Zадача будет выполнена! Ни шагу назад - Николай Петрович Марчук

– ДРГ часто подходят?

– Ага, стабильно раз в неделю; бывает, и по два раза в неделю. Но мы их гоняем: если засекаем, то как влепим из всех стволов, аж деревья косим. Несколько раз уничтожали украинские ДРГ в полном составе, ни один вражеский диверсант не уходил живым, – с гордостью заявил капитан. – Кое-где до сих пор мертвые укропы валяются, я своих пацанов не пускаю к ним лезть, чтобы на минах не подорвались.

– Если я правильно понял текущий расклад, – начал размышлять я вслух, – то перед вами, примерно в километре, два взводных опорника, за ними через поле шириной два километра – ротный опорный пункт, а еще через два километра – тот самый батальонный узел. На батальонный укрепленный опорный пункт завязаны малые опорники слева и справа, расположенные по той же самой схеме: в центре – батальонный узел, а справа, слева и по фронту – по одному ротному и по два взводных опорных пункта. И они перекрывают подходы друг к другу огнем. Классический трилистник. В случае нужды противник отходит со своих взводных опорников на ротные, пережидает там обстрел с батальонного узла, а потом возвращается назад. Все верно?

– Да, – кивнул капитан.

– А раздолбать ротные опорники, когда укропы отходят на них с взводных, вы не можете, потому что приданные вам восьмидесятидвухмиллиметровые минометы туда не добивают. Да и не можете вы создать нужную плотность огня, потому что как только начинаете работать, противник тут же вас подавляет.

– Точно. А артиллерия большего калибра работает только по приказу более высокого начальства, которое уже отчиталось перед своим начальством, что мы ротные опорники давно взяли. А мы их как взяли, так и отдали, потому что держать их нечем. Но о сдаче наш комбат в штаб не доложил. Вот и получается, что на бумаге мы давно уже там, – капитан раздраженно махнул рукой в сторону невидимого украинского ротного опорного пункта, – а по факту мы до сих пор здесь. И как вы будете брать ротный опорник силами одного взвода, я не понимаю! – недоуменно развел руками в разные стороны капитан.

– И я пока не понимаю, – честно ответил я. – Сейчас посовещаюсь со своими парнями, и что-нибудь решим!

Глава 13

Война – это самое страшное, что может случиться в мире. Это то, что разрушает человеческие ценности, построенные на принципах любви и добра. Война разрушает семьи, делая врагами родителей и детей, братьев и сестер. Война учит только злым поступкам, которые основаны лишь на эгоизме человека, пытающегося выжить любой ценой. Корыстные цели преобладают над нравственными ценностями, в результате чего все общество постепенно превращается в диких животных. Люди умирают, остаются на всю жизнь калеками, теряют родных и близких. После войны жизнь человека уже никогда не будет прежней.

Как написать правду о войне? Этим вопросом, наверное, мучились все, кто был на войне. Нет, даже не так. Как рассказать правду о войне – вот вопрос, который мучает тех, кто с нее вернулся. Мучает вопрос: а нужно ли вообще рассказывать эту правду тем, кто там не был? Нужна ли она, эта правда? Что рассказать? Рассказать про горящие дома, убитых целенаправленно солдат, убитых мимоходом гражданских, просто попавших под жесткий молох войны.

Разбитые артиллерией дома. Одноэтажные частные, превратившиеся в груды строительного хлама. Многоэтажки, словно гнилые, сломанные зубы в пасти какого-то чудовища, щерятся разрушенными обгоревшими пролетами, зияют выбитыми взрывной волной окнами и таращатся круглыми, с брызгами щербин отметинами от прямых попаданий в стены снарядов. Мокрые, грязные, местами подпаленные тряпки бывших красивых штор с хлопаньем метут побитые пулями и осколками стены.

Поваленные столбы, обмотанные проводами. Расплющенные гусеницами, рыжие от окалины сгоревшие легковушки. Яркие, в черной грязи, несуразные здесь, совсем не к месту домашние вещи. Детская игрушка, впечатанная в грязь солдатским ботинком, вылетевший из провала окна холодильник с магнитиками и оборванным проводом. Книга, шелестящая на ветру дорогой мелованной бумагой, мелькает яркими картинками мирной жизни.

Серая пелена дождя. Самого противного, ленивого, затяжного, плотного, как водяное облако, дождя. Этот дождь не шумит, он висит, чуть шурша, и от этого картина еще более страшная. Тишина? Нет, тишины как таковой нет. Изредка бухают орудия. С треском и шелестом летят осколки, иногда лениво «татакнет» очередь крупняка или заполошно протрещит автомат. И вонь. Нет, не так. ВОНЬ!

Не передать этот запах. Только тот, кто был здесь, иногда даже дома вздрагивает оттого, что ему почудился хоть намек на этот запах. Вернувшись, ты еще долго принюхиваешься к себе, к вещам и не можешь избавиться от ощущения того, что этот запах въелся в тебя. Не запах – ВОНЬ. Едкая, всепроникающая вонь войны.

Сладковатые, тошнотворные трупные испарения от разлагающихся тел перемешиваются с прибитым дождем запахом гари, они стелются по земле и смешиваются с миазмами давно стухших, забытых в отключенных холодильниках продуктов. Домашние, такие теплые некогда перины и подушки, намокнув, впитав в себя грязь, добавляют пикантности ароматам. Резкий химический запах горелой пластмассы от выгоревших квартир и подъездов добавляет ароматам стойкости, а разбитые взрывной волной флакончики чьей-то парфюмерии делают вонь невыносимой.

Жизнь здесь возможна только в подвалах и, проскочив открытое пространство, пропитавшись вонью, ты закрепляешь ее, ныряя в затхлый холодный подвал, смешиваешь все это настигшее тебя с солярочным перегаром тепловой пушки – и все, ты уже сам носитель этой проклятой вони.

Кто-то, начиная писать или просто рассказывать, говорит об этом, показывая реально весь ужас войны. Это, безусловно, страшно, и это правда. Но есть другая правда. Дружба, настоящее товарищество и братство, идея, за которую люди отдают жизни, есть героизм и самопожертвование.

Когда мы с Бамутом предложили остальным бойцам «Десятки» силами двух неполных взводов взять штурмом неприступный вражеский опорник, без нужного снаряжения, без артподготовки, без всякого шанса на успех, а взамен получить индульгенцию от ложных обвинений и тем самым вызволить из тюремной камеры нашего комбата Рыжикова, то все парни, как один, без раздумий согласились на этот безумный шаг. Ни один не сдал назад и не отказался идти в бой.

Настоящее боевое братство! Мы связаны друг с другом крепче, чем родственными узами. Вроде и не кровные родственники, но намного ближе друг другу – видимо, потому, что частенько были перемазаны с ног до головы кровью друг друга. Кровное боевое братство!

Вот расскажи такое на гражданке, и не поверят. Покрутят пальцем у виска и скажут: «Враки!

Такого быть не может, все это пафосная