Проклятая реликвия - Средневековые убийцы

Саймон вытащил небольшой ножик и помедлил, прежде чем провести лезвием по занозе. Жгло, но он вонзил острие и выковырнул ее, слушая, как Болдуин задает вопросы.

Этим должен заниматься новый коронер, сэр Перегрин де Барнстепл, но он уехал в Топсхем после того, как они разобрались с висельниками. Там случилась заварушка между матросами, и трое из них погибли. В его отсутствие было совершенно естественным, что допросы вел Хранитель. Хранитель имел право вызывать представителей законной власти и вести расследование, чтобы найти преступника.

Теперь даже Саймон был уверен, что Болдуин сомневается в показаниях Роба. Что-то привлекло его в этом конюхе. Он сидел на корточках и хмурился на лужицу рвоты. Саймон оставил его: его больше заинтриговала молодая женщина. Эта Молл, женщина лет двадцати трех-двадцати четырех, с золотисто-каштановыми волосами, толстоватой фигурой и лицом, которое можно бы назвать миловидным — мягкое, бледное, округлое — если б не расчетливое выражение, возникавшее в ее глазах, когда она смотрела на мужчину. Поэтому Саймон не сомневался, что она проститутка. Вероятно, одна из тех, что околачиваются в дешевых тавернах и пивных вдоль дороги Саутгейт.

Болдуин оставил рвоту и пошел поговорить с соседями. Саймон подошел к Молл.

— Как по-вашему, что здесь в действительности произошло?

— А я откуда знаю? Я лежала в постели.

— Совсем одна?

— Что такое? Вы ревнуете?

— Может, и так. А этого человека знали?

— Никогда не видела, — ответила она, отводя взгляд от Саймона.

— И кем он был?

— Я не понимаю, о чем вы.

— Он что-то натворил? И вы позвали своего сутенера, чтобы он стянул с вас парня, а тот его ударил? Если его убил ваш сутенер, вас никто обвинять не будет.

Она презрительно усмехнулась.

— Думаете, мой сутенер может сделать что-нибудь в этом роде? Да он при одной мысли обгадится. Он только женщин может запугивать.

— Значит, вы защищаете кого-то другого. Кого? Почему? Кто бы он ни был — он может снова напасть. Такая зверская бойня — он, должно быть, сумасшедший. — Он может убить снова, девушка. Может, в следующий раз он нападет на вас.

Она смерила его взглядом.

— Нет. Думаю, я в безопасности.

Когда Роба отпустили, он опрометью помчался вдоль по улочке и бежал до самого дома, где жили старые монахи. Там он нырнул в другой проулок и остановился с бешено колотящимся сердцем. Его почти поймали; и ужас его только усилился, когда он услышал приближающиеся тяжелые шаги. Так ходит городской бейлиф; и Роб зажмурился. В любой момент скрипучий голос Хранителя объявит о его заключении под стражу. И его поволокут в тюрьму, и он будет сидеть там до самого суда — и виселицы. Он это просто знал. Зачем он вообще…

Шаги прошли мимо, в сторону Восточных ворот, и Роб коротко выдохнул, как будто в последний раз.

Это ужасно. Он сбит с толку, он запутался. Брат исчез, Уилл мертв… кому можно довериться? Осталась только Энни, больше никого. Он должен рассказать ей, что случилось.

Он рванул по тропинке, мимо аббатства святого Николая, в городские трущобы. Когда-то здесь обитали францисканцы, но недавно переехали. За два года умерло девять братьев, потому что место было очень нездоровым. Теперь они получили шесть акров земли за городскими стенами.

Там, где они жили раньше, были построены хибарки: сначала поставили опоры из валявшихся вокруг бревен, потом их переплели ветвями, промазали глиной с соломой, а чтобы укрыться от дождя, сделали соломенные крыши.

Ни одна не была надежной; ни одна не была защитой от сырого ветра или ливня, и все-таки люди жили в них. Это служило доказательством того, какой жалкой была жизнь в более отдаленных районах: столько людей приходило, чтобы поселиться здесь, хотя все уже знали о дурном, зловонном воздухе и о том, сколько болезней он приносит с собой. Францисканцы ушли, зато другие, отчаявшиеся, почитали за счастье поселиться здесь.

Хибарка, которую он искал, приютилась у северной стены. Неряшливая глина отваливалась от стен, солома слежалась, а во многих местах, там, где гнездились птицы или таскали солому себе на гнезда, просвечивали дыры. То, что осталось, заплесневело и не защищало от гроз; впрочем, и сам домишко тоже. Вместо двери висело старое одеяло, колыхавшееся от каждого порыва ветра.

Роб помялся, потом прокашлялся, прочищая горло.

— Энни? Ты здесь?

