Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– А что, живая это штука? – спросила Магги, которая воображала теперь, что Том держал потихоньку куницу.

– О, я тебе, не скажу! – отвечал он. – Теперь ступай в тот угол и закрой лицо, пока я его не достану, прибавил он, запирая за собою дверь спальни. Я скажу тебе, когда обернуться; только, знаешь, не кричать!

– Я закричу, если ты меня испугаешь, – сказала Магги, принимая теперь более серьезный вид.

– Бояться тут нечего, дурочка, – сказал Том. – Поди и закрой лицо и помни: не смотреть!

– Конечно, я не стану подсматривать, – сказала Магги с негодованием и уткнула свое лицо в подушку, как девочка строгой честности.

Но Том осторожно поглядел вокруг, подойдя к чулану; потом зашел в него и почти закрыл дверь. Магги оставалась в своем положении уже не по одному принципу, а потому, что она забыла, в своей мечтательности, где она находилась, и мысли ее были совершенно заняты бедным изуродованным мальчиком, который был так способен, когда Том закричал:

– Ну, пора, Магги!

Только долгое размышление и хорошо-обдуманное расположение эффектов помогли Тому состроить их себе такую фигуру, которая представилась теперь Магги. Недовольный своею мирною физиономиею, которая с слабым намеком на брови, милыми голубо-серыми глазами и розовыми пухлыми щеками, вовсе не была страшною, как он себе ни хмурился; он прибегнул к жженой пробке, как к неизменному источнику ужасного, и провел себе пару черных бровей, сходившися самым удовлетворительным образом над его носом, и вычернил ею под тон свой подбородок. Вокруг суконной фуражки он навертел красный платок, наподобие чалмы, и перекинул через плечо красный шарфе. Эта красная масса, грозно-нахмуренное чело и решительность, с которою он держал палаш, опустив конец его к полу, придавали ему совершенно-свирепый и кровожадный вид.

Магги посмотрела на минуту, как ошалелая, и Том сильно наслаждался этим моментом; но потом она захохотала, захлопала в ладони и – сказала:

– О, Том! ты совершенная Синяя Борода, как представляли в балагане.

Очевидно, она не была достаточно поражена видом палаша: палаш не был обнажен. Чувство ужасного должно быть сильнее впечатлено на ее ветреный умишко; и Том подготовил окончательный эффект. Нахмурившись еще сильнее, он (осторожно) вынул палаш из ножен и вытянул его против Магги.

– О, Том, пожалуйста, перестань! – воскликнула Магги с ужасом, отскакивая от него в противоположный угол. – Право я закричу! перестань! Зачем это я пришла наверх!

На уголках рта у Тома показалась теперь улыбка самодовольствия, которую вдруг сдержала суровость великого воина. Медленно, чтоб не наделать шуму, он опустил ножны на пол и потом – сказал строго:

– Я герцог Уэллингтон! Марш! и притопнул правою ногою, устремив палаш все еще против Магги, которая, дрожа, с слезами на глазах, взлезла на кровать, чтоб быть подальше от него.

Том, совершенно-счастливый, найдя себе зрителя своих воинственных подвигов даже в лице Магги, продолжал со всею силою выделывать все приемы, как этого должно было ожидать от герцога Уэллингтона.

– Том, я этого не могу вынести, я закричу! – сказала Магги, при первом движении палаша: – ты заколешься; ты отрубишь себе голову.

– Раз – два! – сказал Том решительно, хотя на двух, кисть у него задрожала: – три, вышло еще слабее и палаш теперь опустился. Магги закричала: палаш упал острием на ногу Тома и, минуту спустя, он сам повалился. Магги слезала с постели, продолжая кричать, и вдруг послышались шаги, приближавшиеся к комнате. Мистер Стеллинг пришел первый из своего кабинета сверху. Он нашел обоих детей на полу. Том впал в обморок и Магги трясла его за ворот курточки, продолжая кричать. Бедное дитя! она думала, что он умер, и все-таки она трясла его, как будто надеясь этим возвратить его к жизни. Чрез минуту она рыдала от радости, потому что Том открыл глаза: она не могла еще сожалеть о его больной ноге: она была так счастлива его оживлением.

ГЛАВА VI

Любовная сцена

Бедный Том героически выдержал свою боль и решился сказать про Паультера, сколько это было неизбежно; пять шилингов остались тайною даже для Магги. Но на сердце у него была страшная тягость, такая страшная, что он не смел даже сделать вопроса, опасаясь услышать роковое «да». Он не смел спросить доктора иди мистера Стеллинга: «буду ли я хромать, сэр». Он достаточно владел собою, чтоб не кричать от боли; но когда его нога была перевязана и он остался один с Магги, сидевшею у его постели, они оба начали плакать, положив свои головы на одну подушку. Том думал про себя, что он будет ходить на костылях, как сын кузнеца; а Магги, неугадывавшая, что у него было на уме, плакала для компании; ни доктору, ни мистеру Стеллингу не пришло в голову предупредить эти опасение Тома и обнадежить его отрадными словами. Но Филипп высмотрел, когда доктор ушел и, отведя в сторону мистера Стеллинга сделал ему именно тот самый вопрос, которого не решался предложить Том.

