Темное прошлое человека будущего - Евгений Чижов

В такси неожиданно выяснилось, что он хочет не только проводить меня, но и вместо меня пойти к Ирине.

– Пойми, это же мой последний шанс, я же больше никогда ее не увижу! Я ведь улетаю завтра, и все. Навсегда! Она же моя жена, в конце концов имею я право с ней попрощаться?! А насчет того, что она самоубиться грозилась, даже и не думай! Кто, всерьез решив свести счеты с жизнью, станет об этом направо и налево раззванивать? Она уже давно об этом забыла и спит сейчас зубами к стенке, можешь мне поверить, я-то эти ее фокусы знаю.

Всю дорогу Некрич уговаривал меня, не останавливаясь ни на секунду. Если он делал паузу, чтобы высморкаться, глаза его, выпучиваясь над носовым платком, продолжали умолять меня без слов. Я пытался найти повод, чтобы отказать ему, но не мог сосредоточиться. Сказать ему " нет, и все ", не затрудняясь объяснениями, после того как он целый день угощал меня в лучших ресторанах, я не мог.

– Не боишься, что, увидев тебя, Ирина расскажет потом об этом

Гурию?

– Не расскажет. Ты же сам говорил, что она два часа рыдала у тебя на плече, узнав, что они меня застрелили! Значит, она меня не выдаст.

Я проклял свою выдумку, но взять слова назад было уже поздно.

Когда машина остановилась, я так и не пришел еще ни к какому решению. Я чувствовал себя слишком усталым и сонным, чтобы решать. Может быть, раз Некрич все равно завтра улетает, ничего особенного не произойдет, если он сегодня встретится с Ириной?

От мучительных попыток просчитать возможные последствия этой встречи голова заболела еще сильнее, и мне сделалось все безразличным. Мы вышли из машины на темную мокрую улицу, и я отпустил такси – скоро должно было открыться метро.

– Так я пойду к ней? – Некрич наклонил голову набок, целиком превращаясь в напрягшийся от ожидания знак вопроса.

Все три угловых окна его квартиры на последнем этаже были темными. Я кивнул. Не сказав больше ни слова, он повернулся, сделал несколько шагов в направлении подъезда, потом вдруг вернулся назад.

– Вот еще что… Будь так добр, верни мой ключ от входной двери… Не хочу ее будить звонком, пусть это будет сюрприз…

– Откуда ты знаешь, что ключ у меня?

– Мне ль не знать… – неопределенно ответил Некрич и протянул руку с распластанной ладонью.

Я достал ключ, который всегда носил с собой, и положил его на ладонь. Он сжал ее и потряс поднятым кулаком в воздухе – на удачу.

У кого-то я уже видел этот жест, но лишь после того, как Некрич исчез в подъезде, вспомнил: Ирина рассказывала мне, что, когда хочет, чтобы ей повезло, говорит про себя: " Некрич, милый, не выдай " – и сжимает кулак. Одинаковость жестов создавала между ними связь, исключающую меня. Под усиливающимся дождем я подумал, что был, вероятно, как и Гурий, и любой другой, всего лишь третьим лишним между Некричем и Ириной.

Дожидаться, пока зажжется какое-нибудь из трех угловых окон последнего этажа, я не стал и не спеша пошел по направлению к метро. Торопиться было некуда, до открытия ближней станции оставалось еще минут двадцать. Холодные капли падали на мою больную похмельную голову. Это было приятно.

Взрыв за спиной раздался, когда я уже зашел за угол соседнего дома. Грохот был таким, что сработал условный рефлекс, и я обнаружил себя сидящим на корточках. Вслед за взрывом наступила еще более гулкая тишина, чем была до него. Выйдя из-за угла, я увидел, что улица перед некричевым домом завалена грудой камней, балок и плит, а угол верхнего этажа дома снесен. На месте некричевой квартиры зияла под небом огромная черная дыра с рваными краями. Над горой обломков беззвучно оседало в свете фонарей облако пыли.

На остальных этажах и в доме напротив повыбило стекла, загорались, высвечивая дождь, окна, люди высыпали из подъездов на улицу. "Газ, – слышал я повторяемое со всех сторон разными голосами слово, – газ рванул ". Вместе с другими я бросился разбирать обломки, но скоро мы добрались до бетонных плит, сдвинуть которые нам было не под силу. Из-под них не доносилось ни звука. Паузы, когда мы все замирали, прислушиваясь, были наполнены слитным безразличным шумом дождя. Не оставалось ничего иного, как дожидаться спасателей. Они приехали вместе с милицией, двумя пожарными машинами и " скорой помощью ". На улице сделалось тесно от разворачивающихся автомобилей.

Милиционеры принялись расталкивать толпу. Прислонясь к стене дома напротив, я смотрел за действиями спасателей в мокрых блестящих комбинезонах. Чем больше людей и машин суетилось под дождем вокруг груды обломков, тем очевидней казалось, что все это бесполезно.