— Конечно, здесь. Где еще я могу быть?

Она отдернула одеяло, и Роб, пригнувшись под низкой притолокой, шагнул внутрь, наслаждаясь близостью ее тела.

— А что это ты здесь делаешь? — спросила Энни.

Это была девушка лет двадцати, ростом почти с Роба, но лучшего сложения, потому что во время голода она служила у лорда, который заботился о благополучии своих слуг и покупал еду, даже когда цены выросли. К концу первого лета голода цены на фураж выросли в шесть раз, и покупка зерна для слуг в имении в конце концов разорила его. Три года назад старый лорд умер, не выдержав страха перед Богом и попыток поддержать людей, а Энни вышвырнули вон. Его жена, мерзкая сука, не обладала тем же чувством ответственности и позаботилась о том, чтобы все «бесполезные рты» исчезли.

Роб впервые встретился с Энни на северной дороге, подле Дерьярда, примерно в миле от города. Она походила тогда на беспризорного ребенка, кожа да кости и огромные глаза на похожем на череп лице, и он сразу же проникся к ней жалостью.

— Привет, ты откуда?

— Из Тивертона.

— А куда идешь?

— В Эксетер.

Каждое слово приходилось из нее вытягивать, и каждый раз проходило много времени, прежде чем она открывала для ответа рот — так она обессилела.

— Тебе есть, куда идти?

— Нет.

Она была одной из сотен, кто шел этой же дорогой в поисках заработка или хотя бы крыши над головой. Поначалу, пока в городе хватало запасов, этих людей впускали внутрь, а церкви громогласно заявляли об ответственности христиан перед христианами, но с тех пор прошло семь лет. Когда появилась Энни, те люди, что требовали делиться едой и питьем, стали куда осторожнее. Поддерживать следовало только тех, кто мог помочь Эксетеру, а те, кто не мог, должны вернуться домой. Пусть их приходы несут это бремя и не ждут, что Эксетер всосет в себя всех, у кого нет средств к существованию.

Робу повезло. Он и Эндрю осиротели, когда ему еще не сравнялось десяти. Эндрю к тому времени работал подмастерьем у кузнеца, и Роба приняли в тот же дом, да только Эндрю был ненадежным и скандалистом. Кузнец выгнал его после того, как Эндрю подрался с другим учеником.

Но Роб умел обращаться с лошадьми, и его наняли в конюшню. Это означало хорошую еду, постель и немного денег — но недостаточно. Он считал, что не получает того, что зарабатывает, и когда Эндрю предложил более выгодное дело, он ухватился за эту возможность.

Очевидно, что Энни точно представляла себе, чем будет заниматься в Эксетере.

— Пойдем со мной, — предложил ей Роб как можно более доброжелательно. — Не нужно тебе этого. Я знаю неплохое место…

Она была хрупкой, как бабочка. Она расшевелила в нем что-то теплое и покровительственное, и Роб откликнулся на ту надежду дружеских отношений, которое это сулило. Он привел ее сюда, на старые земли францисканцев, где жил его приятель с женой. Он работал на строительстве собора. Здесь она будет в безопасности, а Роб платил за нее, чтобы она могла питаться с ними, пока не найдет себе работу.

Энни скоро поправилась, и сейчас перед ним стояла полногрудая девушка в рубашке из заляпанной чем-то красным ткани и малиновом безрукавном платье. Зато передник был безупречный, чистый и свежий. Блестящие темные волосы она красиво заплела и свернула в узел под платком; очень жаль, потому что Роб восхищался ее распущенными волосами. Однажды она, смеясь, сказала, что он любит ее только распутной, и, говоря по правде, это, в общем, так и было. Когда она, обнаженная, склонялась над ним, с ничем не стесненной грудью, с волосами, обрамлявшими ее лицо с обеих сторон, как крылья крупного ворона, он чувствовал себя по-настоящему счастливым. И все-таки дело было не только в похоти. Нет, это куда больше, чем похоть. Хватало ее улыбки, чтобы он ощутил в сердце прилив восторга. Когда он видел ее довольной, это наполняло его радостью.

Она смотрела на него в полумраке, но сегодня в ее глазах не было восхищения. Такой он ее видеть не любил: подозрительной и несчастной. Иногда она бывала упрямой и капризной, и Роб мог только надеяться, что сегодня — не один из таких дней. Ему неприятностей уже хватило.

— Энни, ты уже слышала?

— Об Энди? — быстро спросила она.

Роб стиснул зубы.

— Он пропал, я не знаю, куда. А Уилл… он умер. Я нашел его вчера ночью в переулке, и… Кости Христовы, это было ужасно. Кто-то буквально разрезал его на куски.

— Зачем это? — спросила она.