– Извините меня, сэр, мистер Аскерн не говорит, что Том будет хромать?

– О, нет, нет! – сказал мистер Стеллингь: – только на время.

– Как вы думаете, сэр, говорил он это Теливеру?

– Нет, об этом ему ничего не было говорено.

– Могу я пойти и сказать ему об этом, сэр?

– Конечно, теперь вы мне напомнили: пожалуй, он еще тревожится этим. Подите в его спальню, только не делайте шума.

Филиппу сейчас пришло в голову, когда он услышал про этот случай «не будет ли Теливер хромать? Тяжело это будет для него, и непрощенные до сих пор оскорбление Тома теперь были сглажены сожалением о нем. Филипп чувствовал, что состояние отчуждение теперь миновало, что страдание и грустное лишение сближало их. Его воображение не останавливалось на внешности несчастья, на будущем его влиянии на жизнь Тома; но ему живо представилось, что чувствовал Том: ему было только четырнадцать лет, но эти годы возросли среди сознание тяжелой участи.

– Мистер Аскерн говорит, что скоро вы совсем выздоровеете, Теливер, – сказал он робко, подходя тихо к постели Тома. – Я сейчас спрашивал у мистера Стеллинга и он говорит, что вы будете ходить так же хорошо, как и прежде.

Том посмотрел, задержав на минуту дыхание, как это бывает от внезапной радости; потом он вздохнул и взглянул своими голубо-серыми глазами прямо в лицо Филиппу, как не делал он этого слишком две недели. Это известие только открыло Магги возможность несчастья, о котором она прежде не думала и она прони кла к Тому и снова начала плакать.

– Не будь такая глупая, Магги, – сказал Том нежно, чувствуя опять свою храбрость: – я скоро буду здоров.

– Прощайте, Теливер, – сказал Филипп, протягивая свою крошечную руку, которую Том сейчас же сжал своими массивными пальцами.

– Послушайте, Уоким, – сказал Том: – попросите мистера Стеллинга, чтоб он вам позволил иногда приходить сюда посидеть со мною, пока я оправлюсь: вы мне будете рассказывать про Роберта Брюса, что вы знаете.

После этого Филипп проводил все время, свободное от классных занятий, вместе с Томом и Магги. Том по-прежнему любил слушать военные рассказы; но он теперь сильно стоял за факт, что все эти великие воины, совершившие удивительные подвиги и выходившие невредимыми, были одеты в латы, которые, по его мнению, облегчали бой. Он никогда не повредил бы своей ноги, если б она была обута в железо. С большим интересом он слушал новую историю Филиппа про одного человека, у которого была жестокая рана в ноге и который кричал так ужасно от боли, что его друзья не могли этого выдержать и высадили его на берег на пустынный остров, оставя ему какие-то чудесные ядовитые стрелы, чтоб убивать ими животных себе в пищу.

– Вы знаете, я вовсе не кричал, – сказал Том: – и я надеюсь, у меня нога болела так же, как и у него. Кричат только трусы.

Но Магги настаивала, что позволительно кричать, когда что-нибудь очень болит, и со стороны людей было очень жестоко не выносить криков. Ей хотелось узнать, имел ли Филоктет сестру и отчего не осталась она с ним на пустынном острове, чтоб ухаживать за ним?

Однажды, вскоре после того, как Филипп рассказал эту историю, он и Магги сидели вдвоем в классной комнате, пока Тому перевязывали ногу. Филипп занимался своими уроками, а Магги, походив по комнате и, не принимаясь ни за что, потому что скоро ей можно было идти опять к Тому, подошла к Филиппу, и облокотясь на стол возле него, смотрела, что он делал. Теперь они были старыми друзьями и не стыдились друг друга.

– Что вы читаете теперь по-гречески? – сказала она. – Это стихи. Я могу это распознать, потому что строчки такие короткие.

– Это про Филоктета, хромого человека, про которого я вам вчера рассказывал, – отвечал он, опершись головою на руку и смотря на нее, как будто ему вовсе не было досадно, что его прервали. Магги оставалась в прежнем положении, облокотившись обеими руками и передвигая свои ноги, между тем черные глаза ее бросали неопределенный, мечтательный взгляд, как будто она совершенно забыла и про Филиппа и про его книгу.