил Ли. Даглесс отметила, что он стал смотреть на нее теплее с той минуты, как узнал, кто ее отец. – Может, после ужина вы захотите… э… посетить меня.

– Конечно, – кивнула Даглесс, представляя, как весь остаток вечера бегает вокруг стола в попытках избежать знаков его внимания.

При мысли о столе она случайно взглянула на Николаса и увидела, что тот гневно уставился на нее. Девушка, улыбаясь, отсалютовала ему бокалом и глотнула вина. Изнемогавший от ярости Николас резко отвернулся.

После ужина Даглесс вернулась к себе за блокнотом и кое-какими вещами, в том числе сумочкой. Совсем неплохо подготовиться к долгой ночи, проведенной за бумагами четырехсотлетней давности.

В поисках комнаты Ли она умудрилась дважды заблудиться, повернув не туда. И помедлила перед открытой дверью, услышав зазывный голос Арабеллы.

– Но, дорогой, я так боюсь оставаться одна по ночам!

– Неужели? – удивился Николас. – А мне казалось, что вы уже давно распрощались с детскими страхами.

Даглесс красноречиво закатила глаза.

– Позвольте мне наполнить ваш стакан, – предложила Арабелла. – А потом я хотела бы показать вам кое-что… э… в моей комнате.

Даглесс поморщилась. До чего же мужчины глупы! Если верить кухарке, Арабелла показывала кое-что в своей комнате каждому мужчине, посещавшему Гошоук-Холл.

Даглесс с коварной ухмылкой принялась рыться в сумочке. Найдя то, что искала, она смело вошла в гостиную. Здесь горел всего один тусклый светильник – остальные лампы были выключены. Арабелла наполнила бурбоном стакан для воды. Николас сидел на диване в расстегнутой почти до пояса рубашке.

– О, ваше сиятельство, – деловито начала Даглесс, обходя комнату и включая все попадавшиеся на пути лампы, – вот калькулятор, который вы просили принести. Но он заряжается на свету и будет работать только в ярко освещенной комнате.

Николас с интересом воззрился на маленький калькулятор, который протягивала Даглесс, и, стоило ей нажать на кнопки, громко ахнул:

– Он может складывать?

– И вычитать, и умножать, и делить. Смотрите, вот ваш ответ. Скажем, вы хотите вычесть год тысяча пятьсот шестьдесят четвертый, когда ваш предок был обвинен в государственной измене, а вы навсегда потеряли фамильное состояние, из тысяча девятьсот восемьдесят восьмого. Получается четыреста двадцать четыре года. Четыреста двадцать четыре года, за которые нужно успеть исправить ошибку и не позволить вашим потомкам смеяться над вами… то есть, я хотела сказать, над ним.

– Вы… – процедила Арабелла, настолько возмущенная, что едва могла говорить, – немедленно покиньте эту комнату.

– Ой! – с невинным видом воскликнула Даглесс. – Неужели я вам помешала? Прошу прощения, мне ужасно жаль. Я не хотела… это всего лишь моя работа… – Повернувшись, она зашагала к двери. – Прошу, продолжайте с того места, на котором я вас прервала.

Выйдя, она побрела было по коридору, но передумала и на цыпочках вернулась к двери. И увидела, как в комнате вновь потемнело.

– Мне нужен свет! – запротестовал Николас. – Эта машина без света не работает.

– Николас, ради всего святого, это только калькулятор. Положите его.

– Удивительная машина. Что это за знак?

– Проценты, но я не пойму, какое это имеет значение.

– Покажите, как их вычислять.

До Даглесс донесся тяжкий вздох Арабеллы. Улыбающаяся, довольная собой, девушка продолжила поиски комнаты Ли. Подумать только, он встретил ее в шелковом смокинге! Даглесс едва удержалась от смешка. При взгляде на его лицо и стакан с мартини, который Ли держал в руках, Даглесс поняла, что ни о каких бумагах не может быть и речи. Самое большее, на что можно надеяться, – выслушать неопровержимые доводы, требующие непременно лечь с ним в постель.

Даглесс взяла протянутый им стакан с мартини, пригубила и поморщилась. Она ненавидела мартини, и больше всего – сухой.

Ли принялся расписывать, как прекрасны ее волосы, как он был удивлен, обнаружив столь роскошную женщину в этом заплесневелом старом доме, как изумительно она одевается и какие крохотные у нее ножки. Даглесс украдкой зевнула и, дождавшись, пока он станет наполнять ее стакан, потихоньку вынула из сумочки две капсулы транквилизатора, открыла их и высыпала содержимое в мартини Ли.