"Газ… Она все-таки сделала это. – Мысли возникали в голове сами собой и без всякого моего участия соединялись друг с другом в объяснение происшедшего. – Открыв дверь своим ключом, Некрич не почувствовал из-за насморка запаха газа. После ремонта в квартире поменяли все выключатели, он не смог их найти и, чтобы сориентироваться, зажег подаренную Ульрихом зажигалку. Если

Ирина звонила мне, предположим, вечером или еще раньше и через несколько часов после этого открыла конфорки, то к утру газа должно было накопиться достаточно, чтобы все разнести. Если бы я, вместо того чтобы целую ночь шляться с Некричем, пришел вечером домой и услышал ее запись на автоответчике… Или, может быть, я просто сам… " От последнего " если бы " я почувствовал приступ такой обессиливающей тошноты, что сполз вниз по стене.

Сидя на корточках, я увидел в нескольких шагах от себя модель бомбардировщика с погнутым крылом. Выброшенный взрывом, он совершил свой первый и единственный перелет и теперь валялся искореженный на асфальте. Я хотел было подобрать его, но не нашел в себе сил подняться.

Когда наконец рассвело, от горы обломков к машине " скорой помощи " пронесли двое носилок. Лежавшие на них были накрыты с головой, а значит, ни в какой помощи уже не нуждались. Со вторых носилок свешивалась рука. Она была серая и явно неживая, будто даже не человеческая, а какая-то кукольная. Но на узком длинном запястье был браслет, который я не смог не узнать, – браслет некричевой бабушки, тот самый.

Некоторое время я сидел у стены с закрытыми глазами, положив голову на руки. Когда я встал, дождь уже прекратился. Я не заметил, когда он кончился. Народ, жаждавший, как всегда, увидеть извлекаемые из-под плит трупы, убедился, что больше никто не погиб, и начал расходиться. И тогда в дальнем конце уводящего в густой утренний туман пустеющего переулка я увидел их: старуха костюмерша в брюках клёш наклонилась над маленьким

Некричем в крестьянском армячке и лаптях, затягивая ему пояс;

Некрич вырвался из ее рук и, шлепая лаптями по лужам, побежал прочь, все дальше в туман. Почти совсем уже растворившись в нем, он неожиданно обернулся и высунул язык.

Я поднял бомбардировщик и, неся его за погнувшееся крыло, как подбитую птицу, побрел домой.

Я снова был один.

Первые несколько дней я каждое утро и еще пару раз вечером приходил к некричеву дому. Меня влекло туда, как на место преступления. Не подходя близко, я рассматривал громадную брешь в стене на последнем, пятом, этаже, башенный кран, грузовики, увозящие обломки, суетящихся рабочих. Снизу мне видны были словно в насмешку сохранившиеся на единственной уцелевшей внутренней перегородке фотографии и натюрморты. Все остальное было сметено начисто, из полуобвалившихся кирпичных стен торчали вывернутые трубы, свисали обгорелые потолочные балки, обугленные обрывки обоев. Рабочие, казалось мне издалека, с явным удовольствием доламывали и добивали ломами, расчищая пространство, то, что осталось после взрыва. Иногда кто-нибудь из них извлекал внизу из постепенно уменьшающейся груды обломков какую-либо вещь из коллекции Гурия и, разглядев, брезгливо отбрасывал или, наоборот, бережно относил в стоящий неподалеку вагончик. Подолгу возле дома я не задерживался, опасаясь, что кого-то может заинтересовать, почему я появляюсь здесь снова и снова.

Но уже к вечеру того же дня или утром следующего ноги сами несли меня к этому дому. Мне было понятно все, что случилось, яснее ясного, ясно до безумия, и все-таки это не умещалось в голове.

Только вид исковерканных стен под открытым небом своей чудовищной очевидностью останавливал вращение одних и тех же мыслей по замкнутому кругу. Если бы я позвонил Ирине до того, как пришел Некрич! Если бы я не отпустил его к ней вместо себя!

Если бы, если бы… Мне было очевидно, что это зрело в Ирине давно, может быть, всегда и, уж во всяком случае, совершенно определенно с того момента, когда она поверила Гурию, что Некрич убит (а я, зная, что он жив, не сказал ей!), и он начал сниться ей, зовя к себе. Точно так же очевидно было, что она как бы играла в русскую рулетку и, уже включив газ, наверняка ждала, что я все-таки приеду, не могу не приехать. Понятно мне было и неумолимое взаимодействие вещей – ключа, автоответчика, браслета, дареной зажигалки – в безжалостной игре случая, в которой мы были на самом деле лишь разменными фигурами, а вещи – ферзями и королями, походя снимающими нас с доски. Все было очевидно, очевидно до того, что хоть головой о стену бейся!