Неделя на Манхэттене - Мария Ивановна Арбатова

можно было познакомиться с программами основателя ток-шоу Фила Донахью, сделавшего его в США популярным с 1967 года. Того самого Фила Донахью, что занял в 1996 году 42-е место в списке TV Guide «50 величайших ТВ-звёзд всех времён», но был уволен с Эн-би-си в 2003 году после критики правительства в отношении Ирака.

С помощью переводчика я придумывала сценарии, рассаживала студентов как в студии и пыталась завести на участие в «съёмках программы». Однако они вели себя так, словно дома ни у кого не было телевизора и о ток-шоу они слышат впервые. И уж не знаю, как этого добились их родители, но более тупого, негибкого, инфантильного и пещерного контингента я не встречала в этой возрастной группе даже в маргинальной среде.

Однажды тема ток-шоу была связана с правами женщин, и студентки гордо объявили – США наиболее продвинутая страна в вопросах равноправия. Я напомнила, что в Колумбийский университет, созданный в середине 18 века, до 1983 года не принимали женщин. Мне не поверили: как большинство встреченных в мире американцев, студенты верили только в агитки о своей стране.

Я стала разъяснять, что равноправие определяется представительством женщин в ветвях власти и их доступом к принятию решений, а по этим показателям США значительно уступают, например, Швеции. Фраза привела студентов в недоумение, поскольку никто не понял слово «Швеция». Пришлось схематично рисовать на доске наше полушарие и тыкать пальцем в схематичную Скандинавию. Студенты посовещались, погомонили, и один закричал, что знает, о чём речь, поднял руку с часами и сообщил, что Швеция – страна, где делают лучшие в мире часы. Это были студенты престижнейшего вуза.

Не зря именно для американцев, прилетающих в Вену в трусах и бейсболке, выпущены футболки, кружки и магниты с надписью «В Австрии нет кенгуру!». Я говорю исключительно о студентах, с которыми общалась, но есть и другие. И эти другие, по наблюдениями приятелей, преподававший в американских вузах, существенно отличаются от наших.

Они четче понимают, чем будут заниматься, выучившись, и жёстко ориентированы «на монетизацию и карьеризацию». Стараясь «купить» максимум нужных знаний, они самостоятельно составляют учебный план, не списывают и не шпаргалят. Да и не пошпаргалишь, если лучший друг напишет донос, тебя внесут в базы, и прощай высшее образование на территории страны.

Наши студенты, поучившись в США, жаловались, что американские сокурсники лишены бунтарского студенческого духа и ориентированы на компромиссность. И что они похожи на людей, выросших в советских семьях, но в СССР это диктовалось страхом, а в США тем, что бескомпромиссность закрывает дорогу карьере. Жаловались, что у американских студентов отсутствует потребность делиться и исповедоваться, но при этом избыточна самопрезентационность как успешных и уверенных в себе.

Жаловались, что американские студенты тратят на спорт столько же времени, сколько на учебу, не планируя становиться спортсменами; что в этой молодёжной среде непрестижно рассуждать с 16 лет о судьбах человечества, а уважаемый у нас «ботаник-поэт-музыкант-художник» выглядит подозрительным придурком и оценивается ниже хорошего игрока в теннис.

И тут придётся вспомнить о базовой разнице между русским интеллигентом и западным интеллектуалом – первый должен всем, а второй только налоговой службе. И в этом смысле последними массовыми интеллигентами Америки были индейцы, отвечавшие за мир вокруг себя. А оставившая на месте их мира выжженную землю рациональная часть истории США не нуждалась в специальности «интеллигент».

Юрий Олеша писал: «Я русский интеллигент. В России изобретена эта кличка. В мире есть врачи, инженеры, писатели, политические деятели. У нас есть специальность – интеллигент. Это тот, который сомневается, страдает, раздваивается, берёт на себя вину, раскаивается и знает в точности, что такое подвиг, совесть и т. п. Моя мечта – перестать быть интеллигентом…»

Отсутствие интеллигенции вовсе не означает, что американцы не ведают, «что такое подвиг, совесть и т. д.», они по-своему повернуты на спасательстве и волонтёрстве. По-своему потому, что волонтёрство и спасательство, родившиеся в рамках индивидуализма, более институализированы и дистанцированы от собственной жизни, чем у нас. Они скорее хобби, чем образ жизни.

Помню, из уст в уста передавалась анекдотичная в нашем понимании фраза из экспертизы американского экономического института: «С кризисом девяностых Россия неожиданно успешно справилась благодаря неформальной взаимопомощи…» Естественно, неформальной, потому что наше миропонимание перпендикулярно идиоме «Это твои проблемы!», и привычней обратиться к родне, друзьям и соседям, чем к государству.

Колонисты не вывозили в головах гуманитарное богатство Европы, и население США аж до Второй мировой состояло в основном из фермеров и интересовалось только тем, что монетизируется. Американское образование сознательно конструировало узкого специалиста, а советское и постсоветское при всех своих минусах формировало всестороннего «широкого» человека.

Интеллектуал становится интеллигентом в процессе исторической рефлексии, но для американца историческая рефлексия упрямо начинается с введения в зону критики «богоизбранности» и роли «нового человечества» по отношению к аборигенам. Это самый жёсткий тест американца на личностную зрелость, и сдают его немногие. Немногие сдают его и на тему сегодняшнего дня.

Например, сколько я ни спрашивала сытых белых американских интеллектуалов про ураган «Катрина», уничтоживший в Новом Орлеане 90 % жилых домов, столько не получала внятного ответа. Спрашивала о 2000 жертв, к которым привела местная коррупция, равнодушная к разрушению дамбы. Спрашивала, почему спасатели появились, когда бóльшая часть пострадавших умерла от истощения и обезвоживания? Спрашивала, потому ли, что основное население Нового Орлеана чёрные?

И беседующие со мной сытые белые американские интеллектуалы под копирку отвечали: «О да! Это серьёзная проблема! И наша свободная пресса их поднимает!» Я напоминала, что вся американская пресса принадлежит нескольким корпорациям. Знакомые американские интеллектуалы соглашались и с этим, но тут же сворачивали тему, мгновенно забывали и обо мне, и о проблеме, перемещая мозги в прежнее повидло.

Я поняла это для себя как защитный эмигрантский хвост, генетически сохранившийся у понаехавших. Как бессознательный страх дать оценку тому, что предки построили, а они поддерживают налогами вовсе не «богоизбранную» страну. Ведь 61 % американцев считает уплату налогов главным доказательством патриотизма, хотя практически не интересуется тем, на что они идут.

Учёба в американском университете выглядит иначе, чем у нас. Преподавателей не приветствуют вставанием, не встают и при ответе на вопрос. О готовности к диалогу сообщают, подняв указательный палец, как подзывают таксиста и официанта. На лекциях студенты могут жевать сэндвичи, посасывают кофе и колу, а в перерывах лежать на полу в коридорах, читая, слушая музыку и обнимаясь, пока остальные через них переступают.

Масса американских студентов подрабатывают вечером и ночью, а на лекциях с семинарами либо откровенно спят, либо плохо соображают от недосыпа. Но делать замечания