– До дна! – весело объявила она.

Ожидая, пока таблетки подействуют, она показала Ли записку, которую накануне подсунул ей под дверь Николас.

– О чем тут говорится?

Он проглядел записку.

– Сейчас напишу перевод, – пообещал Ли, и уже через три минуты Даглесс читала.

«Думаю, мой эгоизм стал для тебя бременем. Я больше не заслуживаю твоей помощи».

– «Не заслуживаю»? Там так говорится?

– Именно так.

Оказывается, она почти угадала, что написал Николас, когда покинул ее, прежде чем она нашла его в пабе.

Ли зевнул и потер глаза.

– Что-то мне не по себе…

Он снова зевнул, пространно извинился и, подойдя к кровати, прилег «на минуту» и мгновенно заснул. Даглесс поспешно направилась к маленькому деревянному сундучку, стоявшему на столике у камина.

Внутри оказалась связка старых, пожелтевших, ломких бумаг. Но почерк был вполне отчетливым. Чернила не выцвели, как теперешние, которые почти теряли цвет через год-другой. Даглесс обрадованно схватила бумаги, но при первом же взгляде на них у нее упало сердце. Письма были написаны тем же шрифтом, что и записка, и Даглесс не поняла ни единого слова.

Она по-прежнему склонялась над письмами, пытаясь хоть что-то разобрать, когда дверь внезапно распахнулась.

– Ага! – зловеще прошипел Николас, взмахнув шпагой, прежде чем ворваться в комнату. Это было так неожиданно, что Даглесс потеряла дар речи. Немного придя в себя, она улыбнулась Николасу.

– Арабелла уже добилась чего хотела?

Николас перевел взгляд со спящего Ли на бумаги и смущенно потупился:

– Она ушла спать.

– Одна?

Вместо ответа Николас подошел к столу и поднял письмо.

– Почерк матери, – заметил он таким тоном, что Даглесс мигом забыла о ревности.

– Я не смогла их прочитать.

– Вот как? – усмехнулся он, подняв бровь. – Придется давать тебе уроки. По вечерам. Думаю, ты способная и быстро научишься.

– О’кей, ты выиграл! – рассмеялась Даглесс. – А теперь садись и читай.

– А он? – Николас показал кончиком шпаги на спящего Ли.

– Он до утра не проснется.

Николас бросил шпагу на стол и принялся читать. Поскольку от Даглесс все равно не было толку, она села в уголок и принялась наблюдать за ним. Если он так влюблен в жену, почему ревнует к каждому, кто взглянет в ее сторону? И почему валяет дурака с Арабеллой?

– Николас! – тихо окликнула она. – Ты никогда не думал о том, что случится, если ты не вернешься в свое время?

– Нет, – рассеянно буркнул он, просматривая письмо. – Я должен вернуться.

– А если не получится? Если тебе придется остаться здесь навсегда?

– Я послан сюда, чтобы найти ответы. Мне и моей семье причинили зло. Я послан сюда, чтобы его исправить.

Даглесс играла с рукоятью шпаги, перекатывая ее так, чтобы свет лампы падал на драгоценности.

– Но что, если ты послан сюда по другой причине? Причине, которая не имеет ничего общего с обвинением в измене?

– И какова же эта причина?

– Не знаю, – солгала Даглесс, хотя при этом подумала: «Любовь».

– Та любовь, о которой ты столько говоришь? – усмехнулся он, словно читая ее мысли. – Может, Господь рассуждает, как женщина, и больше заботится о любви, чем о чести?

Похоже, он просто смеется над ней!

– К твоему сведению, многие люди верят, что Бог – это женщина.

Николас ответил взглядом, красноречиво говорившим, насколько абсурдной он находит эту идею.

– Нет, в самом деле, – настаивала Даглесс. – Что, если ты не вернешься? Обнаружишь все, что хочешь знать, но останешься здесь, скажем, на год-другой.

– Не останусь, – отмахнулся Николас, но все же украдкой взглянул на Даглесс.

Четыре столетия не изменили Арабеллу. Она все та же. По-прежнему один мужчина сменяет другого в ее постели. Все то же сердце из камня. Но эта девушка, заставлявшая его смеяться и грустить, смотревшая на него огромными глазами, в которых, как в прозрачном озере, отражались все ее чувства, эта девушка почти будила в нем желание остаться.